Граффити отражали уровень образованности жильцов.
- Одно есть правило в жизни, - бормотал он про себя. - Чуешь запах чеснока, значит, все в порядке.
... с возрастом он становился одновременно и романтичнее, и циничнее.
- Телевизор нужен, чтобы его смотреть, Уайлдер, - строго сказала одна из женщин. - А не чтобы в него лезть.
Пусть правят психи. Только они понимают, что происходит.
Ничего не ждёшь- не испытываешь разочарования.
Этот дикий контраст радовал Ройяла, показывая, как нелегко цивилизованные и степенные люди способны отказаться от рационального поведения.
... так звери в темнеющем зоопарке укладываются рядышком в угрюмой тишине, иногда бросаясь друг на друга в коротких актах дикого насилия.
В каком-то смысле жизнь в высотке начала копировать внешний мир, - там тоже жестокость и агрессия сдерживается корректными конвенциями.
Высотка породила новый социальный тип - холодных бесчувственных людей, не подверженных психологическому давлению жизни в многоквартирном доме и не слишком жаждущих приватности. Этим жителям достаточно было сидеть в дорогущей квартире, смотреть телевизор с отключенным звуком и ждать, пока кто-то из соседей совершит ошибку.
Чем скучнее и бессодержательнее становилась жизнь в высотке, тем больше открывалось возможностей. Высотка сняла необходимость подавлять антисоциальное поведение и позволила людям исследовать любые аномальные порывы и капризы. Защищенные раковиной высотки, словно пассажиры авиалайнера под управлением автопилота, жильцы могли вести себя как угодно, - так технология открывает двери перед действительно «свободной» психопатологией.
На лестнице было пусто - чем выше жил человек, тем неохотнее пользовался лестницей, словно она его унижала.
Разговор на вечеринке у Алисы словно шёл на двух уровнях - под тонким налётом профессиональной болтовни скрывался толстый слой личных дрязг.
Чтобы сплотить соседей, необходимо вселить в них чувство единства.
Ничего не ждешь — не испытаешь разочарования.
- Я знаю, что у Шарлотты есть сомнения по поводу жизни здесь - беда таких домов в том, что они не приспособлены для детей. Единственное место для игр вдруг оказывается чьей-то стоянкой.
Приглашение в ресторан Шарлотта охотно приняла,но за столиком сразу сказала:
- Учтите, я только хочу поговорить.
Лэйнгу это понравилось.
Как будто это не те люди, которые живут рядом с нами.
- Когда такого человека, как доктор Пэнгборн, перестаёт интересовать еда, логично предположить, что он нашёл более интересную работу зубам - и гораздо более опасную.
После трех лет в лагере такое понятие, как патриотизм, утратило всякий смысл.
Война не имела ничего общего со смелостью.
Бамбуковые жалюзи на окнах больнички были опущены, так, словно доктор Рэнсом в приказном порядке устроил своим пациентам послеобеденный сон. Джим взобрался на крыльцо, и ему показалось, что изнутри доносится какое-то невнятное бормотание. Как только он отворил дверь, его окутало плотное облако мух. Ошалев от яркого света, они все разом ринулись в дверной проем, как будто пытаясь сбросить на ходу прилипший к крыльям тяжелый ДУХ.
Смахнув мух с губ, Джим зашел в мужскую палату. Гнилостный воздух стекал с фанерных стен, и в нем купались мухи и пировали на сваленных грудами на койках мертвых телах. Похожие на отбракованные туши в не прошедшей санитарного контроля скотобойне, различимые разве что по драным шортам, по платьям в цветочек и по кое-как напяленным на распухшие ноги деревянным башмакам, здесь лежали десятки бывших обитателей Лунхуа. Спины и плечи у них блестели от слизи, а рты с вывернутыми, между раздувшихся щек, губами были раскрыты, как будто этих разжиревших мужчин и женщин силком оторвали от банкета, а они не успели утолить даже первого аппетита и мучились теперь от голода.
Он прошелся по темной палате, плотно прижав к груди банку «Спама» и дыша сквозь притиснутую к носу пачку журналов. Лица у мертвых были совершенно карикатурные, но некоторых Джим все-таки узнал. Он искал доктора Рэнсома и миссис Винсент, решив, что сюда свезли тех заключенных, которые отстали от колонны во время обратного перехода от стадиона до лагеря. Мухи суетились на гниющих телах: им откуда-то уже было известно, что война кончилась, и теперь они решили не упустить ни единого лоскутка человеческой плоти, чтобы наесться впрок, в ожидании голодного мирного времени.
Джим стоял на ступеньках больнички и смотрел на пустой лагерь и на тихие поля за колючей проволокой. Мухи вскоре отстали от него и вернулись в палату. Он пошел в сторону больничного огородика. Прогулялся между полуувядшими растениями, раздумывая, не полить ли их прямо сейчас, и сорвал два последних томата. Он поднес было один из них ко рту, но остановился, вспомнив свои былые страхи: а что, если его душа уже умерла тогда, на стадионе в Наньдао, и теперь живет только тело? Если душе не удалось выбраться из тела, и она умерла прямо там, внутри, то, может быть, тело тоже не стоит кормить, а то он раздуется, как трупы в больничке?
Война изменила китайцев - и деревенские, и бродяги-кули, и разбредшиеся кто куда солдаты из марионеточных армий смотрели на европейцев с выражением, которого Джим до войны в принципе за китайцами не замечал: как будто европейцы просто перестали существовать на свете - и это несмотря на то, что британцы помогли американцам разбить японцев.
Люди, которые ничего не ждут от жизни - опасные люди. Пятистам миллионам китайцев, так или иначе, придется научиться ждать от жизни всего - всего на свете.
Войны всегда вдыхали в Шанхай новую жизнь, учащали пульс его запруженных людскими толпами улиц. Даже трупы в канавах стали выглядеть как-то оживленнее.