1947 год. Послевоенный Амстердам. Зимний лед не только на улицах города, но и в жизни людей, стремящихся обрести хоть какое-то равновесие. Десятилетний Томас живет вдвоем с отцом-мечтателем, который переходит с одной работы на другую и никак не может смириться со смертью матери мальчика. И сын остается практически без его внимания. У каждого в этом городе в это время — по такой истории. Что их отогревает — это друзья и разговоры. Друзья Томаса — его ровесник, тихий мальчик Пит Зван, чьи родители...
— Началось все с Адама и Евы, да?
— Да-да.
— Адам и Ева были евреями?
Зван засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Никогда об этом не думал, — сказал он.
— Если Адам и Ева были евреями, значит, мы все евреи?
— Нет, — сказал Зван, — в какой-то момент вышел сбой.
Страх - это все, страх - это и есть война, страх и смерть, а все остальное на войне - канцелярщина, списки имен, счета за пушки и танки, аусвайсы, награды, всякая чушь.
Знаешь, когда видишь кого-то и сразу вспоминаешь совсем о другом человеке, это значит, что ты по этому человеку скучаешь, так всегда бывает.
-Я не буду скучать по дому.
— Ты уверен?
— По какому дому мне скучать?
— По своему собственному дому, по папе.
— Мой папа — чудик.
— Именно по таким папам и скучают.
— И уж пожалуйста, будь с этой девочкой как можно любезнее, — говорит она. — Если она не очень красивая, то скажи ей: какие у тебя красивые глаза! А если она хороша собой, то скажи ей: какие у тебя добрые глаза! Хорошенькие девушки часто боятся, что все видят только их хорошенькое личико.
... а вот папиросная бумага кончилась. Из тоненькой Библии, в которой было, наверное, несколько тысяч страниц, он выдергивал полупрозрачные листочки и закручивал в них табак. "Я пускаю в ход только те страницы, на которых Бог ведет себя как Гитлер и истребляет целые народы".
— Ты хитрец, Томас, откуда это в тебе? Я буду скучать без твоих историй.
— Дядя Фред терпеть не может мои истории, он думает, что я всё вру.
— Да ну что такое врать, — сказал папа, — кто же рассказывает, не привирая? Я однажды попробовал — выдержал всего десять минут, у меня так разболелась голова, что пришлось принять три порошка. Ты мне веришь?
Я кивнул.
— А это неправда, я всё выдумал, — повеселел папа.
— Что значит врать?
— Хм, тоже самое, что и говорить, по-моему.
— Правда?
Папа усмехнулся.
— Я трамвай, если это не так.
- Когда ты молод, - сказал Мостерд, - то горе - это птичка, которая пролетает мимо. Когда ты стар - это гадюка в траве, которая гложет тебе сердце и не отпускает.
А вода в ванне после мытья должна быть грязной. Мне вот всегда очень обидно вылезать из ванны с совершенно чистой водой. Какая у меня скучная жизнь, думаю я тогда.
... девчонки, которые сначала кажутся занудными, как раз самые классные.
— А человек полностью исчезает, когда умирает? — Пока люди тебя помнят, ты не совсем умираешь.
... если человек чист, то его так любит Бог, что черт уже не может причинить ему зла.
- Когда я вырасту, я хочу быть старьёвщиком, - сказал я. - А ты, Зван?
- Хм, - сказал Зван, - пока не знаю.
- Почему ты пока не знаешь?
- Говорят, человек всегда становится не тем, кем хотел.
- Так что ты думаешь, я не стану старьёвщиком?
Он кивнул.
- Вообще-то я хочу быть пекарем. И каждый день есть свежий тёплый хлеб.
- Пекари не едят свой собственный хлеб.
- Откуда ты знаешь?
- Ты когда-нибудь видел портного в дорогом костюме, сшитом по мерке?
Я задумался.
Когда я вырасту, я не хочу быть писателем, это не для меня. Сочинить целую книгу - ужас, от этого становишься сутулым и не остается времени, чтобы поиграть в домино с сыном.
Мы заснем, потом проснемся, и встанем, и пойдем в школу, мы будем ссориться и взрослеть, человек растет каждую минуту, нет, каждую секунду, и тут ничего не поделаешь. И никогда больше я не буду лежать рядом с Бет и Званом в большой кровати, при свете горящей свечи, посреди ночи, а до утра еще далеко-далеко.Я уже начал грустить о том, что эти трое никогда больше не будут так лежать в одной кровати.Чушь. Ведь мы все еще лежим здесь все вместе. Просто наше единство миновало еще до того, как оно миновало. И я никому не могу об этом рассказать — ни Бет, ни Зван не поймут, почему это я тоскую о том, что еще не кончилось, даже я сам не совсем это понимаю.
Что же такое смерть? Смерть - это не темнота. Если закрыть глаза, становится темно, но эту темноту можно видеть. Смерть - это ничто, даже не темнота. Но что такое ничто? В пустой коробочке ничего нет. Значит, если открыть пустую коробочку, то увидишь ничто? Может, и так. Ничто существует. Все мертвые где-то есть.
Когда чего-то не понимаешь, то можно спросить, как и что, но когда ничего не понимаешь, то и спросить ничего не можешь, потому что не понимаешь, с чего начать.
Папа показал на сумку тети Фи.
— Что там у тебя в бутылках? — спросил он.
— Холодный чай, — сказала тетя Фи.
— Чай, — повторил папа изумленно. — Обычно отравить добрых людей чаем стараются сами англичане, это все знают. Ехать работать у англичан со своим чаем — это все равно что ехать с рисом в Индию или с черной икрой в Россию.
Бет сняла очки. Зря она это сделала. Теперь ее глаза стали такими чудесно-близорукими, что я совсем растаял, — хорошо, что она обычно ходит в очках, а то я бы просто умер.
Я на самом деле время от времени в кого-нибудь втюриваюсь. Не часто, а так, время от времени.