Большинство жестокостей в мире как раз от не по адресу приложенной энергии.
Время измеряется не годами, а чувствами.
Семья умирает тогда, когда быть вместе ужаснее, чем быть одному.
- А я вот не спрашиваю себя, для чего я живу, - твердо сказала Карлин. - Это мужской вопрос. Я спрашиваю себя, для кого я живу.
- Знаешь, что меня поражает? То, что один и тот же человек в чем-то профессор профессором, а в чем-то - дремучий кретин!
Каждая семья - готовый водевиль.
Мне всегда интересно, как выглядели люди до того, как я с ними познакомилась.
Не смейтесь над своим мужем, это превращает в посмешище и вас.
Горько смотреть на то, что тебе никогда не достанется.
- Ты слишком много пишешь - начни жить.
Когда ты выключена из мира секса — состарилась, растолстела или просто не внушаешь известных чувств, — ты открываешь новый спектр мужских реакций. Одна из них — ирония. Ты кажешься им забавной.
Ты слишком много пишешь — начни жить...
Двое людей — сильный и слабый — уже колония...
Иногда хочется быть особенной. Но иногда ты готова пожертвовать всем <...>, чтобы стать такой же, как все.
Женщине нужен мужчина в доме, иначе всё начинает разваливаться.
Чего молодежь ждет от общения со стариками? Того же, чего с аналогичной легкой снисходительностью ждут от нее старики: почти полного отсутсвия здравого ума; и те, и другие считают, что будут не поняты, что слова их пройдут мимо собеседников (и не столько над головй, сколько между ног).
Арчи Джонс попытался покончить с собой из-за того, что его жена Офелия -- итальянка с фиалковыми глазами и небольшими усиками -- недавно с ним развелась. Он провел утро нового года, присосавшись к шлангу пылесоса, вовсе не потому, что ее любил. А потому, что прожил с ней так долго, не любя ее. Арчи женился, как будто купил пару туфель, принес их домой, и тут оказалось, что они не подходят. Ради соблюдения приличий он смирился. Прошло тридцать лет. И вдруг, совершенно неожиданно, туфли встали и ушли из дома. Она его бросила. Через тридцать лет.
— Мне кажется, — наконец сказал Маджид, когда луну стало видно лучше, чем солнце, — что ты пыталась любить мужчину так, будто он остров, а ты потерпевший кораблекрушение и можешь считать эту землю своей.
Она носила две пары трусов, как те осторожные люди, которые постоянно боятся стать жертвой ДТП. Когда Айри спросила, зачем она так делает, та смущенно объяснила, что, как только появятся первые знаки пришествия Господа (гром, рев, жуткий грохот), она тут же сбросит грязные и наденет чистые, чтобы предстать перед Иисусом свежей и ароматной, готовой воссесть с ним на небесах. В коридоре у нее всегда стояла банка черной краски, чтобы намалевать на дверях соседей знак Зверя и избавить Бога от лишней работы — зачем ему самому трудиться и отделять зерна от плевел.
Жизнь — это огромный рюкзак, такой тяжёлый, что легче бросить его на обочине и уйти в темноту, пусть даже оставив всё необходимое, чем тащить с собой.
Что такого в нашем нелюбящем веке, что заставило нас подумать, будто мы, какими бы мы ни были, — люди в высшей степени достойные любви? Почему мы думаем, что каждый, кто не полюбил нас, — существо в некотором роде ущербное, убогое, не выполняющее свои функции? Еще хуже, если они променяли нас на Бога, рыдающую Мадонну или лик Христа в булочке чабатта, — тогда мы называем их сумасшедшими. Выпавшими из жизни. Отсталыми. Мы так уверены в том, что мы хорошие, и в том, что наша любовь — великое счастье, что не в силах допустить наличие предмета, более достойного любви и преклонения, чем мы сами. Поздравительные открытки настойчиво уверяют нас в том, что каждый человек заслуживает любви. Нет, не каждый. Каждый человек заслуживает правды. Но не каждый заслуживает любви.
Мужчины — величайшая загадка. Постичь Бога гораздо легче, чем мужчину.
Тишина — дурной знак. Моя бабушка — упокой её Господь — всегда так говорила. Тишина означает, что Бог переводит дыхание и набирается сил для нового крика.
Наши дети родятся из наших поступков. Их судьбы зависят от наших дел. Нет, поступки не проходят бесследно. Просто подумай, что ты будешь делать, мой друг, когда игра закончится. Когда прозвучит последний аккорд. Когда рухнут стены, потемнеет небо и загудит земля. В тот момент за нас будут говорить наши поступки. И не важно, кто будет тогда на тебя смотреть - Аллах, Иисус, Будда или никто. В холод можно видеть свое дыхание, в жаркий день нет. Но в любом случае человек дышит.
Не стоит недооценивать людей, недооценивать удовольствие, которое они получают, созерцая чужую боль, передавая плохие новости, глядя по телевизору, как падают бомбы, слушая сдавленные рыдания на другом конце телефона. Боль сама по себе - просто боль. Но боль плюс безопасное расстояние дают приятное развлечение, вуайеризм, любопытство - в точности как в кино: утробный смешок, сочувственная улыбка, поднятая бровь, скрытое презрение.