Впрочем, я уже давно знала, как выглядит совесть. В моём представлении она походила на белый прозрачный мешок. И когда человек, например, лгал, в мешок попадало чёрное семечко, пока в конце концов ткань не начинала казаться совершенно чёрной.
Ощущение расколотости стало для меня единственной реальностью. Я не отворачивалась от нее. Вынужденная скрывать свое состояние, чтобы не сгинуть окончательно, я послала в мир вместо себя бумажную куклу. По счастью, это у меня получилось. В противном случае само мое существование оказалось бы под угрозой.
А непризнанность и забвение иногда свидетельствуют не только о поражении, но и о силе духа.
Я? Слово извивается в воздухе струйкой дыма и тает, избегая любого предписанного значения. Но я не дым. И я снова и снова пытаюсь втиснуть его в форму, которая оказывается ему тесна. Так и живу, сдавленная со всех сторон стенками сосуда, в который заключила себя сама. И не только себя. Потому что же такое «другие», как не грубые знаки, начертанные нами в воздухе?
в моей власти с завтрашнего дня начать новый отсчет – в другом городе, другой части света, в окружении незнакомых людей. Это моя любимая фантазия.
Не думаю, что моя неприкаянность уникальна, – вероятно, это удел целого поколения, во всяком случае, многих его представителей.
Индивидуальность - последняя тайна любого создания, и ее надо уважать. Лишние вопросы - непочтительность к Господу. Люди сотворены не для того, чтобы играть с Ним в прятки.
Мир есть мост. Перейди по нему, но не строй на нем дома.
Но ведь нерациональный поступок - всегда жест свободы. Искупить ее сладостное мгновение десятилетиями добровольного рабства, вырвать из немоты мироздания объяснение собственному безумствую - не к этому ли стремился дедушка?
Вещество тишины – ничто. Она – само отсутствие. У нее нет глаз, однако она зряча. Она не имеет ни фронта, ни тыла, однако может повернуться спиной. Она – само беззвучие и бесформенность. Кроме того, она безвременье, потому что настенные часы формируют время тиканьем и боем. Если их не завести, наступит тишина.
СТОКГОЛЬМ В НОЯБРЕ:
арктический город под парусом, серо-коричневое небо, дома кружатся туда и сюда, медленно опускаются в невидимое. Проблеск лихорадочного румянца между чернотой земли и неба. Бледные неоновые огни за окнами автобуса, патетический призыв. Стокгольм в ноябре неописуем и уплывает из жизни в зиму.
ВЛЮБЛЕННОСТЬ
привлекает отрицанием противопоставления. Она расширяет нас безгранично в неизведанные миры. Наши другие сущности, о которых мы и не подозревали, начинают толпиться у порога сознания и проситься внутрь. Внезапно все кажется возможным. Мы падаем в другого человека, как в колодец. В нас играет музыка другого. У него, кажется, есть волшебный ключик от нас; как нам его не хватало! Мы исполнены благодарности, мы освобождены от тесной клетки своего я. Там, в заключении, мы были отрезаны, теперь мы излечены.
Как заметил Шопенгауэр, задним числом жизнь всегда кажется более логичной. Одна случайность сталкивается с другой, и это вызывает к жизни третью — если оглянуться на прожитую жизнь, все, что случилось, предстает совершенно закономерным. Таким образом, судьба — это то, что мы можем опознать лишь задним числом.
Сделанного назад не вернешь. Прожитое прожито.
ПАРЫ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙсоставляют бытие. У тепла есть холод. У света есть тьма. У человека есть другой человек. Если нет противоположности, течение жизни прекращается. Время останавливается. Но противопоставление не всегда там, где человек ожидает. В самой темноте прячется своеобразный свет. В женщине живет мужчина, и наоборот. Однозначна — только смерть.
Если что-то гаснет между людьми, это означает, что что-то горело. Что-то ушло — но его можно поискать. Жизнь — это упражнение во внимательности.
Здесь все началось и закончилось. Но кто-то сказал, что у историй не бывает начала и конца. В каждой секунде, свернувшись, как змея, лежит история. Только те, кто недостаточно мудр, говорят, что здесь ее начало, а там ее конец.
ЭМИЛЬ ЧОРАНписал, что очень важно научиться быть неудачником. Если человек знает, что он неудачник, ему легче живется: не надо напрягаться.
Она решила как можно сильнее напиться, потому что надо было трезво все оценить.
Все поездки имеют тайную цель, о которой путешественники не подозревают.
Под крылом самолета, в темноте, сверкал родной город в ожерелье светящихся шоссе. Она выписала фразу из книги Мартина Бубера. Она не знала, к чему приведет поездка, но надеялась, что какая-то тайная цель все-таки достигнута. Она убрала блокнот, когда самолет стал снижаться над аэропортом Арланда. Блокноты, куда она из года в год записывала мысли и цитаты из книг, лежали большой стопкой на полке в спальне и собирали пыль. Надо бы когда-нибудь их прочитать.
Мать — самое опасное на свете.
Здесь все началось и закончилось. Но кто-то сказал, что у историй не бывает начала и конца. В каждой секунде, свернувшись, как змея, лежит история. Только те, кто недостаточно мудр, говорят, что здесь ее начало, а там ее конец.
Музыка — никем не виденный пейзаж, не оскверненный ничьим взглядом.
Долго простояла у мойки, где, как и всегда, на полу было теплое место: внизу, в теле дома, проходила труба водопровода. Уличный фонарь за окном горел неярким голубоватым светом. Она думала о человеке, сидящем сейчас в самолете. Темные дома — далеко под ним. Долины и реки. Города и церкви. Все сливается. Земля под нашими ногами тонка. От жизни до смерти можно докинуть камнем, а может, расстояние и еще меньше.
Все поездки имеют тайную цель, о которой путешественники не подозревают.