Впервые на русском — новый роман от автора постмодернистского шедевра «Словарь Ламприера». Теперь действие происходит не в век Просвещения, но начинается в сотканной из преданий Древней Греции и заканчивается в Париже, на съемочной площадке. Охотников на вепря — красавицу Аталанту и могучего Мелеагра, всемирно известного поэта и друзей его юности — объединяет неповторимая норфолковская многоплановость и символическая насыщенность каждого поступка. Вепрь же принимает множество обличий: то он грозный зверь из мифа о Калидонской охоте, то полковник СС — гроза партизан, то символ литературного соперничества, а то и сама История.
К чтению этого романа ни в коем случае нельзя подходить легкомысленно, хотя, впрочем, навряд ли у вас это получится. С самого начала Норфолк обескураживает читателя: чрезмерно сложным языком, вычурной ритмикой фраз, глубокой метафоричностью текста, множеством разбегающихся во все стороны ссылок, подчас занимающих большую часть страницы. Вам, несомненно, пригодится доскональное знание корпуса древнегреческой мифологии, потому как ссылки Норфолка суть часть хитроумной литературной игры, смысл которой понимается не сразу, и вовсе не предназначены в помощь неподготовленнному читателю. Изначально у нас есть всего лишь Калидон и смутное, основанное на расхожем мифе, представление о том, что должно произойти. Калидон, Аракинф, Омфалион и вообще реальное воплощение сошедшего со страниц пожелтевших манускриптов мифа потрясающе атмосферно, но эта атмосфера не из тех, что чувствуются сразу. Нужно вчитаться, нужно почувствовать пульс расказанной автором истории и принять его, автора, правила. И тогда начнётся охота.
Начинается охота, и раскрывается веер смыслов, вложенных Норфолком в каждую деталь его истории. Взять хотя бы те же ссылки: некоторые из них избыточны, некоторые ведут прочь от темы, иные раскрывают новые слои и аспекты сюжета. Миф в контексте мифа, миф сквозь призму памяти, миф как тень истории и одновременно её высшая форма. Все отсылки, даже на первый взгляд посторонние, значимы, хотя бы как метафора следа, что подчас лжёт, уводя охотника в сторону от цели. Охота - это и вызов злу, и отождествление себя со злом, и тонкая, ускользающая полоска реальности, где обитает ночной охотник, преследующий истину. Чтение здесь становится неким испытанием совершенно экзегетического толка. Запредельная перегруженность смыслами, глубина вложенных аллюзий и реминисценций неизбежно вовлекают читателя в ту охоту, что ведут герои. Текст оживает в вашем сознании, интерпретируется, исходя из фоновых знаний и тех анологий, что будут вами, вольно или невольно, проведены. "Охота на вепря" непохожа ни на один из тех романов, что принято считать образцами мифоистории или мифопоэтики. Рушди в "Земле под её ногами" использует миф как партитуру отношений героев, Маккаллоу в "Песне о Трое" отдаёт дань реализму, проливая свет на туманные двусмысленности Гомера. Но для Норфолка главное - тьма, в которую неизбежно уводит поиск смыслов. Тьма, в которой скрыто и зло, и все ответы, где уготовано поле последней битвы. Наиболее точная параллель здесь - с "Фугой смерти" Пауля Целана, и тёмное млеко рассвета суть прообраз и плоть от плоти метафизической тьмы Норфолка.
Но это не сразу, потому что подметить аллюзию на поэзию Целана - Анчеля - само по себе подвиг, достойный медали. Но есть тут и другие аналогии, число коих, на самом деле, ограничено лишь вашей фантазией. Вот например тема рока и схватки с судьбой, красной нитью проходящая сквозь историческую часть романа. Великие герои Греции несутся во тьму, будто щепки, подхваченные потоком обречённости. Сверхсущества и одновременно обычные смертные, творцы мифа и одновременно первые его жертвы, намертво повязанные узами предопределения. Неразрывная связь подвига и хюбриса, дерзкого вызова воле богов. Замкнутый круг мифотворчества: не отдавая себе отчёта, мы перекраиваем миф на свой лад. В нашем разуме, на эфемерной границе между памятью и подсознанием, рождаются императивы, что обречены вести нас сквозь годы. Мифы, что правят нами, не что иное, как сны нашего же разума. И что же тогда ведёт нас во тьму? Герой, ставший заложником своего мифа, не единожды появлялся на горизонтах моего чтения, взять хотя бы великолепный роман Олди "Герой должен быть один". Но то, как подаёт эту же (эту же?) идею Норфолк, ошеломляет. Никогда не знаешь, что ждёт тебя дальше.
И вот нам наконец кажется, что нити повествования в наших руках. Паломничество в поисках истины и охота на вепря, схватка со злом и брошенный богам вызов, слдеы на песке и сонм разбегающихся в разные стороны отсылок. И тут Лоуренс с лукавой улыбкой останавливается на полуслове, во тьме, в шаге от столь желанной истины. И начинается вторая часть романа, новая круговерть смыслов и отсылок. Древнегреческие герои становятся уже героями литературными, воплощениями людей из прошлого, что некогда прожил некто Соломон Мемель, поэт и жертва холокоста, еврей, создавший все самые значительные свои произведения на немецком, визионер, хюбрист и тоже герой - во всех смыслах. Первая часть романа внезапно становится ни чем иным, как поэмой Мемеля. И значит - интерпретацией его прошлого, ещё одной тающей ниточкой памяти, или обречённости, или имитации реальности, которой никогда не было. Вымышленные Норфолком или Мемелем Меланион, Мелеагр и Аталанта становятся чем-то вроде кругов на воде, что оставили некогда канувшие во тьму герои войны. Которых Мемель или Норфолк старательно ассоциирует с событиями своей молодости, проецируя всю свою жизнь на отношения с возлюбленной и лучшим другом. А потом вся эта матрёшка смыслов прячется в оболочку фильма, что снимают Рут и Соломон, ещё один слой тьмы и тайны. Так что всё это лишь смутные тени на поверхности дремлющего подсознания Мемеля, который сам - креатура Норфолка, облечённая в плоть Пауля Целана, реального человека, успевшего, однако, чуть ли не при жизни стать отдельным мифом. И уже совершенно непонятно, где же остался вход в этот лабиринт смыслов, где сновидец, а где - сны. "Охота на вепря" - нечто на стыке митчеловской паутины взаимосвязей, причин и следствий и бесконечной глубины совмещённых в единое целое отражений Желязны, если уж вновь прибегнуть к спасительному кругу сравнений. Но даже и так ключ к пониманию романа от меня ускользает. Норфолк проделал работу, достойную называться литературным подвигом, и, чтобы повторить его путь, от вас потребуются недюжинные усилия и абсолютное внимание. Это настолько глубокая, многогранная и сложная вещь, насколько только можно вообразить. Будьте осторожны.
рецензия на фантлабе
К чтению этого романа ни в коем случае нельзя подходить легкомысленно, хотя, впрочем, навряд ли у вас это получится. С самого начала Норфолк обескураживает читателя: чрезмерно сложным языком, вычурной ритмикой фраз, глубокой метафоричностью текста, множеством разбегающихся во все стороны ссылок, подчас занимающих большую часть страницы. Вам, несомненно, пригодится доскональное знание корпуса древнегреческой мифологии, потому как ссылки Норфолка суть часть хитроумной литературной игры, смысл которой понимается не сразу, и вовсе не предназначены в помощь неподготовленнному читателю. Изначально у нас есть всего лишь Калидон и смутное, основанное на расхожем мифе, представление о том, что должно произойти. Калидон, Аракинф, Омфалион и вообще реальное воплощение сошедшего со страниц пожелтевших манускриптов мифа потрясающе атмосферно, но эта атмосфера не из тех, что чувствуются сразу. Нужно вчитаться, нужно почувствовать пульс расказанной автором истории и принять его, автора, правила. И тогда начнётся охота.
Начинается охота, и раскрывается веер смыслов, вложенных Норфолком в каждую деталь его истории. Взять хотя бы те же ссылки: некоторые из них избыточны, некоторые ведут прочь от темы, иные раскрывают новые слои и аспекты сюжета. Миф в контексте мифа, миф сквозь призму памяти, миф как тень истории и одновременно её высшая форма. Все отсылки, даже на первый взгляд посторонние, значимы, хотя бы как метафора следа, что подчас лжёт, уводя охотника в сторону от цели. Охота - это и вызов злу, и отождествление себя со злом, и тонкая, ускользающая полоска реальности, где обитает ночной охотник, преследующий истину. Чтение здесь становится неким испытанием совершенно экзегетического толка. Запредельная перегруженность смыслами, глубина вложенных аллюзий и реминисценций неизбежно вовлекают читателя в ту охоту, что ведут герои. Текст оживает в вашем сознании, интерпретируется, исходя из фоновых знаний и тех анологий, что будут вами, вольно или невольно, проведены. "Охота на вепря" непохожа ни на один из тех романов, что принято считать образцами мифоистории или мифопоэтики. Рушди в "Земле под её ногами" использует миф как партитуру отношений героев, Маккаллоу в "Песне о Трое" отдаёт дань реализму, проливая свет на туманные двусмысленности Гомера. Но для Норфолка главное - тьма, в которую неизбежно уводит поиск смыслов. Тьма, в которой скрыто и зло, и все ответы, где уготовано поле последней битвы. Наиболее точная параллель здесь - с "Фугой смерти" Пауля Целана, и тёмное млеко рассвета суть прообраз и плоть от плоти метафизической тьмы Норфолка.
Но это не сразу, потому что подметить аллюзию на поэзию Целана - Анчеля - само по себе подвиг, достойный медали. Но есть тут и другие аналогии, число коих, на самом деле, ограничено лишь вашей фантазией. Вот например тема рока и схватки с судьбой, красной нитью проходящая сквозь историческую часть романа. Великие герои Греции несутся во тьму, будто щепки, подхваченные потоком обречённости. Сверхсущества и одновременно обычные смертные, творцы мифа и одновременно первые его жертвы, намертво повязанные узами предопределения. Неразрывная связь подвига и хюбриса, дерзкого вызова воле богов. Замкнутый круг мифотворчества: не отдавая себе отчёта, мы перекраиваем миф на свой лад. В нашем разуме, на эфемерной границе между памятью и подсознанием, рождаются императивы, что обречены вести нас сквозь годы. Мифы, что правят нами, не что иное, как сны нашего же разума. И что же тогда ведёт нас во тьму? Герой, ставший заложником своего мифа, не единожды появлялся на горизонтах моего чтения, взять хотя бы великолепный роман Олди "Герой должен быть один". Но то, как подаёт эту же (эту же?) идею Норфолк, ошеломляет. Никогда не знаешь, что ждёт тебя дальше.
И вот нам наконец кажется, что нити повествования в наших руках. Паломничество в поисках истины и охота на вепря, схватка со злом и брошенный богам вызов, слдеы на песке и сонм разбегающихся в разные стороны отсылок. И тут Лоуренс с лукавой улыбкой останавливается на полуслове, во тьме, в шаге от столь желанной истины. И начинается вторая часть романа, новая круговерть смыслов и отсылок. Древнегреческие герои становятся уже героями литературными, воплощениями людей из прошлого, что некогда прожил некто Соломон Мемель, поэт и жертва холокоста, еврей, создавший все самые значительные свои произведения на немецком, визионер, хюбрист и тоже герой - во всех смыслах. Первая часть романа внезапно становится ни чем иным, как поэмой Мемеля. И значит - интерпретацией его прошлого, ещё одной тающей ниточкой памяти, или обречённости, или имитации реальности, которой никогда не было. Вымышленные Норфолком или Мемелем Меланион, Мелеагр и Аталанта становятся чем-то вроде кругов на воде, что оставили некогда канувшие во тьму герои войны. Которых Мемель или Норфолк старательно ассоциирует с событиями своей молодости, проецируя всю свою жизнь на отношения с возлюбленной и лучшим другом. А потом вся эта матрёшка смыслов прячется в оболочку фильма, что снимают Рут и Соломон, ещё один слой тьмы и тайны. Так что всё это лишь смутные тени на поверхности дремлющего подсознания Мемеля, который сам - креатура Норфолка, облечённая в плоть Пауля Целана, реального человека, успевшего, однако, чуть ли не при жизни стать отдельным мифом. И уже совершенно непонятно, где же остался вход в этот лабиринт смыслов, где сновидец, а где - сны. "Охота на вепря" - нечто на стыке митчеловской паутины взаимосвязей, причин и следствий и бесконечной глубины совмещённых в единое целое отражений Желязны, если уж вновь прибегнуть к спасительному кругу сравнений. Но даже и так ключ к пониманию романа от меня ускользает. Норфолк проделал работу, достойную называться литературным подвигом, и, чтобы повторить его путь, от вас потребуются недюжинные усилия и абсолютное внимание. Это настолько глубокая, многогранная и сложная вещь, насколько только можно вообразить. Будьте осторожны.
рецензия на фантлабе
Наша память никогда не рассказывает нам именно тех историй, которые нам нужны.
Единая панорама кривого зеркала, разбитого на две части. Панорама зеркала, разбитого на тогда и сейчас, на выдуманное и реальное, на забытое и памятное. Кто здесь охотник, а кто жертва. Кто догоняет и преследует, а кто лишь убегает, не успевая сказать ни слова. Вымысел вымысла, аллюзии на истинное, поиски ответов на позабытые вопросы. И всё это в единой композиции кривого зеркала, где читателю приходится постоянно держать уверенный темп, чтобы не отстать, чтобы узнать ответ, чтобы не дать автору убежать слишком далеко вперед. Вот что такое «В обличье вепря». Лабиринт удивительной конструкции, где поначалу всё вроде об одном, хоть и через другую призму, а стоит отвлечься и перейти на следующую страницу, как тут же выясняется, что всё не просто так для здесь и сейчас.
Память - это часть тебя, которой можно доверять? Или это все опять воображение, которое выдает себя за то, чем не является?
Чтение данного романа чем-то напоминает общение с параноиком - подчас сложно уложить в голове, какая ниточка повествования ложная, а какой стоит доверять, чтобы благодаря хитрой Ариадне выбраться из лабиринта событий и воспоминаний, где за каждым поворотом стены смыкаются все плотнее и плотнее, а спираль событий, наоборот, расширяется. Но каждая частичка книги на своём месте, занимает четко отведенную роль и гордо смотрит на зрителя со сцены, выполнив свое предназначение.
Легко ли заставить себя идти дальше, если ты не можешь найти в темноте тех, ради кого ты выживаешь? Даже если это ты сам.
Отдельное «плюс много» в части атмосферы привносит тот самый образ вепря, охотник и добыча в одном лице. Вепрь из античных времен - кара за непочтение к богине. Вепрь почти наших времен - кара ли за беспечность народам? Или же и здесь мне нужно перевернуть карту рубашкой вниз и переставить акценты так, что вепрь станет лишь призраком во имя сплочения, лишь предметом бесед и оправданием поступков и жизненных путей персонажей, где каждый сделал так и эдак? Или же это все-таки зло во плоти? Если прибавить к этому, что сразу вспоминается Носорог Эжена Ионеско, то сразу станет в квадрате все насыщенней по звукам, тревоге, восприятию. Застыть, прислушаться и вглядываться в то, что перед тобой, вдруг на призрака наткнешься. А роман призраками насыщен от и до, он просто переполнен ими до такой степени, что действующие лица словно на твоих глазах становятся эфемерными, ты не знаешь, кто здесь настоящий, а кто лишь дымка, ты снова в лабиринте, ты снова куда-то идешь - с предводителем или без - ты снова прислушиваешься в темноте, боясь, что туман эфира окончательно поглотит тебя.
Кому можно верить, если ты не веришь даже самому себе? Как суметь сыграть свою роль до конца и остаться верным своим устремлениям, когда кривое отражение в зеркале хочет совсем иного?
Тьма, дымка, серое утро, решетка, ночь, горы, холод, дорога, устремление, выжить, забыть, помнить, убить, солгать, узнать - основные ключевые слова, которые первыми приходят в голову после прочтения «В обличье вепря». Плетение темных акцентов и серого фона, где в обертке из вымышленного на мифе выстраивается история вроде бы реальная и вполне себе, но и в ней что-то не так и не то, и в ней есть тайные углы и белые пятна.
Это не только общение с параноиком и педантом (великое сочетание качеств). Ты сам словно становишься параноиком, в каждой строке высматривая подвох и резкий поворот. Копая и ставя под сомнение словно тот самый Якоб, только сейчас осознаю я. Ловушка в ловушке для читателя и компании, строка на строке в море сносок и комментариев, где лес букв и ссылок ведет совсем не туда, а на «подумать». «В обличье вепря» - это потрясающее по восприятию сочетание хитроумной композиции с ровной по настроению атмосферой романа. Тема выживания, борьбы, желаний, истории, процесса и памяти раскрыта в нем на отлично. История в истории истории, где всё воедино красными ниточками ведет к одной точке. Главное, чтобы ваша путеводная нить оказалась той самой.
//Долгая прогулка, сентябрь, всё и даже больше во имя любимой Банды
Учти: каждый раз, осознанно или нет, ты изменяешь то, что вспоминаешь.
Меньшее, что можно сказать об этой книге, - это обнаженный постмодернизм, в котором автор ещё помнит о своих читателях, но местами заговаривается. К счастью, делает это красиво, хоть и не всегда понятно. Мои дальнейшие антинаучные рассуждения будут слабой попыткой разложить "В обличье вепря" на постмодернистские составляющие.
1. Интертекстуальность
Имена были «Меланион» и «Мелеагр». А ее зовут «Аталанта». А Эней — царь Калидона, забывший принести Артемиде жертву на празднестве Первин, за что она и послала вепря необычайной свирепости и силы, дабы он опустошал землю. И потому герои собрались вместе, чтобы выследить и убить зверя.
Интертекст представляет собой диалогическое взаимодействие текстов, результатом которого является качественно новый смысл, воплощенный автором в форме нового литературного произведения. В широком смысле интертекстуальность подразумевает наличие в тексте всевозможных межтекстовых связей, вербализованных в произведении в виде прямого или косвенного цитирования, аллюзий и ссылок на другие произведения или непосредственного выстраивания нового/старого, но переосмысленного сюжета на основе сюжета, уже существующего и некогда закрепленного в литературной или иной другой форме. Согласно Википедии, "интертекстуальность может быть отсылкой к другому литературному произведению, сравнением с ним, может провоцировать его пространное обсуждение или же заимствовать стиль."
Норфолк берёт за основу первой части романа весьма популярную среди адептов постмодернизма форму повествования - миф, а именно, миф о Калидонской охоте, миф не завуалированный, но собранный из всевозможных прямых и косвенных упоминаний событий в различных литературных источниках, а так же нашедший отражения в предметах прикладного искусства. Читатель должен быть готов к пересеченной местности лоскутного одеяла из ссылок, многие из которых (согласно комментариям) являются ложными и избыточными, в чём есть свой - сюжетно значимый - смысл, который откроется лишь во второй части книги; и то не до конца (что так типично для постмодернизма). На первый взгляд, в мифе всё просто, даже в том его виде, в котором он предстоит перед читателем - как объемное полотно, склеенное из обломков ваз, обрывков бумаги, осколков жертвенных чаш. В мифе в изложении Норфолка (а он ли автор?) есть героический размах, взгляд с высоты птичьего полёта, взгляд из глубины веков, диахронический охват, трагическая отстраненность. И к концу первой части чувствуется, что вепрь - это нечто большее, чем наказание Артемиды за беспечность и неуважение конкретных людей, вепрь - это стихийное зло, это время, история, память и беспамятство, забвение, которое опустошает земли и стирает народы с лица земли гораздо эффективнее, чем любое мыслимое природное или техногенное бедствие.
Вепрь облекается эпитетами и выходит на бой. Он уверенно оперирует источниками и в силу данных ими указаний становится сложнее и разноречивее: ибо они разом именуют его раздражительным, яростным, непонятливым, прожорливым, безжалостным, лишенным всякого понятия о справедливости, каннибалом и трусливым отродьем.
Есть начальная часть суждения: отец Мелеагра должен пренебречь жертвоприношением Артемиде; герои должны собраться на охоту; стада и табуны Калидона должны быть бессчетны, а почва обильна; деревья в садах должны стонать под тяжестью плодов, а на лозах должны наливаться грозди, обещая вино.
И есть заключительная часть суждения: лоза должна быть вырвана с корнем, виноград не должен стать вином; сады надлежит выкорчевать, а фруктам должно сгнить там, где они упадут на землю; животы овец и коров нужно вспороть так, чтобы они спотыкались о собственные кишки, когда ринутся в панике вниз по горным склонам; одним охотникам должно выжить, а другим умереть под клыками или копытами; Артемида в конечном счете должна получить свое.
А средняя часть — вепрь.
Шкура у него на боку свербит и чешется в предвкушении острия, которое его прикончит. Он ощущает собственное предназначение как нечто чуждое и неизбежное внутри себя: поджидающая рана. События, которые должны сейчас произойти, не имеют к его жизни ровным счетом никакого отношения. Его предназначение — быть убитым.
Язык "мифической части" романа прекрасен без преувеличений. Он настолько хорош, что кажется воплощенной гармонией смысла и формы; настолько хорош, что всё повествование даёт иллюзию приобщения к чему-то сверхинтеллектуальному и заоблачно возвышенному. Можно считать, что читатель не дорос до таких аллюзийных высот, можно считать, что автор заигрался в постмодернистские игры, а можно просто расслабиться и получать удовольствие.
2. Метапроза
Наша память никогда не рассказывает нам именно тех историй, которые нам нужны. Судьбы наших героев неизменно складываются не так, как нам того хотелось. Эти жизни не оставляют знаков для тех, кто идет следом. Истинные их деяния творятся в темноте и молчании, и нерассказанные их истории остаются вместе с ними во тьме пещеры.
Метапроза — это текст о тексте; "в центре метапрозаических сочинений находится образ персонажа-писателя, в значительной степени выступающего как двойник и представитель собственно автора, причём структура текста позволяет читателю постоянно соотносить эти две инстанции повествования, переключая внимание с «текста в тексте» на «рамочный текст» через прямой или косвенный комментарий, относящийся к взаимопроникновению двух реальностей." [*]
Во второй части романа формально главным героем является Соломон Мемель - поэт, некоторые факты биографии которого покрыты таким плотным мраком забвения, запрятаны в такие закоулки улиточного панциря, что и двух третей книги мало для нахождения путеводной нити, способной провести читателя сквозь лабиринт памяти этого человека. Но дело ведь не в объемах и страницах, а в том, что мысль изреченная есть ложь, в том, что историю творят историки, а поэт творит своё прошлое по образу и подобию своих желаний и склонностей. Так первая - мифическая - часть романа воспринимается уже как поэма Мемеля (?), что объясняет наличие странных комментариев к сноскам. Что же произошло в тьме пещеры, совместившей в себе последнее пристанище мифического вепря и почти такого же мифического злодея Эберхардта из прошлого поэта, того самого прошлого, что вызывает много вопросов и сомнений. Сол Мемель описывает своё прошлое таким, каким он его якобы помнит, но помнит ли он его таким, каким оно было, - вот в чём вопрос.
«Кто знает, может, никакой охоты и не было?»
3. Пастиш
Ты думаешь, вепрь запоминает тех, кого убил? Вепрь запоминает только тех, кто убьет его самого.
Пастиш представляет собой склеивание различных элементов произведений, смешение жанров и стилей. Норфолк совмещает нетипичный миф, вписанный в рамки романа, с элементами детективного, психологического и военного повествования.
4. Нелинейное повествование
Пока он жив, его судьба — служить предлогом для того, чтобы они могли его убить. Мертвый, он разойдется им на трофеи. Они разделят его между собой и унесут прочь. Его следы со временем превратятся в человеческие следы, а отметины, им оставленные, сплошь будут сделаны неловкими руками людей. Чудовищные перевоплощения вепря — вспышки ярости, неуемная жадность, самые странные и невероятно огромные формы, которые он принимает, — должны все до единой быть согласованы с нашими собственными, вполне бытовыми потребностями, потому что только мы сами творим своих чудищ.
Уж чего в книге предостаточно, так это нелинейности: многообещающее начало о мифе, вырвавшемся за рамки античности, с перспективным продолжением, скачущим как блоха из довоенного времени в сюжетную современность и в военный/послевоенный лагерь в Греции. Иногда сложно понять, какого года разлива в данном абзаце Сол Мемель, да и настоящий ли он, или это Сол из рассказов о героической борьбе греческой амазонки со злом в лице Эберхардта.
5. Фабуляция
Существуют земли, которые никого в себя не впускают и ничего не записывают на своей поверхности.
Фабуляция - отказ от жизнеподобия в пользу чистого вымысла; смесь вымышленного с реальным (в речи и памяти). Я бы осмелилась утверждать, что объем реальности (само это слово в рамках художественной литературы звучит сомнительно) - величина, стремящаяся к нулю на страницах романа. Под сомнение можно ставить каждую букву повествования, каждое слово и каждый поворот сюжета. Ситуацию не спасает даже тот неожиданный факт, что прототипом главного героя является реально живший немецкоязычный поэт Пауль Целан. Забудьте о мимесисе, если за дело берётся постмодернист: из них выходят плохие проводники, они могут завести в сад расходящихся тропок, пустить вас в полное опасности путешествие на корабле "Дафна" или же затащить в голову автору, рассорившемуся с собственной музой. Как бы то ни было, скучать вам не придётся.
Охота на вепря - охота за истиной, но нет такого факела, который смог бы осветить глубины бездонной пещеры, в которой она прячется.
Книга прочитана в рамках игры "Долгая прогулка" (основная книга сентября)
«Наша память никогда не рассказывает нам именно тех историй, которые нужны. Судьбы наших героев неизменно складываются не так, как нам того хотелось. Эти жизни не оставляют знаков для тех, кто идет следом. Истинные их деяния творятся в темноте и молчании, и не рассказанные их истории остаются вместе с ними во тьме пещеры»
Конкретно в первой части Норфолк представляет немного альтернативную версию мифа о Каледонской охоте, в деталях немного различную с известной широкому читателю трактовкой, но его нельзя упрекнуть в субъективности, так как происходящие события автор прочно аргументирует весомыми сносками. Лучшее определение таким сноскам дает сам персонаж книги, Сол Мемель, правда, относительно работы своего друга: «непролазная чаша сокращенных латинских названий и, следом, номер главы, раздела и строки. Через несколько страниц начали вклиниваться комментарии, краткие интермедии в почти не читаемых кубатурах мелкого текста, угнездившегося в нижней части страниц». Норфолк движется по одной истории, ссылаясь на различные античные источники, но не утверждает какой-то один сюжет из множества интерпретаций легенды, а скорее составляет общую, собирательную картину, например, так, в его мифе Аталанта – воплощение и бегуньи, и охотницы.Вепрь здесь не просто воплощение зла, его образ, пожалуй, один из самых сложных и разносторонних. Он - зло, которое разрушает все на своем пути, но в повествовании от его лица, мы не видим осознания им, какой огромный разгром он несет. Его действия продиктованы лишь его природой, противиться которой он не в силах. Поэтому, если смотреть на вепря буквально, можно увидеть просто большую свинью, как в утверждении, что эсесовец Эберхардт (второе обличье вепря), был всего лишь посредственным офицером абвера и не более… Но суть вепря внутри, заключена в сильных вспышках ярости, жадности, в тех огромных формах, в которые эта сила может трансформироваться. Здесь, Артемида и есть война, обрушившаяся на мир, и Эберхардт если и был, то не единственным ее вепрем.
Внезапно, охота Аталанты превращается в античные декорации, приобретает вид геройской поэмы, пустившей корни сквозь пространство и время, уступая место действия современной войне.
«Роли ждут своих исполнителей, паря буквально в нескольких секундах от суетливого настоящего»
Во второй части действующим лицом становится Соломон Мемель, в прошлом беглый еврей, благосклонностью провидения переживший годы Второй Мировой, в настоящем признанный поэт, проживающий в Париже. В его книге «Die Keilerjagd», миф о Каледонской охоте ложится в события, происходившие в войну по его воспоминаниям. Тем не менее, не входящие в книгу воспоминания Соломона возвращаются не столько к тяжестям немецкой оккупации, сколько к двумя друзьям детства, Якобу и Рут.
Стараешься понять, под маской какого античного героя теперь скрывается тот или иной персонаж, но не только вепрь виртуозно играет обличьями. Сол Мемель проводит собственную параллель между античной Аталантой и греческой партизанкой Фиеллой, их близость в образах очевидна, и одновременно с ним, Норфолк указывает другую линию соответствия - Аталанта и Рут. В своей поэме Сол писал, что Аталанта "та стрела, которой суждено пронзить их обоих и скрепить между собой", их - Мелеагра и Меланиона, равно как это произошло с Солом и Якобом.
Не менее интересен складывающий любовный треугольник, неизменно, как с помощью камеры-обскура, отраженный в двух частях романа. Хотя Норфолк ловко обошел конкретику, был ли в самом деле этот злополучный любовный треугольник? Или все было лишь игрой воображения? И так касательно множества других аспектов в книге, неизменна остается мысль, к которой как бы невзначай Якоб подводил Сола, и к которой рано или поздно приходит читатель: «Что есть истина?». Так ли все на самом деле, как выглядит снаружи?
Еще обратила внимание, что произведение имеет собственную цветовую гамму, которая лишь варьируется от светлых оттенков к темным, но по составу остающаяся неизменной как в греческих горах, так и в Париже. Пасмурная погода вносит затемнения, сосредоточенно давит на читателя, густая рассеянная дымка придает таинственности происходящим событиям. Окружающие тона холодных цветов, но свет, как будто выстроенный легкой рукой оператора Рут, основном ровный и матовый, «как сквозь мел». Контрастный акцент, завершающий цветовую композицию романа - красный, «аркадский алый, аркадский бурый». Цвет пролитой крови, цвет глаз разгневанного вепря. Цвет, спрятанный под белой побелкой, как в сцене снимающегося фильма Рут, так и на стене в комнате, в которой допрашивали Сола. С виду надежно спрятан от глаз, при малейшем прикосновении легко обнаруживается, пачкает руки, болит, потому что полон воспоминаний.
«Кто знает, может, никакой охоты и не было?»
Прочитано в рамках "Долгой прогулки", команда F1 - Zumbazavrik , jeff , girl_on_fire .
"В обличье вепря" - это мифоисторический роман, во всех возможных смыслах, в каких только можно понять это заковыристое слово-выделенное-курсивом. Это и миф, вечно возвращающийся в истории, и история, бесконечно становящаяся мифом - и творимая как миф. Правда, Норфолк не очень уверен в том, так ли уж четко и красиво миф возвращается - не подшлифовываем ли мы кое-где историю, не отрезаем ли от нее лишнее и не добавляем ли то, что нас с нашей непостоянной памятью устраивает? "В обличье вепря" не дает прямого ответа, как вообще свойственно хорошим книгам...
Первая часть романа - это рассказ о Калидонской охоте; суньтесь в Википедию за подробностями, я только напомню, что убивать вепря, насланного на Калидон разгневанной Артемидой, собрались герои со всей Эллады, и не последними среди них были царь Калидона Мелеагр, охотница-девственница Аталанта и ее двоюродный брат, юный Меланион. И читать первую часть крайне непросто: автор выматывает читателя педантичными (но чертовски красивыми) описаниями и заковыристыми периодами так же, как участников охоты выматывает их трудный путь к логову вепря. Усложняет дорогу по тексту и бешеное количество ссылок на античные источники, половина которых (об этом сказано в примечаниях) - обманка, подмена, которую не в состоянии отследить никто, кроме специалистов. А многие сноски вообще становятся отдельным уровнем текста и вместе с самой историей об охоте становятся почти исчерпывающем рассказом о греческой концепции Рока-обреченности, в том числе обреченности героев - самим фактом того, что они герои, - на героическую смерть. И еще: дичь и охотник - одно целое. Этот концепт мы возьмем с собой во вторую часть, он там пригодится.
А во второй части - ХХ век, Вторая мировая и ее последствия. Главный герой, поэт Соломон Мемель (его прототипом стал, кстати, Пауль Целан), бежит из родного городка (нынешние Черновцы), оккупированного немцами, куда-то в сторону греческих гор. В родном городе у него остались двое друзей детства, а родителей не осталось - их увезли в концлагерь, Солу просто повезло, что в ту ночь его не было дома... После войны он напишет поэму, в которой события Калидонской охоты срифмуются с историей, произошедшей в горах Греции, где когда-то был Калидон, с участием местных партизан и немецкого полковника Эберхардта. Поэма станет новой классикой и попадет в школьную программу, обеспечив Мемеля пожизненной славой. И вот - однажды его подруга детства, которая некогда помогла ему бежать из родного города, а сейчас стала кинорежиссером, собирается снимать на основе поэмы артхаусное кино. И оказывается, не все в той истории, описанной в поэме, было так просто, и вовсе не так легко укладывались реальные (реальные ли?) события в прокрустово ложе мифа...
Читать вторую часть, в отличие от первой, очень увлекательно. Во-первых, это действительно классная проза, звеняще-упругая, умная и точная, с гладкими точками перехода из прошлого в настоящее, с ненавязчивым психологизмом (хотя без завернутых периодов не обходится и тут; фанатам простых предложений вообще стоит обойти эту книгу стороной). А во-вторых - подгоняет, не дает покоя загадка той самой истории: что же, что случилось в окрестностях древнего Калидона на самом деле, правду ли рассказал Мемель в своей поэме? Да и было ли какое-то "самое дело"? Вместо финального катарсиса читателю вручают веер вариантов, но по какой дороге не пойдешь - есть о чем подумать. Например, о том, насколько далеки оказывались реальные, живые люди, на которых обрушилась непосильная ноша войны, от плоских лубочных героев со страниц "идеологически верных" книг. И насколько чертова реальность сложнее любых попыток втиснуть ее в текст, будь то стройный канон мифа или сбивчивые строки символистской поэмы. И о причудах памяти. И о тексте как способе осмысления самого жуткого, странного и абсурдного своего опыта. И о том, что же на самом деле остается от охотника после того, как он прошел по тропе и канул в пещеру, где ждет его Зверь...
"...Ты думаешь, мы должны были драться так же, как дралась она, - сказала Рут. - В нашей Буковине, в твоей Аграфе и повсюду между двумя этими точками. Чтобы именно такой след от нас и остался. - Она печально улыбнулась. - Романтические грезы. Тебе хотелось, чтобы мы прошествовали через Рингплатц с копьями, луками и стрелами. Но мы не могли стать теми героями, о которых ты мечтал. И никто не мог".
И есть еще третья часть, совсем крохотная. О последней встрече Охотника и Зверя. Но о ней умолчу.
Мститель может взять лишнюю жизнь вдобавок к той,что причитается ему по праву,и превратить возмездие в кровную месть,а кровную месть- в войну.
Мы сами творим своих чудовищ.
Мы выбираем тех людей, какими станем.
Самые болезненные раны мы наносим себе сами.
Они принадлежат к поколению Геракла: только им дано собираться вот так,в роскошной протяженности момента.