Есть такая хорошая испанская поговорка: «Одна из первых мер предосторожности – соизмерять желанья и возможности»…
- Это необыкновенная редкость, когда мужчина и женщина действительно вместе. Рядом - сколько угодно! Рядом, но врозь...
Сильные чувства, такие как восторг или, скажем, умиление, не могут длиться долго, сохраняя свой накакал. есть только одно исключение - ненависть.
Это полная ерунда, что кошки не способны на подлинную привязанность к человеку.
Человеку нужно не только чтобы любили его, он сам тоже очень хочет кого-то любить! Без этого жизнь его пуста. Только - вот беда! - душевно прикипев к кому-нибудь, человек становится куда уязвимее.
Не бывает вовсе бесполезно жизненного опыта, пусть даже сколько угодно горького. Потому что именно он определяет и формируют структуру личности.
Люди в большинстве своём злы, убоги и пошлы. Но это вовсе не означает, что никто из людей не может подняться над убожеством и пошлостью. И те, кто выше других, должны стараться помочь этим другим, должны попытаться вытащить их из засасывающей трясины злобы и жестокости. Как? Самые сильные слова, самые прекрасные проповеди если и помогают, то ненадолго. Сам Господь устами своего сына сказал людям как они должны жить! И что же? Изменилось за последние почти 2000 лет что-то к лучшему? Да ведь, пожалуй, не изменилось это и хотя сказано всё было предельно ясно. Значит? Значит, нужно что-то по весомее, чем слова. Что-то материальное, что-то такое, с чем не поспоришь, что-то заставляющее человека измениться! Вот где помогла бы панацея! Только исцелять это волшебное средство должно ни тела, но души людские.
До чего же хочется иногда спросить у природы: почему она так часто наделяет талантами заведомых мерзавцев? Только ответа не дождешься...
Почему люди пьют? Да чтобы придать какую-то сносность существованию, чтобы разбавить спиртным черную меланхолию до хотя бы серого цвета. Чтобы, пусть на время, защититься от злобной абсурдности нашего мира. Чтобы не дать своей душе умереть от тяжелой раны. Когда душе так больно, то хорошо и такое лекарство. Всё лучше, чем в петлю лезь. Может быть и так. Только ведь алкоголизм похож на хищного зверя, редко кому удается приручить его, и никому не удаётся приручить до конца...
Душа - простое слово, которое понятно всякому, или, сказать точнее, каждый думает, будто знает, о чём идёт речь, когда слышат это слово. Но стоит задуматься, и приходишь к выводу, что душа не может быть некоей неизмененной, временной и вечной сущностью, - такое души никогда не было, никто из нас ею не обладает. Душа юноши и душа старца хотя бы сохраняют идентичные черты, если речь идет об одном и том же человеке, а дальше... Душа его в те времена, когда он был ребенком, и в ту минуту, когда, смертельно больной, он чувствует приближение агонии, - эти состояния чрезвычайно различны.
Берегись! Иногда надежды сбываются. Порой это самое страшное, что может случиться с человеком.
Настоящий часовщик всегда одинок.
Любой, даже самый невинный текст можно истолковать по-разному.
А люди только и делали, что смотрели на броские «куклы» суровых, но справедливых комиссаров и приемщиков, плохих евреев и морисков, мудрых короля и королевы, почти божественного Папы Римского, и никто не понимал, что это все — лишенный всякой практической пользы театр. Что его блеск и мишура служат лишь одному — отвлечь от созерцания всегда правдивых часов самой жизни.
Выходило так, что нижние этажи жизни управляют верхними не менее, чем верхние — нижними. И это ломало всю стройную картину астрологического мироздания.
Гранды абсолютно точно знали, как надо управлять людьми и страной, но их головы прижали к королевскому колену, и Бруно подозревал, что в Арагоне почти не осталось людей, способных заменить собой негодного короля, — только слуги и рабы.
Бруно посмотрел на вцепившиеся в край стола побелевшие пальцы.— Вы единственный человек в Арагоне, который не боится. Других нет.Сеньор моргнул и отпустил стол. Он явно растерялся.— И это, по-твоему, верный признак авторства?Бруно ушел в себя — на мгновение, не более.— Точное знание освобождает от страха. Вы не боитесь. А значит, вы знаете.
— Какой из меня мастер? Судя по тому, что я недавно узнал, я всего лишь подмастерье. А мастер у нас один — Папа.— Нет, — покачал головой Бруно. — Папа — не мастер; Папа — всего лишь заказчик.— А в чем разница? — заинтересовался сеньор Томазо.— Заказчик наслаждается обладанием, а мастер — созиданием. Вот только первое доступно и зверю, а второе умеет лишь человек.
Он немного подождал, пытаясь понять, дошло ли до сеньора Томазо сказанное, подумал и все-таки добавил то, о чем они уже спорили несколько суток пути.— Вы многое разрушили, но вы до сих пор так и не решили, что хотите создать.
Томазо оспаривал тезисы часовщика всю дорогу до Сан-Дени, но оспорить так и не сумел. Власть как самоцель — это и впрямь было бессмысленно, а никакой иной цели он так и не видел ни у евангелистов, ни у своих. Это раздражало. Прямо сейчас тысячи и тысячи умных, отважных, сильных «Томазо Хиронов» по обе стороны линии фронта работали как заведенные, а там, наверху, так и не придумали ничего сложнее «власти как самоцели».Но это было доступно и деревенскому петуху!
...подмастерье снова начал думать о себе и сидящем на Небесах своем как бы Отце. Господь, создавший весь этот механизм, год от года вызывал у него все меньше уважения. Уже то, что он спалил Содом и Гоморру, говорило о полном отсутствии у Бога такого важного для любого часовщика качества души, как терпение.Нет, часовщик имел право переплавить любую из своих шестеренок. Однако, если верить истории о потопе, то во всем мире у Господа оказался лишь один удачный узел — Ной да его семья. Все остальное на поверку оказалось никуда не годным.Господа оправдывало только то, что, судя по Библии, этот мир был первым его механизмом, — отсюда столько понятных ошибок. Но вместо того чтобы шаг за шагом довести мир до идеала, Господь, похоже, просто опустил руки. Ибо несовершенство мира, его откровенная недоделанность сквозили во всем.
У честного мастера и часы не лгут
У честного мастера и часы не лгут
Настоящий часовщик всегда одинок.
Любой, даже самый невинный текст можно истолковать по-разному.
А люди только и делали, что смотрели на броские «куклы» суровых, но справедливых комиссаров и приемщиков, плохих евреев и морисков, мудрых короля и королевы, почти божественного Папы Римского, и никто не понимал, что это все — лишенный всякой практической пользы театр. Что его блеск и мишура служат лишь одному — отвлечь от созерцания всегда правдивых часов самой жизни.