В данное издание великого советского писателя А. М. Горького вошли известная повесть «Дело Артамоновых» и рассказы из цикла «По Руси», в которых отображена жизнь социальных низов дореволюционной России. Впервые напечатано отдельной книгой: М. Горький. Дело Артамоновых. Berlin. «Kniga». 1925. А. М. Горький. Дело Артамоновых. Рассказы. Издательство «Правда». Москва. 1980.
Он не мог поняты что же это, как же? Люди работают, гремят цепями дела, оглушая самих себя только для того, чтоб накопить как можно больше денег, а потом - жгут деньги, бросают их горстями к ногам распутных женщин? И всё это большие, солидные люди, женатые, детные, хозяева огромных фабрик.
Никто не понимает, что такое романтик, вам этого тоже не понять, дядя. Это - нечто для красоты, как парик на лысую голову, или - для осторожности, как фальшивая борода жулику.
В сущности, ведь ясно: все люди стремятся к полноте покоя.
- Помни: дураки только в сказках удачливы...
-- Слышал я -- к тебе много людей ходят?
-- По неразумию это, -- сказал монах. -- Да, ходят. Кружатся. Праведности ищут, праведника. Указания: как жить?
-- Приходят, просят: научи! А -- что я знаю, чему научу? Я человек не мудрый. Меня -- настоятель выдумал. Сам я -- ничего не знаю, как неправильно осуждённый. Осудили: учи! А -- за что осудили?
-- Илья -- один из тех людей, которые смотрят на жизнь сквозь книгу и не умеют отличить корову от лошади.
Никто не говорил с Артамоновым старшим, и он чувствовал, что все, кроме жены, считают его виновным во всём: в бунтах, в дурной погоде, в том, что царь ведёт себя как-то неумело.
-- Да, -- сказал монах, -- веры мало; я после войны с солдатами ранеными говорил, вижу: и солдат войне не верит! Железо, Яша, железо везде, машина! Машина работает, машина поёт, говорит! Железному этому заводу жития и люди другие нужны, -- железные.
Я три года везде ходил, я видел: ух, как обозлились! А злятся -- не туда. Друг против друга злятся; однако -- все виноваты, и за ум, и за глупость.
-- Хороший поп, -- сказал Тихон. -- Я у него на исповеди бывал. Хорош. Только он притворялся попом из бедности своей, а по-настоящему в бога не верил, так думаю.
-- Нет, он -- веровал во Христа. Каждый по-своему верует.
-- Оттого и смятение, -- твёрдо сказал Тихон и снова нехорошо усмехнулся: -- Додумались...
Мирон всё чаще говорил: рабочие бунтуют не ради того, чтоб улучшить своё положение, но потому, что им со стороны внушается нелепейшая, безумнейшая мысль: они должны взять в свою волю банки, фабрики и вообще всё хозяйство страны. Говоря об этом, он вытягивался, выпрямлялся, шагал по комнате длинными ногами и вертел шеей, запуская палец за воротник, хотя шея у него была тонкая, а воротник рубашки достаточно широк.
-- Это уж даже и не социализм, а чёрт знает что! И вот сторонником этой выдумки является твой родной брат.
Праздничным вечером, в саду за чаем, отец пожаловался:
-- Я без праздника прожил! -- Зять тотчас взвился ракетой, рассыпался золотым песком бойких слов:
-- Это -- ваша ошибка и ничья больше! Праздники устанавливает для себя человек. Жизнь -- красавица, она требует подарков, развлечений, всякой игры, жить надо с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь для радости.
-- Идиотское время! -- раздумчиво говорил он. -- Вот, влопались в новую войну. Воюем, как всегда, для отвода глаз от собственной глупости; воевать с глупостью -- не умеем, нет сил. А все наши задачи пока -- внутри страны. В крестьянской земле рабочая партия мечтает о захвате власти. В рядах этой партии -- купеческий сын Илья Артамонов, человек сословия, призванного совершить великое дело промышленной и технической европеизации страны. Нелепость на нелепости!
Жили, жили, а -- вот... Не умеем. Терпенья нет.
Чувствуя, что слова монаха тревожат его, Артамонов старший проворчал:
-- Баловство. Крепостное право терпели, а воли не терпят! Слабо взнузданы.
Никита промолчал.
-- При господах -- не шлялись, не бродяжили.
Смеяться над рыженьким зятем не было удовольствия, этот сам себя умел высмеивать, он явно предпочитал ударить сам себя раньше, чем его побьёт другой.
Измена интересам сословия должна бы караться как уголовное преступление, в сущности -- это государственная измена... Я понимаю какого-нибудь интеллигента, Горицветова, который ни с чем не связан, которому некуда девать себя, потому что он бездарен, нетрудоспособен и может только читать, говорить; я вообще нахожу, что революционная деятельность в России -- единственное дело для бездарных людей...
У нищих -- нет убеждений.
Тихон ворчал: -- Конец всем Каинам. За что брата убили?
Умный человек. Много понимает.
-- А вот я -- мало понимаю, -- вызывающе признался Пётр.
-- Сколько надо -- понимаешь и ты, а больше-то -- зачем? Больше нужного -- понимать вредно.
-- Ну, брат, это хилософия, - Это мудрствование от хилости, от неумелости.
Пётр Артамонов слышал, как она вполголоса советовала Наталье:
-- Ты бы, кума, отправила мужа-то на войну, он у тебя страховидный, от него враги побегут.
Жизнь – красавица, она требует подарков, развлечений, всякой игры. Жить надо с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь для радости.
Ты что-то часто говоришь об этом: портятся люди, портятся. Но ведь это дело не наше; это дело попов, учителей, ну -- кого там? Лекарей разных, начальства. Это им наблюдать, чтобы народ не портился, это -- их товар, а мы с тобой -- покупатели. Всё, брат, понемножку портится. Ты вот стареешь, и я тоже. Однако ведь ты не скажешь девке: не живи, девка, старухой будешь!