Роман А. Барикко «Шёлк» — один из самых ярких итальянских бестселлеров конца XX века. Место действия романа — Япония. Время действия — конец прошлого века. Так что никаких самолетов, стиральных машин и психоанализа, предупреждает нас автор. Об этом как-нибудь в другой раз. А пока — пленившая Европу и Америку, тонкая как шелк повесть о женщине-призраке и неудержимой страсти. На обложке: фрагмент картины Клода Моне «Мадам Моне в японском костюме», 1876
— Должен сообщить вам, сударь, одно весьма важное известие. Мы все отвратительны. Мы все на редкость отвратительны.
Шелководы из Лавильдье в большинстве своем были людьми добропорядочными. Им и в голову бы не пришло нарушать закон в собственной стране. Зато перспектива сделать это на другом конце света, похоже, устраивала их вполне.
Поскольку отчаяние было крайностью ему не свойственной, он сосредоточился на том, что осталось от его жизни, и снова начал ухаживать за ней с неумолимым упорством садовника, берущегося за работу наутро после бури.
Ты запустишь в нее птиц, сколько сможешь, а когда в один прекрасный день почувствуешь себя счастливой, откроешь вольеру - и будешь смотреть, как они улетают
Угадай полет твоей стрелы, если хочешь знать, что ждет тебя впереди.
Он вдруг увидел то, что считал невидимым. Конец света.
Сроду не верил, что от правды бывает хоть какая-то польза.
Он из тех, кому по душе созерцать собственную жизнь и кто не приемлет всякий соблазн участвовать в ней. Замечено, что такие люди наблюдают за своей судьбой примерно так, как большинство людей за дождливым днем.
— А вообще, где она, эта Япония
Бальдабью поднял палку, направив ее поверх церкви Святого Огюста.
— Прямо, не сворачивая.
Сказал он.
— И так до самого конца света
На то была какая-то причина, только уже не помню какая. Вечно эти причины забываются.
... жизнь иногда поворачивается к тебе таким боком, что и сказать то больше нечего.
Ведь это так трудно – устоять перед искушением вернуться, не правда ли?
– Какая-то странная боль. Тихо. – Так умирают от тоски по тому, чего не испытают никогда.
– Какая она, Африка? – спрашивали его. – Усталая.
– А ты не знаешь, почему Жан Бербек перестал говорить? – спросил у него Эрве Жонкур.
– Об этом и о многом другом он так ничего и не сказал.
Ее неистовый взгляд властно принуждал всякое его слово звучать с особой значимостью.
- Ну и какой он, конец света? - спросил у него Бальдабью. - Невидимый.
Стократно он искал её глаза, и стократно она находила его. То был особый грустый танец, сокровенный и бессильный.
<...> У порога он в последний раз взглянул на неё. Она не сводила с него безмолвных глаз, отдаленных на столетия.
В подарок жене он привез шелковую тунику, которую стеснительная Элен так ни разу и не надела. Возьмешь ее в руки — и кажется, держишь в руках воздух.
Так умирают от тоски по тому, чего не испытают никогда.
Он не особо тяготел к серьезным разговорам. А прощание, как ни крути, разговор серьезный.