Мир меняется, Зено, нельзя вечно жить, как жили предки… Цари-чародеи это понимали. Правители из них вышли, как из меня шлюха, но это — они понимали. При них в Царстве возникла ложа торговцев, маги появились при дворе, а с ними их безумные изобретения. Черный Азас не понимал ничего, он наводнил двор жрецами и вернул власть вельможам, чье единственное достояние — родословная. Но он был завоевателем, а сильному царю многое прощают. Но только не его преемникам!
Ксад сел на любимого коня, теперь с ним совладал бы разве что ученый книжник. Зено просто вполуха слушала, скользя взглядом по горизонту.
— Так всегда бывает, когда умирает царь, который правил долго, — продолжал посол. — Чем дольше правишь, тем меньше сильных умов, пока при дворе не останутся одни лизоблюды. Думай Азас о Царстве — давно бы назначил сына соправителем, а вместе с ним — верного человека. Но Азас любил только себя, родного. Он вычистил всех, Зено. Всех, кроме лизоблюдов. Которые теперь хватаются за старое, пытаются сохранить все, как было. И чем сильней пытаются, тем быстрее все разваливается. Вот только Азасу все прощали, а этим не простят.
— Ясное дело. А думаете, простецы поймут? — жрец хитро прищурился. — И потом, нам нужно есть. «...мяса и вина то в буйство, то в трепет смертных приводят людей. Крепостью духа их одаряют, как воинственный пламень». Я люблю думать о вечности, хорошо подкрепившись. Если я хочу зажарить и съесть старуху, что торгует бараниной, мне сложно сосредоточиться.
— А почему случаются бунты? — Азрай деловито обследовал закуток, в котором они прятались. — Князья давят народ, как… как виноградный пресс! Но сперва все тихо, спокойно. А потом случается ерунда, сущая глупость, и вмиг все вспыхивает.
— Мы беспокойный народ. Светлое собрание встречается, чтобы проложить новый курс, а в Царстве жгут базары. Но по-другому князья не понимают. В этом наше проклятие.
— А когда я спускалась, Ханнан сказал: хвала богам, наконец-то у нас есть Верховный! Ты производишь впечатление, Сай. Нет, правда! Держишься молодцом.
— Вся хитрость в ковве, — Самер усмехнулся. — Черный придает строгости, а высокий ворот поднимает голову. Остается помалкивать, и ты сама веришь, что перед тобой большой человек.
— Бери пример с нагади, они куда хитрее нас, — говаривал отец. — Вот увидишь, они еще будут хозяйничать на наших берегах, как на собственных. А все почему?
— Почему?
— Да потому что у них правят торгаши! — старик даже руками всплескивал. — Торгаш знает: чуть он одряхлеет, напарники мигом его сгрызут. Они все хотят друг друга переплюнуть, и наверху самые хитрые, самые прожженные, самый удачливые. Они выторговывают лучшее для Высокого города, иначе их быстро обскачут. А князьям или чиновникам — в чем состязаться? Кто слаще славит Царя Царей? Говорю тебе: нагади еще станут хозяйничать, а простой люд только радоваться будет.
— Я старый гафир, — сказал он наконец. — По-твоему, я должен ненавидеть колдунов, и дело с концом. Но все дело в них, парень. В магах. Они не слышат ничего, кроме своих обид. Не понимают, что в погоне за лучшей долей разрушат все до основания. Мы можем снова их запереть, но эта война будет вечной. Один-два на сотню. Только кажется, будто это совсем мало. Пока Царство выбрасывает их на обочину, оно само, своими руками создает внутри врагов. Тысячи душ будут грезить об одном: путь падет Царство, пусть придут чужаки, лишь бы их не убивали. Пока мы не найдем, как с ними жить — они будут приводить иноземцев. Понимаешь?
— И вы нашли, как с ними жить?
— Нет, это мы должны найти.
— Послушай мудрость тридцатидвухлетнего старца, — Самер заставил себя усмехнуться. — Золотая маска, Царство, самая справедливая борьба… ничто из этого не стоит людей. Держись за них, пока можешь, на какой бы стороне они ни оказались. И прощайся только когда борьба и царства становятся для них дороже.
Слишком тихо... Эта тишина беременна, рано или поздно она разродится кровью.
- Тёмное время... - проговорил господин ветров. - Ещё темнее от того, что мы к нему не готовы.