чувство ответственности человек лелеет, воспитывает в себе годами, пока оно не проникнет в плоть и в кровь, а уж если это не произошло, то никакие приказы и взбучки человека не изменят: где-нибудь да сорвется.
Оттого, что о проблеме стараются не говорить, она не исчезает.
Худший враг человека — безнадежность.
Забыть — это значит простить самому себе.
Иной человек при первом знакомстве не нравится, даже вызывает антипатию: он как бы присматривается к новым товарищам, не торопится лезть в компанию и потому кажется высокомерным, много о себе мнящим. Но понемногу обнаруживается, что это вовсе не высокомерие, а сдержанность и скромность, высокоразвитое чувство собственного достоинства; в деле нет лучше таких людей. И уважение товарищей приходит к ним не сразу, зато надолго и прочно.
Другой же - с первой минуты любимец, он не ждет, пока его примут, - сам входит в компанию, заражает всех своей жизнерадостностью. Не человек, дрожжи! Распахнутая душа - залезай, для всех места хватит! Но проходит время, и выясняется, что это внешний блеск - мишура, плёнка сусального золота, под которой скрывается обыкновенная железяка. А жизнерадостность, весёлость новичка - колокольный звон: отгремел и исчез, оставив после себя пустоту. И былое очарование уступает место равнодушию, которое тем глубже, чем больше обманулись товарищи в своих ожиданиях.
Расщепить атомное ядро куда легче, чем разорвать цепочку: инстинкт самосохранения — эгоизм — равнодушие. Эти звенья паялись тысячами веков, не такие мыслители, как мы с тобой, ломали копья в спорах, что есть человеческая натура и как ее переделать. Равнодушие — производное от эгоизма, оно омерзительно, но — увы — живуче. Нравственность не автомобиль, ее за десятилетия не усовершенствуешь.
Бывает в жизни, когда незнание спасительно. Слово не только лечит, оно и убивает.
Гордое слово — семья, сколько в нем скрыто для человека радости. Смысл жизни — семья!
мука из мук - невысказанное слово.
Что мальчишка, что поседелый мужик - один черт, нет для человека большего удовольствия, чем махнуть рукой на запрет. Как сказал бы Валера, - от праматери Евы в генах передалось сие роду человеческому.
Конечно, знал он, старый полярный волчара, что всякое бывает. Капитан Скотт не дотянул до склада с продовольствием нескольких километров - это из самых известных примеров; Витька Звягинцев на мысе Шмидта замерз в пургу, обняв столб с оборванными проводами, в тридцати шагах от дома; гибли другие полярники, отдельные люди и целые экспедиции, когда до спасения оставался последний рывок. Но знал Гаврилов и главную причину их гибели: они теряли надежду, а вместе с ней - последние силы и волю к борьбе.
А у походников, людей вовсе не сентиментальных, хранится под спудом скрытая и неизрасходованная нежность: в радиограммах ее не выплеснешь, бородатые физиономии друзей вызывают чувства иного порядка, и получается, что нежность эту деть некуда. Поэтому полярники так любят собак, которых можно ласкать, не опасаясь, что тебя сочтут. прекраснодушным и мягкотелым хлюпиком, и пингвиньих детенышей-пушков любят, и птенцов серебристых буревестников на островных скалах у Мирного - в общем, любят все живое, что не отвергает ласку и нуждается в защите.
В экспедициях никакая работа не считается зазорной: даже начальники отрядов дежурят по камбузу, подметают полы, когда подходит очередь.
За свои тридцать четыре года Попов привык к тому, что люди относятся к нему по-разному. Одних покорял его легкий взгляд на жизнь, других отталкивал, одни навязывались ему в друзья, другие сторонились. Любили и ненавидели, были равнодушны и нетерпимы. Но никогда и никто Серегу не презирал! Впервые от него отвернулись все, впервые ощутил он давящую человека, как трамвай, силу бойкота.
Надежда — тоже топливо, без нее не дойдешь.
Юмор хорош, чтобы развлечься, высмеять кого-то, даже ранить, но не доказать истину.
Не обижайтесь, Саша, доктор вы хороший, но солидности в вас, простите, маловато. Доктор должен быть окружен таинственностью, внушать трепет. Я вот помню одного врача, к которому мальчишкой ходил. Воротничок — белоснежный, пенсне — золотое, голос — шаляпинский бас! Величия был мужчина необыкновенного. Взглянет этак сверху вниз — и ты уже дрожишь и выздоравливаешь.
Он знал людей, живущих на одни только проценты со своего прошлого; гордиться прошлым — это каждому понятно, но эксплуатировать его, на мой взгляд, безнравственно.
Эх, дядя Вася, очень любим мы сначала казнить, потом миловать, восхищаясь собственной сердобольностью. Только боком нам выходит такая доброта!
Человек без недостатков безлик и скучен, как унылый, позабытый людьми заболоченный пруд; <...>.
Настоящий дурак уверен, что он очень умный.
В том, что нам за пятьдесят, не молодежь виновата, друзья мои…
— Как же ты, Дугин, начальство любишь, ну, просто неземной любовью, — восхищается Веня. — И оно тебя, со взаимностью. Тебя, говорят, еще в родильном доме главврач уважал безмерно!
Товарища по зимовке выбирай – как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит.
— Тьфу! Док, — стонет Веня, — почему я такой разнесчастный? Смотри, что она пишет. Не все читай, только конец.
Я читаю: "… нежно целую глупого ежика".
— Ежика! — продолжает стонать Веня. — Тебя когда-нибудь называли ежиком, док?
— Нет! — завистливо говорю я. — Меня называли бегемотиком.