Он врал. Понимая прекрасно, что Ульяна видит его ложь насквозь. Но если жизнь из раза в раз сдает тебе дерьмовые карты, учишься держать хорошую мину при самой плохой игре. И эта его бравада делала Уле больнее всего.
Так странно, сколько лет не вспоминал Бога. А тут нашел старый крест, подцепил его булавкой к майке. Чувствую кожей, как он делит со мной тепло, как он защищает меня. И становится легче. Если Бог есть, он поможет мне. Если его нет… я сделаю все сам...
Теперь ей казалось, что все кругом больны. Каждый стоящий тут, затягивающийся сигаретой и мокрым воздухом осеннего утра, идущий, едущий, принесший справки на подпись – словом, любой из них нездоров. И не только здесь. Вообще все на Земле тащат на себе груз мучительной болезни, просто кто-то умеет скрывать его, а кто-то нет. В этом и есть наука жизни – прятать сумасшествие настолько глубоко, чтобы самому верить в свою нормальность.
Уля чувствовала его запах – горький, живой, табачный, полынный, понимая вдруг, что любовь, наверное, может быть и такой. Пиром во время чумы. Минутой сна перед звонком будильника. Глотком воздуха за секунду до падения в омут. Гулким ударом умирающего сердца. Первым снегом, готовым сорваться с тяжелых небес. И эта любовь ничем не хуже прочих.
— Мы с тобой не предназначены для полета, милая. Жалеть, врачевать, шить да еду готовить. И любить. Вот для чего нас небо создало. Жаль, не ко времени.
Так и сидели они по разные стороны ярко горящего костра, прислушивались к завыванием ветра, вздрагивая от каждого шороха, и ждали, ждали, ждали...
Все вокруг наполнил собою мягкий, чуть окрашенный розовыми отблесками воздух. Он почти не пах гарью, его безмятежность стирала из памяти Огонь, и пепел, и смерть.
Каждое утро было новым рождением, и пока солнце не достигало зенита, откуда оно нещадно палило, искушая все, что и без того давно умерло, мир казался почти таким же, как был раньше.
"Все не зря, - думал Чарли, стараясь уснуть. - Погибни я в паучьем логове, жизнь моей девочки стоила бы того. Всего бы стоила. Потому и не зря".
Завтра ... это почти никогда.
Тяжёлые мысли можно оставить и на потом
Мало людей, способных бросить всё и просто шагнуть вперёд.
Тебе суждена другая дорога. Пока ты не порвёшь последние ниточки, что связывают тебя с прошлым...Ты не обретёшь свою силу.
Под покровом ночи так легко вырывается наружу то, что обычно упрятано в самый дальний угол души, заперто на тяжелый замок невозможности выразить.
Не играй с Огнем, девочка, иначе Огонь решит поиграть с тобой. А он никогда еще не проигрывал.
Можно прятаться всю жизнь до самого конца, упускать шанс за шансом, чтобы ночами прокручивать каждый из них в голове. Но однажды всему приходит конец. Либо трусости, либо жизни. Круг обязан замкнуться. И это единственный закон жизни.
Кричи, и, быть может, что я не услышу, как дождь разбивается в капли о крышу, как снег забивается в окна и ставни... Кричи, это время собрать наши камни.
Кричи, говори, уговаривай биться в окно твое темное глупою птицей - без крыльев и перьев, на проводе тонком. А вот бы ребенком, остаться ребенком... Не видеть, как поле туманом накрыто, и небо, как сито, как старое сито, все льется дождями, секрет этот давний: однажды придется собрать наши камни.
И выстроить стену от неба до неба, кормить голубей нечерствеющим хлебом. А вот бы во всем у меня ты был первым, простым и понятным, любимым и верным...
А вот бы мы вовсе во тьме не встречались, губами холодными, плечи плечами, при встрече молчали, не зная печали...
Но если бы кто-то оставил мне выбор - забыть твое имя безмолвною рыбой... Я выбрала бы этот дождь, эти ставни и чертовы камни, могильные камни...
Уля чувствовала его запах - горький, живой, табачный, полынный, понимая вдруг, что любовь, наверное, может быть и такой. Пиром во время чумы. Минутой сна перед звонком будильника. Глотком воздуха за секунду до падения в омут. Гулким ударом умирающего сердца. Первым снегом, готовым сорваться с тяжелых небес. И эта любовь ничем не хуже прочих.
Тишина в доме бывает разной. Сонной, ночной, когда все жители крепко спят, укутавшись в тепло и покой сновидений. Выжидающей, когда что-то почти уже свершилось, но пока ещё не до конца. Предвкушающей встречи и великое благо. Опасной, за мгновение до склоки. Испуганной, когда тайное стало явным. Благостной, когда все в доме идёт своим чередом, даже слов не нужно, так понятливо и ладно живётся людям под общей крышей. Словом, тишина бывает всякой.
Грядущее несчастье сильнее неотвратимости времени.
Но сто тысяч мертвецов не желали исчезать. Они спешили по делам, набирали в телефонах бесконечные сообщения, улыбались чему-то своему, или, напротив, хранили в себе всю злость, накопленную за день. Каждый чего-то хотел, каждый стремился к простым вещам — еде, удовольствиям, сну, теплому податливому телу рядом. И каждому предстояло умереть. Может быть, через долгие десятки лет, а может, сегодня вечером. Печать смерти виднелась на лицах почти незримо, но невозможно было стереть ее. Она чуть горчила на Улином языке, как тонкий хвостик нитки, только потяни — и все полотно разбежится под пальцами в спутанную пряжу.
Ну же, давай, отпусти это, сделайся живым…"
Но если жизнь из раза в раз сдает тебе дерьмовые карты, учишься держать хорошую мину при самой плохой игре
Она втянула его запах — горький, табачный, полынный, живой, и поняла, что, любовь, наверное, может быть и такой. Пиром во время чумы. Минутой сна перед звонком будильника. Последним ударом умирающего сердца. Глотком воздуха за секунду до падения в омут. Снегом, готовым сорваться с тяжелых небес. И эта любовь ничем не хуже прочих.
Тысячи тысяч мертвецов открывают глаза и разбредаются по своим делам. Все они дышат, мыслят и боятся, но печать смерти неотделима от них, как вода и виски в Лукавом Джиме.
Человек идет по кругу, чтобы однажды вернуться в исходную точку. В пустоту.