Книги Александр Богданов
«Никто не слышал, как в избе скрипнула дверь и вошел заиндевевший от мороза Крыга, громадный в своем недубленом коротком полушубке, сгорбившийся от постоянных забот. На обшарпанных кирпичах истопленной кизяками русской печи крепко спали ребятишки, прикрытые ветошью, на полатях, разметав голые руки по доскам, ворочалась и бредила жена Крыги — Авдотья…»
«У же давно в стенах бурсы велась ожесточенная война между начальством и учащимися. Противники, как две вражеских армии, подмечали слабые места друг друга, хитрили, выслеживали, мстили. Менялись инструкции, люди и нравы. Самое здание духовной семинарии, похожее на казарму или монастырскую гостиницу, было перестроено, но одно оставалось неизменным: та сущность, из-за чего велась война. И как раньше искали в спальнях под подушками сочинения Белинского и Гоголя, так двадцать или пятьдесят лет...
«Кирик сумрачными глазами смотрел на сосновый, сколоченный из старых досок гроб. Покойник — отец — лежал на двух сдвинутых скамьях посреди избы, покрытый домотканым холстом. Желтое лицо его с заострившимся носом и прилипшими ко лбу волосами стало еще печальнее. На груди, где были скрещены руки, холст поднимался горбом…»
«— Товарищ! Как вы на своей лекции очень уразумительно трудовое положение объяснили, то позвольте мне, неученому, по этому предмету еще с вами побеседовать. Пожалуйста, уж не откажите!.. Рекомендуюсь — Димитрий Чиркин, столарь из Горохова переулка. У меня в Гороховом переулке вроде как бы мастерская, а только правое настоящих я не охлопотал и работников не держу, а все больше сам. Потому чистая публика меня мало знает, кружусь около бедноты. Я, видите ли, учен сызмалетства больше железной...
«День 23 июня — накануне Ивана Купалы — народный праздник. С самого утра в деревне Линтуле все так весело и нарядно… Молодежь готовится к гулянью: сегодня ночью в лесу будут жечь смолу в бочке, солому, сосновые ветки, прыгать через костры („кокко“), петь песни и гадать на корнях болотных финских цветов — орхидей…»
«Учитель городского двухклассного училища Авенир Иваныч Горизонтов, после объявления манифеста 17 октября, очутился в положении слепого, которому сняли катаракт и он увидел вольный свет. Десять лет прожил он мирно со своей матушкой в провинциальном городке Курдюме, преподавая арифметику, числился на хорошем счету у начальства, утром аккуратно ходил на занятия, а по вечерам ухаживал за барышнями на городском бульваре…»
«Отец Леонид только что проснулся после обеда и благодушно потянулся на постели. Потом встал, подошел к окну, откинул половинки двойных коленкоровых занавесок и жадно глотнул свежий воздух широкой и обнаженной волосатой грудью…»
«Доля Никиты была горькая, как полынь, зато нрав он имел мирный и добродушный. За всю жизнь мухи, кажись, не обидел… А выпьет — поет. Должно быть, веселостью да добротой от тяжелых мужицких дум спасался… И прозвали его на селе Никита Простота…»
«Квартирный хозяин, Павел Моисеич, прозванный за свою наружность и беспокойный нрав Пал Мосев Сутяга, Волдырий Нос, — плюгавый и вихроволосый мещанин, торговавший старьем на базаре, расхаживал по комнате, тыкал перед собой железной палочкой и отбирал у жильца все, что было можно, — даже книги…»
«Один раз в несколько десятков лет побережные жители Ладожского озера переживают тяжелое время. Как только апрельское солнце погонит снег из лесов, озеро вдруг переполняется водой и на сотни верст заливает окрестность. Зеленые пригорки, нивы, хутора и целые деревни стоят всю весну и лето погруженными в воду. В мелких болотцах по улицам и дорогам весело плещется плотва. С жадностью гоняются за ней хищные и прожорливые щуки. Леса затоплены. В зеркальных озерцах среди деревьев с гоготаньем плавают...
«Сколько лет было Акиму, никто не мог сказать, да и сам он не знал.
Хозяйка его умерла, дети выросли, и сам он одряхлел так, что не мог уже работать: только липовые лапотки плел. Семья жила вместе неразделенная, в одной избе, – но нужды с каждым днем не убывало, а прибавлялось.
Тяжело было смотреть Акиму на эту бедность, и он совестливо, с душевной болью принимал каждый кусок хлеба…»
«Щаповаловский сход волнуется… Разгоряченные крики, наполняющие душную сборную избу, все растут и сливаются в упорный гул. Даже бородатые старики, всегда молчавшие, теперь жмутся плотной стеной к столу, протискиваются вперед плечами и локтями и с надсадой, уходя всем своим нутром в каждое слово, кричат:
— Незачем выделять!.. На што ему земля?.. Все равно — пахать сам не станет, а Игошину продаст!..»
«Варвара с утра не в духе. Она сердито швыряет по раскаленной плите сковородкой, на которой жарится в подсолнечном масле нарезанная ломтиками картошка, — просыпала из бумажного картуза на пол соль — дурная примета — и, подбрасывая в топку мелкую щепу, все время вздыхает и ворчит сама с собой…»
«Хорошо в августовские дни среди полей впивать ароматную сытость созревших хлебов. Золотыми шатрами грудятся скирды вдоль дороги. Поблескивают посевы подсолнечников в зыбком мареве погожего дня. На высоких и сухих местах спешно заканчивается уборка проса…»
«С утра ненадолго поморосил мелкими слезками дождь. Но серое небо, сгустившее низко космы туч, не могло разогнать своей хмурью тех радостных настроений, которые охватили город.
Никогда еще до сих пор воздух не казался таким легким, никогда не дышалось так свободно и радостно, как сегодня.
Газетчики торопко перебегали с угла на угол и рассовывали покупателям пачку телеграмм и газет…»
«Родион вот уже несколько дней на заимке. Изба слажена на славу. Как художник, любовно выполнивший задуманную работу, не нарадуется он на создание рук своих: позванивает топориком, пробует, крепко ли в пазах, ковыряет ногтем конопатку, сухой олений мох…»
«Гараська – рыжеволосый заморыш, с тонкими и кривыми, как развилки, ножками. Уличные мальчишки зовут его лягушонком. Ему семь лет, а посмотреть со стороны – больше пяти лет ему никто и не дал бы, такой он худой, незаметный и маленький. Заметного в нем только и есть, что круглая золотушная голова с болячками около ушей, да синий, надутый от ржаного хлеба живот…»
«Сумрачны подернутые туманной завесой дали. Обложной дождь уже третий день поливает дорогу и поля. Холодно по-осеннему, хотя только еще начало лета. Тучи низко и быстро несутся над землей косматыми птицами. Придорожные ветлы с отяжелевшими ветвями издали круглятся, как большие черные шатры. Пусто в полях, лишь кое-где копошатся, несмотря на дождь, люди…»