«Синяя Борода» стоит немного в стороне от привычной прозы Курта Воннегута: в книге нет ни фантастических, ни даже футуристических элементов, и человечество на этот раз не погибает в глобальной катастрофе. Мы знакомимся с историей жизни пожилого американца армянского происхождения, случайно разделившего с автором как некоторые подробности опыта Второй Мировой войны, так и некоторые детали воззрений на современную живопись и искусство в целом.
– Вырвите мне язык, если услышите, что я говорю по-армянски. – Мог и такое сказануть. В семнадцатом веке турки наказание такое придумали каждому, кто говорил не по-турецки, – язык вырывали.
– Муса Дах! – восклицал он. Так называлось местечко в Турции, где горстка армян – мирных жителей сорок дней и ночей противостояла турецким солдатам...
– Пора бы уже в Сан-Игнасио воздвигнуть памятник Месропу Маштоцу! – иронизировал он. Месроп Маштоц, живший примерно за четыреста лет до рождества Христова, создал армянский алфавит, совершенно не похожий на другие алфавиты.
...та же мысль заставила импрессионистов, кубистов, дадаистов, сюрреалистов и прочих «истов» предпринять щедро вознагражденные усилия с целью создания хороших картин, которых не повторят ни камера, ни художники...
Сам он знал Шекспира в переводе на армянский вдоль и поперек и часто читал его наизусть. «Быть или не быть…», например, у него звучало: «Линел кам шлинел…»
...современное молодое поколение ничего не хочет знать, норовит прожить с минимумом информации...
Уж не берусь судить, почему, но Грегори не имел ничего против наших с Мерили длинных прогулок по Манхеттену, во время которых на нее по три, четыре раза оборачивались прохожие. Видно, понять не могли, как такой юнец, явно не родственник, добился расположения этой удивительно красивой женщины.
– Все думают, у нас любовь, – сказал я однажды во время прогулки, и она ответила:– Правильно думают.– Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.– Как ты думаешь, что такое любовь? – спросила она.
– Да я не знаю.– Тогда знай, что лучшее в любви – бродить вот так и радоваться всему вокруг. Если ничего другого у тебя не будет, жалеть нечего.
Турецкая империя уничтожила около миллиона своих армянских подданных, которых объявила предателями по двум причинам: во-первых, они были умные и грамотные, а во-вторых, у многих имелись родичи по ту сторону границы с врагом, с Русской империей.Если художник хочет по-настоящему взвинтить цены на свои картины, совет ему могу дать только один: пусть руки на себя наложит.Газеты рассказывали об уволенных рабочих, идущих с молотка фермах, обанкротившихся банках, так же как и сейчас. Изменилось, по-моему, только то, что сейчас, благодаря телевидению, Великую депрессию можно скрыть. Можно скрыть даже третью мировую войну.— Ученик мне нужен примерно так же, как оруженосец или трубадур.
Война – это всегда мужчины против женщин, мужчины только притворяются, что дерутся друг с другом.
- Все, кто не умер, - уцелевшие. Выходит, у всех живых синдром уцелевшего.
чаще всего состояние человека можно передать всего-навсего одним словом: замешательство
- Каждый считает, что может стать писателем, - сказал он с легкой иронией.
- Попытка - не преступление, - отпарировала она.
- Преступление - думать, что это легко, - гнет он свое. - Но если всерьез подойти, быстро выясняется, что труднее занятия нет.
- Особенно когда вас абсолютно нечего сказать, - возразила она. - Может, оттого и считается, что писать так трудно? Если человек умеет составлять предложения да пользоваться словарем, может, вся трудность в том одном, что ничего-то он толком не знает и ничего-то его не волнует?
Единственный способ восстановить репутацию - смерть.
- К чему жить, если не общаться?
Вот секрет, как писать с удовольствием и достичь высокого уровня, – изрекла миссис Берман. – Не пишите для целого мира, не пишите для десяти человек или для двух. Пишите только для одного.
В тот первый вечер она сказала, что тоже коллекционирует картины.Я спросил ее, какие, и она ответила – викторианские цветные литографии, где нарисованы маленькие девочки на качелях. У нее их больше сотни, говорит, все разные, но непременно с маленькими девочками на качелях.
– Вы считаете – это ужасно? – спросила она.– Ничуть, – ответил я, – при условии, что вы держите их у себя в Балтиморе и никому не показываете.
Миссис Берман рассказала мне легенду о цыганах, я ее раньше не слыхал.– Они украли гвозди у римских солдат, которые готовились распять Христа. Когда гвозди потребовались, оказалось, они таинственно исчезли. Цыгане их украли, а Иисусу и всей толпе пришлось ждать, пока солдаты принесут другие. И после этого Бог разрешил цыганам красть все, что плохо лежит.
— На собственные похороны брюки надевать не обязательно, — сказал он.
Шлезингер, который все еще уверен, что миссис Берман почти невежда, покровительственно пустился в назидания:
— философ Джордж Сантаяна говорил: «Те, кто неспособны помнить прошлое, обречены его повторять».
— Да ну? — сказала миссис Берман. — Что же, тогда я сообщу кое-что новенькое мистеру Сантаяна: мы обречены повторять прошлое в любом случае. Такова жизнь. Кто не понял этого к десяти годам — непроходимый тупица.
— Сантаяна был знаменитым философом в Гарварде, — запротестовал Шлезингер, сам гарвардец. А миссис Берман возразила:
— Мало у кого из подростков есть деньги учиться в Гарварде, чтобы им забивали там голову ерундой.— Известно ли вам, что означает слово «китч»? — спросил я.
— Я написала роман, который так и называется — «Китч», — сказала она.
— Я его прочла, — вмешалась Селеста. — Там парень все убеждает свою девушку, что у нее плохой вкус, а у нее и правда плохой вкус, но это совсем не важно.
– Будь по-моему, – говорит, – назвал бы в американских учебниках по географии европейские страны их истинными названиями: «Империя сифилиса», «Республика самоубийств» и «Королевство бреда», а рядом – еще замечательнее – «Паранойя».
— Маскировали мы на славу, представляете, ведь половину спрятанного нами от врага так с тех пор никто и не видел!— Особенно хвастаться нечем. Я не Альбрехт Дюрер. Хотя, конечно, рисую лучше вас, и Шлезингера, и кухарки — кстати, и Поллока, а также Терри Китчена. Я с этим родился, но мое дарование — не Бог весть что, если сравнивать меня с великими рисовальщиками прошлого. Моими рисунками восторгались в начальной, а потом и в средней школе в Сан-Игнасио, Калифорния. Живи я десять тысяч лет назад, наверняка ими бы восторгались обитатели пещеры Ласко во Франции, чьи понятия об искусстве живописи, должно быть, находились на том же уровне, что и у обитателей Сан-Игнасио.
– Для того, кто рисует, сама идея изобразить вещи словами – все равно что приготовить обед в День Благодарения из битого стекла и шарикоподшипников, – сказал я.
Теперь я мечтал снова оказаться в поезде! Господи, как там было хорошо!
Я прямо влюбился в этот поезд. Сам Господь Бог, наверно, был в восторге, когда люди ухитрились так соединить железо, воду и огонь, что получился поезд!
Теперь, конечно, все следует делать из плутония с помощью лазерных пучков.
Может, не так они меня и любили, как я их полюбил. Такое бывает.
Возможно, прервал себя Кречмар, что таково сокровенное желание музыки: быть вовсе не слышимой, даже не видимой, даже не чувствуемой, а, если б то было мыслимо, воспринимаемой уже по ту сторону чувств и разума, в сфере чисто духовной.