Но красота ведь заключалась в душе, уме, жизнерадостности, понимании других. Выходит, хоть Джеки и хорошела внешне, в то же время становилась менее красивой.
Вот уж забавный зверь – человеческий разум!
Да, человек запоминал именно ту часть прошлого, которую сильнее всего прочувствовал, те события, когда эмоции превышали определенный порог, как-то: великие радости, великие потрясения, великие трагедии.
Люди на улицах – это единственное, чего боятся все правительства. Ну, еще истечения срока полномочий.
Ты можешь сражаться вечно, но, если за тобой никого нет...
Ничто никогда не остается таким, как раньше. Все меняется от мгновения к мгновению.
Тот, кто ценит свободу, должен сделать все необходимое для ее защиты...
Как бы то ни было, в самой сути экономики важно то, что люди стихийно, или просто по своему вкусу, приписывают численные показатели неисчесляемым вещам. А потом делают вид, будто цифры у них просто не сошлись, хотя на самом деле все верно. В этом отношении экономика похожа на астрологию, только она служит для оправдания текущей структуры власти, а потом имеет много ярых сторонников среди влиятельных господ.
— Да, — согласился он, — но это же рабство, разве нет?
Окружавшие его мужчины застыли на месте, пораженные услышанным словом.
Разве нет? — повторил он, беспомощно ощущая, как слова фонтаном вылетают из его рта. — Ваши жены и дочери бесправны, значит, это рабство. Вы можете хорошо с ними обходиться, но они могут оставаться рабами с особой, сокровенной властью над своими хозяевами, но отношения хозяина и раба здесь всегда запутываются. Значит, все эти отношения спутаны и натянуты так, что вот-вот порвутся.
Зейк поморщил нос.
— Уверяю тебя, в жизни у нас все не так. Послушай хотя бы нашу поэзию.
— А ваши женщины тоже уверят меня в этом?
— Да, — сказал Зейк с предельной убедительностью.
— Может, и так. Но все самые успешные ваши женщины во все времена были скромными и почтительными, неуклонно следовали системе. Они помогали своим мужьям и сыновьям жить в этой системе. То есть, чтобы добиться успеха, им приходилось укреплять систему, в которой они угнетались. То есть вредить сами себе. И этот круг повторяется, поколение за поколением. Поддерживаемый и хозяевами, и рабами.Если бы где-нибудь в мире с мужчинами обходились так же, как вы с женщинами, ООН изолировала бы такую страну. Но, поскольку речь идет о женщинах, мужчины, имеющие власть, отводят от них взгляд. Они говорят, это вопрос культуры, религии, в него не нужно вмешиваться. И что его не нужно называть рабством, потому что это преувеличение.
— Или даже не преувеличение, а искажение, — заметил Зейк.
— Нет, преувеличение. Западные женщины во многом сами выбирают, что им делать, как жить. У вас же иначе. Но ни один человек не может быть чьей-то собственностью, люди этого не выносят, стараются освободиться и отомстить. Такова людская природа. А в данном случае речь идет о ваших матерях, женах, сестрах, дочерях.
Теперь мужчины свирепо смотрели на него, по-прежнему больше потрясенные, чем оскорбленные, но Фрэнк глядел в свою чашку кофе и, не обращая ни на что внимания, продолжил:
— Вы должны освободить своих женщин.
Красота — это власть и изящество, верное действие, облегающая тело функция, разум, обоснованность. И очень часто — она выражается в форме кривых.
— Когда ученый заявляет, что он христианин, — заметил Сакс, — я воспринимаю это как эстетство.
- А это навсегда? - Ничего не бывает навсегда, Джон.
Физиологические исследования даже показали, что экстраверсия связана с низкой корковой активацией, а интроверсия — с высокой. Поначалу Мишель считал, что должно быть наоборот, но затем вспомнил, что кора сдерживает нижние центры мозга, поэтому при ее низкой активации становится возможным экстравертное поведение, тогда как высокая активация оказывает подавляющее действие и ведет к интроверсии. Это объясняет, почему распитие алкоголя — депрессанта, понижающего корковую активацию, — приводит к более возбужденному и несдержанному поведению.
Смерть, наверное, и была похожа на космос, только без звезд и размышлений.
«Вранье», - с раздражением подумал Фрэнк Чалмерс. Он сидел среди высокопоставленных лиц и смотрел, как его старый друг Джон Бун произносил свою привычную Вдохновляющую Речь. Она наводила на Чалмерса скуку. На самом деле полет на Марс по ощущениям был равносилен длительному путешествию на поезде. И они не только не стали принципиально иными существами, а наоборот, стали собой ещё больше, чем когда-либо, освободившись от прежних порядков и оставались лишь исходным материалом самих себя.
Их уклад настолько патриархален, что некоторые их женщины были неграмотными - на Марсе! А это знак. И в самом деле, у этих мужчин был тот опасный взгляд, который Фрэнк связывал с мужским шовинизмом, - взгляд мужчин угнетающих своих женщин настолько безжалостно, что те, естественно, отыгрываются где только могут - терроризируют своих сыновей, которые затем терроризируют своих жен, те - опять сыновей и так далее, в бесконечной смертельной спирали извращенной любви и половой вражды. В этом смысле они все были безумцами.
Она осмотрелась в последний раз, не испытывая никаких эмоций. Затем пробралась сквозь узкие затворы в посадочный модуль, к которому была приписана. Залезла в свой костюм, почувствовав, как это часто случалось, когда доходил до настоящего дела, будто она просто собиралась пройти очередную симуляцию. Она подумала: покинет ли ее когда-нибудь это чувство, заставит ли его уйти пребывание на Марсе? Если да, то ее полет этим себя оправдает: она хоть раз почувствует, что все происходит по-настоящему!
- Нет, нет, нет, нет! История - это не эволюция! Это ложная аналогия. Эволюция основана на окружении и возможностях, действующих на протяжении миллионов лет. А история - на окружении и выборе, действующем в течении одной жизни, а иногда и лет, месяцев или дней! История - она как ламаркизм! То есть, если мы сделаем выбор и установим определенные законы на Марсе, значит, так и будет! А если выберем другое, то и будет другое! - Он обвел рукой всех присутствующих - и тех, кто парил среди вьющихся растений. - Я хочу сказать, что мы должны сами принимать свой выбор, а не позволять делать его за нас людям с Земли. Они для нас давно мертвы.
Роботы выдают лишь то, что запрограммировано, даже лучшие из них - безмозглые идиоты.
Они были как кроманьонцы, живущие в пещере, - кроманьонцы, чью жизнь вдоль и поперек изучали археологи следующих поколений. Такие люди, как она, вызывали бы любопытство и недоумение - их никогда не смогли бы до конца понять.
Однажды ночью, когда они засыпали, Надя спросила:
- Почему я?
- А? - Он уже почти уснул.
- Почему я, спрашиваю. В смысле, Аркадий Николаевич, ты мог полюбить любую из женщин в лагере, а она полюбила бы тебя. Ты мог бы получить Майю, если бы захотел.
Он фыркнул.
- Я мог бы получить Майю! Вот это да! Мог бы добиться самой Майи Катарины! Прямо как Фрэнк и Джон! - Он снова фыркнул, и они оба рассмеялись. - Как я мог упустить такой шанс! вот дурак! - Он хихикал до тех пор, пока она его не стукнула.
- Ладно, ладно. Есть и другие, тоже красивые. Джанет, Урсула или Саманта.
- Да ну тебя, - сказал он и приподнялся на локте, чтобы посмотреть на неё. - Ты правда не знаешь, в чем на самом деле заключается красота?
- Разумеется, знаю, - упрямо ответила Надя.
Аркадий, словно не слыша её, объяснил:
- Красота - это власть и изящество, верное действие, облегающая тело функция, разум, обоснованность. И очень часто, - он усмехнулся и нажал ей на пупок, - она вырастает в форме кривых.
- Кривые у меня есть, - сказала Надя, убирая его руку.
Как-никак, власть не обязательно подразумевала высокие знания. Власть подразумевала видение, силу убеждения, свободу действий, славу, влияние. Все-таки именно символ стоит впереди и указывает путь.
- Ничего себе! - воскликнул Джон.
- Так рассказывают. Это Швейцария. И поэтому я здесь, на Марсе.
- Бёйёген принес тебя сюда?
Все, включая саму девушку рассмеялись.
- Да. Я всегда была плохой девочкой, - затем она стала серьезной: - Зато здесь нет Бёйёгена.
– Разговоры ничего не значат, – строго сказал Чалмерс. – Когда доходит до дела, играют роль только сами действия.
«...Все, что имеет значение в споре, это то, что мы думаем о тех, кто спорит...»