— Разве когда любят, то ненавидят?
— Наверное, это потому, что любовь делает тебя беззащитным. Вот и ненавидишь людей, потому что ты перед ними весь как на ладони, такой как есть. Ведь только так и можно. Ведь если любишь, то не просто любишь, а любишь!!! — с массой восклицательных знаков…
Все вы, женщины, одинаковы. Что бы вы ни увидели, всегда предполагаете самое худшее.
- Она еще придет в себя, -- сказала мама. -- Девушки, когда они
влюблены, только кажутся глупыми, потому что они ничего в это время не
слышат.
-- А наша дочь была такой же, мама? - поинтересовался он. – Она вышла
замуж и уехала так давно, что я все забыл уже. Но насколько помню, она не
была такой дурой. Никогда не узнаешь, как это девчонка в какой-то миг
становится вдруг рысью. На этом мужчина и попадается. Он говорит себе: "О,
какая прелестная глупышка, она любит меня, женюсь-ка я на ней". И он женится
на ней, но однажды утром просыпается и - куда девалась ее мечтательность, а
умишко вернулось к ней, голенькое, и уже развесило свое нижнее белье по
всему дому. Мужчина то и дело попадает в их тенета. Он начинает чувствовать
себя будто на небольшом, пустынном острове, один в своей небольшой комнате,
в центре Вселенной, где медовые соты неожиданно превратились в медвежью
западню, где вместо бывшей бабочки поселилась оса. У него мгновенно
появляется хобби - коллекционирование марок, встречи с друзьями или...
Это ее время, время жить. У каждой женщины наступает такая пора. Это тяжело, но пережить можно. Каждый новый мужчина
ежедневно творит чудеса в девичьей душе.
Любовь - крестная мать глупости.
— Ушло, — сказал Макдан. — Ушло в Пучину. Узнало, что в этом мире нельзя слишком крепко любить. Ушло вглубь, в Бездну, чтобы ждать еще миллион лет. Бедняга! Все ждать, и ждать, и ждать... Ждать.
Век наш короток, а у вечности нет конца. Как только это знание поселяется в тебе, следом тут же приходят жалость и милосердие, и тогда мы стремимся оделить других любовью.
"Ну и что будет, если я побегу? думал он. - Умру? Эка важность! А вот то, что
перед смертью, - это важно по-настоящему. Мы славно поработали сегодня,
такую работу даже смерть не испортит. Ребята вон как дунули... почему бы и
мне... не последовать?"
Мы можем сколько угодно соприкасаться с Марсом — настоящего общения никогда не будет. В конце концов это доведет нас до бешенства и, знаете, что мы сделаем с Марсом? Мы его распотрошим, снимем с него шкуру и перекроим ее по своему вкусу.
Я сжигаю образ жизни...
Не тем занимались: без конца придумывали все новые и новые машины вместо того, чтобы учиться управлять ими.
Они излечились от стремления все разрушать, все развенчивать. Они слили вместе религию, искусство и науку: ведь наука в конечном счете — исследование чуда, коего мы не в силах объяснить, а искусство — толкование этого чуда. Они не позволяли науке сокрушать эстетическое, прекрасное. Это же все вопрос меры.
Когда же все было наколото на булавочки, чинно, аккуратно разложено по полочкам, когда все стало на свои места, города прочно утвердились и уединение стало почти невозможным — тогда-то с Земли стали прибывать искушенные и всезнающие. Они приезжали в гости и в отпуск, приезжали купить сувениры и сфотографироваться — «подышать марсианским воздухом»; они приезжали вести исследования и проводить в жизнь социологические законы; они привозили с собой свои звезды, кокарды, правила и уставы, не забыли прихватить и семена бюрократии, которая въедливым сорняком оплела Землю, и насадили их на Марсе всюду, где они только могли укорениться. Они стали законодателями быта и нравов; принялись направлять, наставлять и подталкивать на путь истинный тех самых людей, кто перебрался на Марс, чтобы избавиться от наставлений и назиданий.И нет ничего удивительного в том, что кое-кто из подталкиваемых стал отбиваться...
Но стоило цивилизации обрести равновесие, устойчивость, стоило прекратиться войнам, как этот вопрос [для чего жить?] опять оказался бессмысленным... Когда жизнь хороша, спорить о ней незачем.
"Напитай свои глаза чудом. Живи так, как если через десять секунд умрешь на месте. Открой глаза на мир. Он более фантастичен, чем любая греза, сделанная и оплаченная на фабрике. Не проси гарантий, не требуй никакой безопасности - такого зверя не существовало никогда. А если бы и существовал, то он был бы родственником ленивцу, который изо дня в день и целыми днями висит вверх ногами на дереве, просыпая всю свою жизнь. К черту! - воскликнул он. - Потряси дерево и сбрось ленивца - пусть шлепнется на задницу!"
Если бы мы слушались нашего разума,у нас бы никогда не было любовных отношений. У нас бы никогда не было дружбы. Мы бы никогда не пошли на это, потому что были бы циничны:,, Что-то не то происходит", или ,,Она меня бросит", или ,,Я уже раз обжёгся,а потому...".Глупость это. Так можно упустить всю жизнь. Каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз.
Мы говорили обо всем, только не о том, о чем я хотел.
— С меня хватит вашего высокомерия, — отвечал Мартин. — Оставьте их в покое. У них появилось что-то хорошее, доброе, а вы явились в чужое гнездо и гадите в нем, и издеваетесь над ними. А я разговаривал с ними. Я ходил по городу и смотрел на их лица. В них есть нечто такое, чего у вас и быть не может, — вера. Немного простодушной веры, и с ее помощью они горы сдвинут. Вы закипели от злости, потому что кто-то украл ваш триумф, кто-то добрался до них раньше вас и вы сделались ненужным!
— Мы разрушили, уничтожили все — такими мы были идиотами, идиотами и остались. Мы убили миллионы людей. Не думаю, что на Земле осталось в живых больше пятисот тысяч человек, всех родов и видов. И из всех обломков цивилизации мы сумели собрать достаточно металла, чтобы построить эту ракету, и мы прибыли на ней в этот час, дабы просить вашей помощи.
Когда жизнь кончена, она словно яркий фильм, промелькнувший на экране, — все предрассудки, все страсти вспыхнули на миг перед глазами, и не успеешь крикнуть: "Вот был счастливый день, а вот несчастный, вот милое лицо, а вот ненавистное", — как пленка уже сгорела дотла и экран погас.
— А я открою приют для гусят и монастырь для святых свиней и построю собор под микроскопом, чтобы инфузории посещали службы и перебирали четки жгутиками.
Пора бы уже знать цену землянам. Они способны на все: богохульство, надувательство, ложь, обман, кражу, убийство, лишь бы достичь своей цели. Все хорошо, что сработает.
— Без злого умысла нет ни греха, ни кары — так говорил Господь, — ответил отец Стоун.— На Земле — согласен. Но что если на Марсе грех оставляет свое зло в подсознании, сохраняя мысли и разум человека в беззлобном неведении? Что тогда?— Да что можно еще придумать из новых грехов?Отец Перегрин подался вперед.— Одинокий Адам был безгрешен. Добавьте Еву, и вы добавите искушение. Добавьте еще одного мужчину, и станет возможным прелюбодеяние. Прибавьте иной пол, новых людей, и грехи умножатся. Безрукие не способны душить. Они неспособны к убийству подобным способом. Дайте им руки, и вы дадите возможность нового насилия. Амебы не грешат — они размножаются делением. Они не желают жены ближнего своего, не убивают. Дайте им пол, руки, ноги — и вот вам убийство и прелюбодеяние. Добавляя или убирая руки, ноги, людей, вы добавляете или убираете грехи из списка возможных. Что если на Марсе пять новых чувств, органов, незримых частей тела, какие мы себе и вообразить не можем — не найдем ли мы там и пять новых грехов?
- Никогда не думал, что Господу присуще чувство юмора, - заметил отец Стоун.
- Сотворившему утконоса, верблюда, страуса и человека? Да бросьте!
- Неужели вы не можете признать человеческое в нечеловеческом?
- Я предпочитаю находить бесчеловечное в человеке.