Трудно поверить в очевидное? Трудно, если оно невероятно. Можно ли взять город, если никто не идет на приступ, не слышно пальбы, не свистят пули, не орут атакующие, не стонут раненые и умирающие, не носятся в панике эльфы и люди, не кричат от страха женщины, дети и лошади? Можно ли сержанту командовать королем? Можно ли сыну кузнеца иметь шпагу ценой в полкоролевства? Можно ли остановить войну, просто поиграв в шашки? Можно, хотя поверить в это почти невозможно. Ведь пока эта история еще не...
Мудрые люди не дают воли своим прихотям, но всегда подчиняются движениям сердца, а мудрость не всегда прячется под личиной седобородой старости.
— Как стемнеет, приходи сегодня на сеновал, — подмигнув, заявила Линнэ, дочь кузнеца Грейфа, ловко проскальзывая в отведенную Карвену комнату.— Что? — удивился он.— Ты туповатый или просто глухой? — фыркнула девушка. — Когда стемнеет, приходи на сеновал! Может, ты еще и зачем я тебя зову, не знаешь?
Искусство находить равновесие между доверием и подозрительностью - это и есть мудрость правителя.
— Ужас какой! Мы не разорили казну?
— Казначей у меня то же самое спросил.
— И что ты ему сказал?
— Порекомендовал сходить на досуге посмотреть на плаху и подумать о вечности. Он сразу замолчал.
Ночь, перемешанная с туманом, клочьями летящим в лицо, ночь, огромными скачками несущаяся навстречу, ночь, пронзающая тебя насквозь и остающаяся за спиной… ночь.
Наверное, и впрямь предательство — самое страшное, что только может быть. Предательство друзей, близких, тех, в ком мы не сомневаемся, тех, кому доверяем не задумываясь. Это все равно что утратить землю под ногами и небо над головой, потому что те, кому мы верим, они ведь и есть наша земля и наше небо.
— Честь дороже жизни, — говоришь ты, но это неубедительный выпад. Незримая шпага дрогнула в твоей руке.
— Правильно, граф, дороже. Но только своей, — отрезает его величество. — Своей жизни.
Охранники должны доверять друг другу, подозревать весь остальной мир, но доверять друг другу. Иначе они просто не смогут работать.
Но денег все равно жалко. Особенно если это деньги наставника. Свои ты всегда заработать сможешь. А вот когда наставник на тебя тратится… и ведь не поспоришь с ним. И твоих денег он нипочем не берет.
Мертвый герой отличается от живого тем, что его можно использовать так, как это удобно оставшимся в живых.
— А он ничего и сказать не может, — мечтательно вздохнул король. — И сделать тоже. Как бы оно было хорошо…
Оборотней и чудовищ ни в коем случае нельзя допускать к управлению государством.
Тот, кто уходит куда глаза глядят, рано или поздно приходит на большую дорогу.
Иногда для полной победы не хватает сущей малости. И случается, что именно эта самая малость спасает жизни и судьбы, в трудную минуту оказываясь решающей.
Войны — удел благородных, им, известное дело, без войны не естся и не спится. А простому человеку до войны дела нет. Лишь бы под горячую руку ненароком не попасть.
Он хотел свободы, а стал ненужным. Видят Боги, это не одно и то же!
Едва ты становишься ненужным, тотчас выясняется, что тебя очень даже есть в чем упрекнуть. Просто раньше на это закрывали глаза. Потому как нужен был. А теперь…
Король имеет право на страх, как и все прочие люди, но король даже и в страхе своем должен выглядеть величественно.
— Ваше величество… Так это вы всех этих чудищ?.. — пролепетала фрейлина.
— А больше никого тут и не было, — ответила королева. — Только мы трое. Пришлось справиться.
— Но они такие… такие ужасные!
— Живые они еще ужаснее, — нервно усмехнулась королева. — Мы предпочли сделать их мертвыми в надежде, что они станут несколько приятнее с виду. Увы, надежды не оправдались. Надо все–таки убрать их отсюда. Интерьер портят.
— Какой он хорошенький! — воскликнула одна фрейлина.
— А глазки–то какие! — подхватила другая.
— А усики! — поддержала общий восторг третья.
— А лапки! — выпалила четвертая.
— А ушки! — выдохнула пятая.
— А пузико! — умилилась шестая, хотя пузика видно не было.
— А… — запнулась седьмая, не зная, что бы еще похвалить. Экая досада — опоздала! Хомяк раньше кончился. И что же теперь делать?!
Остальные поглядели на нее с насмешкой.
— Ах, он весь–весь красивый! — нашлась наконец она. И насмешливые взгляды сменились завистливыми: мало того, что высочайшее внимание к себе привлекла, так еще и догадалась похвалить королевского хомяка всего сразу. Вот ведь зараза, из–за нее королева может подумать, что всем остальным в ее хомяке понравилось только что–то одно, а все прочее не приглянулось вовсе! Кошмар! Катастрофа! Ведь не за–ради хомяка они все тут собрались, можно подумать, они хомяков не видели! А ради того, чтоб ее величество обратила внимание на то, как они ее хомяком любуются. И чтобы какая–то мерзавка все–все испортила? Одной фразой?!
Нужно было срочно спасать положение. И пошло–поехало, понеслось–поскакало…
— Красавец!
— Умница!
— Лапочка какая! — наперебой восклицали придворные.
— Душечка!
— Ах, он очарователен!
— Восхитителен!
— Прелестен!
— Изумителен!
Хомяк с подозрением косился на этих странных шумных существ. Если бы он мог, то точно покрутил бы лапкой у виска. Доверия они у него явно не вызывали и вообще были нехорошие. На них было надето столько всего блестящего и вкусного, а они его не угощали. Уже вторую неделю у него во рту ни изумрудинки не было. В крайнем случае, он был согласен на большой рубин. Морковка — это, конечно, хорошо, но с рубином — никакого сравнения!
Есть невероятная, подлинная красота, которая властным мановением руки останавливает попытки выразить самое себя, неважно, в слове ли, в звуке, в цвете или в движении… для каждого эта красота — своя, нечто сродное именно тебе, как бы продолжение твоей души в безмерность мирозданья.