Не бывает немотивированных решений. Бывает скрытые желания, которые наконец себя проявили.
Не бывает немотивированных решений. Бывают скрытые желания, которые наконец себя проявили.
История — это неприятности, которые случились с кем-то другим.
Солоха высокий, слегка нескладный, с копной вьющихся русых волос. Он каждую свободную минуту проводил с книжкой, но предпочитал почему-то все книги с неудововаримыми названиями, вроде «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки». Сам бы Иван такое сроду читать не стал. Точнее, однажды он попробовал, но осилил всего пару страниц.
Хотя и не сказать, чтобы совсем не любил чтение.
Просто…
Слегка офигел от смысла жизни, выглядывающего со страниц и самоустранился.
Разверни свою жизнь, как конверт с пометкой срочно. Конфиденциально. Лично в руки. После прочтения сжечь.
Иногда свобода - это право выстрелить себе в висок.
Даже в противогазе он умудрялся выглядеть арийцем.
Самое время поговорить о судьбах человечества – когда патронов совсем не осталось
Почему мы должны сражаться и умирать за чьи-то там идеалы?
— Ты сволочь, генерал, — сказал Иван. Губы пересохли. — Даже хуже. Ты — политик.
— …Это нельзя так оставлять, а то совсем оборзеют, сволочи. Они там и так огнемётами людей жгли, я слышал. Это уж совсем ни в какие гермоворота…
Я помню, какой ты был, Иван, когда я пришел в команду. Ты был не как все. Ты смотрел на меня и был серьёзен. Не издевался. Не презирал, как неумеху — а я был неумеха, криворукий, чего уж скрывать…Ты смотрел на меня как на человека.Возможно, за это я тебя и ненавижу.Мы ненавидим не тех, кто выше нас и презирает, а тех, кто выше нас — но относится к нам, как к равным. Такова уж человеческая природа.
Иван резко выдохнул через нос. Приступ ярости не отпускал. Ладонью размял лицо — оно по ощущениям напоминало противогазную маску. Жёсткое, резиновое, бесчувственное. Ничего, сказал себе Иван. Ни-че-го. Это нормально. Хоть разорвись для них, а всё равно будешь пришлым. Навсегда.
В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам, и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.
Институт на Ленинском проспекте теперь представлялся ему не серым и унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании всё пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бёдрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.
- Только представь - грибница, - говорил дядя Евпат. - Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое?
- Что?
- Мы ни хрена не знаем, о чем они думают.
Шакилов оглядел Ивана с ног до головы, крякнул. Брови у него застыли где-то на отметке «очень удивлён».