«Открытый Заговор» Герберта Уэллса – произведение не художественное и не научное. По своему замыслу и стилю оно напоминает программный документ, манифест, обращенный, в первую очередь, к британской элите; во вторую очередь – ко всему английскому народу; в третью очередь – ко всему человечеству.
У каждого из нас есть своя машина времени, воспоминания что уносят нас в прошлое и мечты которые переносят нас в будущее.
Невидимый прохожий продолжал ругаться той отборной витиеватой бранью, по которой сразу можно узнать образованного человека.
Животное может быть свирепым или хитрым, но один только человек умеет лгать.
Ты представляешь каково это — помнить всё?
После того как все средства обороны человечества были исчерпаны, пришельцы были истреблены ничтожнейшими тварями, которыми премудрый господь населил Землю. Эти зародыши болезней уже взяли свою дань с человечества еще в доисторические времена, взяли дань с наших прародителей-животных еще тогда, когда жизнь на Земле только что начиналась. Благодаря естественному отбору мы развили в себе способность к сопротивлению; мы не уступаем ни одной бактерии без упорной борьбы.
Быть может, вторжение марсиан не останется без пользы для людей; оно отняло у нас безмятежную веру в будущее, которая так легко ведет к упадку, оно подарило нашей науке громадные знания, оно способствовало пропаганде идеи о единой организации человечества.
«В душе всякого человека, даже самого просвещенного, гнездятся какие-то неуловимые остатки суеверия.»
Моя теория была очень ясна и правдоподобна - как и большинство ошибочных теорий.
— Но путешествие во времени противоречит здравому смыслу! — А что такое здравый смысл? — спросил Путешественник во Времени.
Сила есть только результат необходимости; обеспеченное существование ведет к слабости.
Истина нередко высказывается в шутливой форме.
Мы забываем о законе природы, гласящем, что гибкость ума является наградой за опасности, тревоги и превратности жизни. Существо, которое живет в совершенной гармонии с окружающими условиями, превращается в простую машину. Природа никогда не прибегает к разуму до тех пор, пока ей служат привычка и инстинкт. Там, где нет перемен и необходимости в переменах, разум погибает. Только те существа обладают им, которые сталкиваются со всевозможными нуждами и опасностями.
Удивительно, как мало человек может сделать один! Слегка пограбить, слегка ушибить кого-нибудь и всё!
Всё же, думается мне (а я с тех пор не раз думал об этом), знай я, что в соседней комнате кто-нибудь страдает точно так же, но молча, я отнёсся бы к этому гораздо спокойнее. Но когда страдание обретает голос и заставляет трепетать наши нервы, тогда душу переполняет жалость.
Иногда я страдаю от странного чувства отчужденности от самого себя и окружающего мира.
Все люди, жившие в этих домах, все эти жалкие канцелярские крысы ни на что не годны. У них нет мужества, нет гордости, они не умеют сильно желать. А без этого человек гроша ломаного не стоит. Они вечно торопятся на работу, - я видел их тысячи, с завтраком в кармане, они бегут как сумасшедшие, думая только о том, как бы попасть на поезд, в страхе, что их уволят, если они опоздают. Работают они, не вникая в дело; потом торопятся домой, боясь опоздать к обеду; вечером сидят дома, опасаясь ходить по глухим улицам; спят с женами, на которых женились не по любви, а потому, что у тех были деньжонки и они надеялись обеспечить свое жалкое существование. Жизнь их застрахована от несчастных случаев. А по воскресеньям они боятся погубить свою душу. Как будто ад создан для кроликов!
Говорят, вся жизнь - это сон, и к тому же скверный, жалкий, короткий сон, хотя ведь другой все равно не приснится.
Он принадлежал к числу тех слабых, вялых, лишенных самолюбия, трусливых и в то же время хитрых созданий, которые не решаются смотреть прямо в глаза ни богу, ни людям, ни даже самим себе.
Я сознавал, что потерял интерес к окружающему, но приписывал это пустоте жизни вообще.
Смерть не так уж страшна, это трусость делает ее страшной.
Он подтвердил это и продолжал доказывать, что пределы вивисекции не ограничиваются простыми физическими изменениями. Можно научить чему угоднодаже свинью. Духовная область изучена наукой еще меньше физической. С помощью развивающегося в наши дни искусства гипнотизма мы заменяем старые наследственные инстинкты новыми внушениями, как бы делая прививки на почве наследственности. Многое из того, что мы называем нравственным воспитанием, есть только искусственное изменение и извращение природного инстинкта; воинственность превращается в мужественное самопожертвование, а подавленное половое влечение в религиозный экстаз.
Кажется, они следуют наставлениям обучавшего их проповедника-полинезийца и устроили жалкое подобие разумной жизни. Бедные твари! У них есть то, что они называют Законом. Они поют гимны, в которых говорится, будто все принадлежит мне, их творцу. Они сами делают себе берлоги, собирают плоды, травы и даже заключают браки. Но я вижу их насквозь, вижу самую глубину их душ и нахожу там только зверя. Их звериные инстинкты и страсти продолжают жить и искать выхода... Все же они странные существа. Сложные, как и все живое. В них есть своего рода высшие стремления - частью тщеславие, частью бесплодное половое влечение, частью любопытство... Все это только смешит меня...
По словам Моро, главное различие между человеком и обезьяной заключается в строении гортани, в неспособности тонкого разграничения звуков – символов понятий, при помощи которых выражается мысль.
– Не ходить на четвереньках – это Закон. Разве мы не люди? – Не лакать воду языком – это Закон. Разве мы не люди? – Не есть ни мяса, ни рыбы – это Закон. Разве мы не люди? – Не обдирать когтями кору с деревьев – это Закон. Разве мы не люди? – Не охотиться за другими людьми – это Закон. Разве мы не люди?