Летом 1954 года судебные приставы Тедди Дэниелс и Чак Ауле приезжают в больницу для невменяемых преступников «Эшклиф», чтобы разобраться в загадочном исчезновении одной из пациенток — детоубийцы Рейчел Соландо. В расследование вмешивается ураган, отрезавший остров от внешнего мира. Постепенно Тедди начинает понимать, что в «Эшклифе» все не так, как может показаться на первый взгляд…
Я обнимал ее, хотелось ему сказать Чаку и Трею и Бибби. Я обнимал ее, пока Бинг Кросби проникновенно пел по радио на кухне, я вдыхал ее запах вместе с запахами нашей квартиры в Баттонвуде и озера, где мы с ней жили в то лето, и ее губы касались моих согнутых пальцев.Я обнимал ее. Вот то, чего этот мир мне дать не в состоянии. Этот мир может мне только напомнить о том, чего у меня нет и никогда не будет и что у меня было так недолго.Мы должны были вместе состариться, Долорес. Вырастить детей. Гулять под старыми деревьями. Я хотел видеть, как морщинки отпечатываются на твоем лице, и быть свидетелем появления каждой новой морщинки. Мы должны были умереть вместе.А не так. Не так.Я обнимал ее, хотелось ему сказать, и если бы знать наверняка, что мне надо только умереть, чтобы она снова оказалась в моих объятиях, я бы выстрелил себе в голову быстрее, чем об этом можно подумать.
- Если бы у меня был сын, я бы, наверно, не пустил его на войну. Даже на такую, как тогда, когда у нас не было выбора. Я не уверен, что от человека можно это требовать.
- Что?
- Убивать.
Будущее - это товар, который откладывается до лучших времен. А я плачу наличными
Терпение и воздержанность - первые жертвы прогресса.
- А-а. – Коули поднял вверх указательный палец. – Вот она, пугающая красота параноидального мышления настоящего шизофреника. Если ты веришь в то, что ты единственный знаешь правду, то из этого следует, что все прочие – лгуны. А если они лгуны…
- То любая правда в их устах становится ложью, - закончил за него Чак.
Может, есть на земле вещи, которые нам лучше не знать.
Если тебя все считают сумасшедшей, то любые твои действия, которые в других обстоятельствах сработали бы в твою пользу, в реальности укладываются в рамки действий безумца. Твои разумные протесты квалифицируются как отрицание очевидного. Твои обоснованные страхи рассматривают как паранойю. Твой инстинкт выживания награждается ярлыком защитный механизм. Ситуация заведомо проигрышная. По сути, это смертный приговор.
Моральных устоев не существует. Только одно — сумеет ли моё насилие победить ваше?
В мужчинах, склонных к насилию, есть что-то интригующее.
Единственный способ победить страх — это встретить его лицом к лицу.
Невозможно переломить сообщество людей, если они все не желают тебя слышать.
— Вы не замечали что-нибудь необычное?
— Это психиатрическая больница, маршал. Для преступников. У нас тут с обычным туговато.
Время - это серия закладок, с помощью которых я гуляю вперед-назад по тексту моей жизни.
— Это море, — сказал отец, легонько потирая сыну спину, пока они стояли, прислонившись к корме. — Одни здесь себя находят. Других оно себе подчиняет.
То, во что ты веришь, навсегда становится твоей реальностью.
— Я не сумасшедшая. Нет. Хотя разве сумасшедший скажет что-нибудь другое? Вот вам кафкианство в чистом виде. Если ты не сумасшедший, но тебя объявили таковым, то все твои протесты только укрепят их в этом мнении.
— Сколько нужно психиатров, чтобы вкрутить лампочку?
— Не знаю. Сколько?
— Восемь.
— Почему восемь?
— Ой, только давайте без психоанализа.
- А вас, наверно, пошвыряло по свету.
- И не говорите. Посмотрел мир.
- И что вы о нем думаете?
- Языки разные, а всюду дерьмо.
- (...) Скоро мир взлетит на воздух, а ради чего, спрашивается?
- Не взлетит.
- Взлетит. Почитай газеты...
- А ты не читай.
Один вид любимого человека заполняет все твое существо, как не заполнит ни пища, ни кровь, ни воздух, когда тебе кажется, что ты был рожден для короткого мига и что вот он наступил, бог знает почему.
Как-нибудь познакомьтесь с лагерем смерти, доктор, а потом спрашивайте меня о том, что я думаю о боге.