И однажды поэт в отчаянии упрекнул ее, сказав: «О прекрасная Слава, даже на проторенных путях и на романтических аллеях ты не можешь удержаться от веселья, воплей и гримас в обществе этих никчемных людей, меж тем как я в поте лица, тружусь на твое благо и мечтаю о тебе, а ты дразнишь меня и всегда проходишь мимо».
И Слава отвернулась от него и ушла, но на прощанье поглядела через плечо, улыбнулась как никогда прежде и еле слышно прошептала:
«Встретимся на кладбище на задворках работного дома лет через сто».
Западный ветер, что дует ласково и лениво, западный ветер, что дует непрестанно и сонно, непрестанно и сонно дует в сторону Греции, донес голос цветов.
— Леса исчезли, леса сошли на нет, бросив нас; люди нас больше не любят; мы так одиноки под луной. По некогда прекрасным полям мчатся огромные машины, дороги тяжко и страшно пролегли по всей земле.
Поглотив траву, расползлась раковая опухоль городов; они неумолчно громыхают притонами, сверкают огнями, пятная позором ночь.
Леса исчезли, о Пан, леса исчезли. Как далека твоя песнь, о Пан, так далека.
Ночью я стоял между двух железнодорожных перронов на окраине Мидланд-сити. Вдоль одного каждые две минуты проносился поезд, и вдоль другого каждые пять минут проносились два поезда. Рядом высились ярко освещенные фабрики, и небо над ними было зловещего цвета, каким бывает лишь в кошмарном сне.
Город наступал, правы были цветы; тогда-то я и научился слышать их плач. А однажды услышал в волнующей музыке ветра из Аркадии укоряющий ответ Пана: «Потерпите чуть-чуть, это ненадолго».
И даже в наши дни лозунг «Славная победа во имя сил стремительности» прибит на дверях улитки.
Когда рекламодатель узрел в рассветной дымке силуэты церковных шпилей, он глядел на них и рыдал. «О если бы так, — говорил он, — выглядела реклама тефтелек „Бифо“, таких вкусных, таких питательных, кладите их в суп, они так нравятся дамам».
Писать о небывалом и фантастическом не так просто. Если вы имеете дело с невероятным, вы должны сделать его вероятным, иначе читателю будет неинтересно.
Лучше быть птицей, которой негде летать, чем богом, которому никто не поклоняется и не возносит молитв.
Разве может человек оскорбить бога?
Боюсь, человеческий род нелогичен — или логика бесчеловечна.
Смотрите — вот лениво плывут обломки Вавилона, а вот — то, что некогда было Ниневией; их цари и царицы уже в глубине, под грузом веков, что скрыли громаду пропитанного влагой Тира и окутали темнотой и мраком Персеполь.
Другие же… На дне моря, усыпанном венками, я смутно различаю очертания затонувших кораблей.
Все наши корабли непригодны к плаванию изначально.
А плотик, что сделал Гомер для Елены — плывет.
Мирам не суждена вечность; только песня бессмертна.