- Тролли, - возразил мистер О'Тул, - как они ни подлы, одни лишь способны оказать нам помощь.
Они ведь единственные, кто, не вкусив плодов цивилизации с ее множеством удобств, сохранили сноровку в колдовстве былых времен, и специализируются на самых черных, самых вредных чарах. Феи, естественно, также хранят заветы старины, но их волшебство направлено лишь на все доброе, а доброта это не то, в чем мы нуждаемся сейчас.
Мистер О'Тул в бешенстве запрыгал на месте.
- А жучки?! - неистовствовал он. - А что будет с жучками? Вы не допустите их в эль, я знаю, пока он будет бродить. Уж эти мне гнусные правила санитарии и гигиены! А чтобы октябрьский эль удался на славу, в него должны падать жучки и всякая другая пакость, не то душистости в нем той не будет!
- Мы набросаем в него жучков, - пообещал Оп. - Наберем целое ведро и высыплем в чан.
О'Тул захлебывался от ярости. Его лицо побагровело.
- Невежество! - визжал он. - Жуков ведрами в него не сыплют. Жуки сами падают в него с дивной избирательностью и...
Летит себе помело и летит!
Ведь проявление подобного чувства бросает тень не на того, против кого оно направлено, а на того, кто его испытывает, поскольку он демонстрирует не только невоспитанность, но и глубокое невежество. Нет ничего глупее нетерпимости.
В тяжкие минуты ум человеческий удивительно проясняется.
<...> разум слишком редок во вселенной, чтобы кто-то имел право становиться на пути его развития.
- А это и вправду вы? - спросил он с некоторым беспокойством. - В истинной плоти? Нас известили, что вы скончались. Мы послали венок из омелы и остролиста в знак нашей глубочайшей скорби.
- Нет, это воистину я и в истинной плоти, - сказал Максвелл, привычно переходя на диалект обитателей холмов. - Это были только слухи.
- Тогда на радостях мы все трое, - вскричал О'Тул, - испьем по большой кружке доброго октябрьского эля! Варка как раз окончена, и я от всего сердца приглашаю вас, господа, разделить со мной первую пробу!
- Они забрали мой сажальный камень, - гневно объявил мистер О'Тул, со злобным и коварным намерением обречь меня на пешее хождение.
- Пешее? - переспросил Максвелл.
- Вы, как я вижу, лишь слабо постигаете смысл случившегося. Мой сажальный камень, на который я должен взобраться, чтобы сесть на спину Доббина. Без сажального камня верховой езде приходит конец, и я обречен ходить пешком с большими страданиями и одышкой.
- Ах, вот что! - сказал Максвелл. - Как вы совершенно справедливо заметили, сперва я не постиг смысла случившегося.
- Эти подлые тролли! - мистер О'Тул в ярости заскрежетал зубами. - Ни перед чем не останавливаются, негодяи! Сначала сажальный камень, а потом и замок - кусочек за кусочком, камушек за камушком, пока не останется ничего, кроме голой скалы, на которой он некогда высился. При подобных обстоятельствах необходимо со стремительной решимостью подавить зародыш их намерений.
Инспектор Дрейтон сидел за письменным столом, как несокрушимая скала, и терпеливо ждал. Он был костляв, а его лицо словно вырубили тупым топором из узловатого чурбака. Глаза его, больше всего напоминавшие кремневые наконечники стрел, время от времени, казалось, тускло поблескивали - он был сердит и расстроен. Но Питер Максвелл знал, что такой человек никогда не допустит, чтобы его раздражение вырвалось наружу. Он будет делать свое дело с бульдожьим упорством и хваткой, игнорируя все окружающее.