Когда ты молод, а мир всерьез намерен тебя убить, расти надо быстро.
Земля - странная штука. В отличие от людей, ей все равно, кто вытирает об нее ноги.
Иногда не знаешь, почему что-то чувствуешь, пока не заговоришь об этом.
Родиться 31 декабря – значит наблюдать, как целый мир празднует в твой день рождения что-то другое.
Если задуматься, я бы мог вспомнить, когда меня впервые стали дразнить. Первый класс. Марк, фамилию не помню… такой лопоухий. С тех пор мне встречалось много Марков. Детей, которые начинали дразнить других раньше, чем кто-то стал бы дразнить их самих. Чего я не понимал, так это зачем вообще над кем-то смеяться.
В отношениях нельзя руководствоваться литературными предпочтениями.
Музыка – дело не просто субъективное. Она еще и хаотична. Как корабль на горизонте: один матрос заметит, другой – нет.
Есть много мест, где я хотел бы жить, и много времен, в которых я хотел бы жить; и если слушать музыку, сочиненную в те времена и в тех местах, где я никогда не жил, — это, по-моему, самый хороший вариант из имеющихся. Думается, истории в таком деле тоже помогают. Дают нам новые дома.
- А ты много знаешь о "Парке юрского периода", - сказал Генри. - Для девчонки.
- Я много знаю о многом, - отозвалась я. - Для кого угодно.
– Письма как бы… сглаживают острые углы в моем мозгу, понимаешь?
Ты пиши в любом случае. Это лучше, чем поддаваться безумию мира. – Она вдруг умолкает.- И дешевле, чем таблетки.
Меня пугает перспектива существования бога. Почти так же, как мысль, что его не существует.
Много позже до меня дошло, что это предельная дихотомия: желать лучшего, а делать худшее.
По-моему, количество времени, которое человек готов потратить в очереди за чем-то, довольно хорошо определяет, насколько сильно он это что-то хочет.
Удивительно красивые девушки таковы, что их красоте безразличны время и место. Они не могут переместить свою красоту в другое место или назначить ей другое время. И это очень отвлекает. Вот, например: прямо сейчас, вместо того чтобы придумать, как свесить своего мёртвого отца с люстры, я думал о том, будут ли волосы Мэд попадать нам в рты, если мы поцелуемся. Хотя… знаете, ну и ладно. Пусть попадают.
Мне всегда казалось, что в словах есть что-то особенно тёплое, когда их говорят на морозе. Ну, не знаю. Словно забирают дыхание у того, кто их сказал, и заворачивается в выдох, как в свитер.
Ей вообще понравилось? Поцелует ли она меня снова? Наверно, нет. Наверно, я плохо целуюсь. Наверно, я целовался, как начинающий предприниматель в сфере аренды автомобилей, который носит выпендрежные костюмы и любит биографии Уинстона Черчилля.
Сердце у меня так переполнилось, что могло взорваться и создать новую странную солнечную систему, чьи обитатели бы питались лишь любовью, пили только надежду и дышали только радостью.
Какая прекрасная была бы галактика.
Наши прошедшие времена гораздо длиннее настоящих.
Люди всегда говорят о том, как состарятся вместе, словно это самое прекрасное и романтичное, что может случиться в жизни. Но часто ли это происходит? Люди меняются по-разному.
...Некоторая красота просто нуждается в трагедии.
Чем дольше я являюсь человеком, тем меньше хочу им быть.
– Вот потому у меня и нет парня, – шепчу я, отворачиваясь к окну.
«Потому что ты дважды за утро вспомнила «Властелина колец», или потому что разговариваешь сама с собой?»
Ну да, подловила сама себя.
... Теперь я знаю, что создает Бог в гневе – людей со склонностью к пустоте. Не изначально пустых… а пустеющих со временем. Людей, которые когда-то были полными. Которые жили, мечтали и, прежде всего, переживали о чем-то, о ком-то. И вот в таких людях он оставляет заклепку, чтобы потом — пуф, выпустил, закрыл — превратить их в Огромное Пустое Ничто.
Порой в одиночестве испытываешь еще большую неловкость. Наверное, когда никто не слышит твою чушь, ты вынужден нести на себе всю ее тяжесть.
И как бы просто это ни звучало, по-моему, понимание того, кто ты есть – и кем ты не являешься, – наиболее важная штука из всех Важных Штук.