Стало сызнова смеркаться, средний брат пошел сбираться; взял и вилы, и топор, и отправился в дозор. Ночь холодная настала, дрожь на малого напала, зубы начали плясать; он ударился бежать — и всю ночь ходил дозором у соседки под забором.
Двух коней, коль хошь, продай, но конька не отдавай ни за пояс, ни за шапку, ни за чёрную, слышь, бабку. На земле и под землёй он товарищ будет твой: он зимой тебя согреет, летом холодом обвеет; в голод хлебом угостит, в жажду мёдом напоит. Я же снова выйду в поле силы пробовать на воле.
Рад бы радостью поднять; да ведь силы не занять! Сундучишко больно плотен, чай, чертей в него пять сотен кит проклятый насажал. Я уж трижды подымал: тяжесть страшная такая!
Слушай: завтра на заре, на широком на дворе должен челядь ты заставить три котла больших поставить и костры под них сложить. Первый надобно налить до краёв водой студёной, а второй — водой варёной, а последний — молоком, вскипятя его ключом. Вот, коль хочешь ты жениться и красавцем учиниться — ты, без платья, налегке, искупайся в молоке; тут побудь в воде варёной, а потом ещё в студёной. И скажу тебе, отец, будешь знатный молодец!
Бесподобная девица!
Согласися быть царица!
Я тебя едва узрел—
Сильной страстью воскипел.
Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи
И во время бела дня,
Ох, измучают меня.
«…И скорее сам я сгину, Чем тебя, Иван, покину…»
Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял!
Ладно, ладно! Для дружка и серёжку из ушка! Отыщу я до зарницы перстень красной Царь-девицы.
— Ну, я пару покупаю; продаёшь ты?
— Нет, меняю.
— Что в промен берёшь добра?
— Два-пять шапок серебра.
— То есть, это будет десять.
Царь тотчас велел отвесить и, по милости своей, дал в прибавок пять рублей.
Царь-то был великодушный!
Эко диво! — все кричали. — Мы и слыхом не слыхали, Чтобы льзя похорошеть!
Стало сызнова смеркаться, средний брат пошел сбираться; взял и вилы, и топор, и отправился в дозор. Ночь холодная настала, дрожь на малого напала, зубы начали плясать; он ударился бежать — и всю ночь ходил дозором у соседки под забором.
Двух коней, коль хошь, продай, но конька не отдавай ни за пояс, ни за шапку, ни за чёрную, слышь, бабку. На земле и под землёй он товарищ будет твой: он зимой тебя согреет, летом холодом обвеет; в голод хлебом угостит, в жажду мёдом напоит. Я же снова выйду в поле силы пробовать на воле.
Рад бы радостью поднять; да ведь силы не занять! Сундучишко больно плотен, чай, чертей в него пять сотен кит проклятый насажал. Я уж трижды подымал: тяжесть страшная такая!
Слушай: завтра на заре, на широком на дворе должен челядь ты заставить три котла больших поставить и костры под них сложить. Первый надобно налить до краёв водой студёной, а второй — водой варёной, а последний — молоком, вскипятя его ключом. Вот, коль хочешь ты жениться и красавцем учиниться — ты, без платья, налегке, искупайся в молоке; тут побудь в воде варёной, а потом ещё в студёной. И скажу тебе, отец, будешь знатный молодец!
Бесподобная девица!
Согласися быть царица!
Я тебя едва узрел—
Сильной страстью воскипел.
Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи
И во время бела дня,
Ох, измучают меня.
«…И скорее сам я сгину, Чем тебя, Иван, покину…»
Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял!
Ладно, ладно! Для дружка и серёжку из ушка! Отыщу я до зарницы перстень красной Царь-девицы.
— Ну, я пару покупаю; продаёшь ты?
— Нет, меняю.
— Что в промен берёшь добра?
— Два-пять шапок серебра.
— То есть, это будет десять.
Царь тотчас велел отвесить и, по милости своей, дал в прибавок пять рублей.
Царь-то был великодушный!
Эко диво! — все кричали. — Мы и слыхом не слыхали, Чтобы льзя похорошеть!