Читатель познакомиться с мемуарами папы Муми-тролля — симпатичного Муми-папы. Он считает, что обязан перед самим собой своей эпохой и потомками описать печальную пору своего детства, замечательную юность, полную приключений, и, наконец, исполненную драматизма встречу с Муми-мамой, к радости и получению всех муми-троллей.
Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.— Гм! — хмыкнул себе под нос Фредриксон. — А может, наоборот, его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет по-настоящему.— Подумаешь, жить! Это всякий может, — обиделся я. Фредриксон опять хмыкнул и, как обычно, тут же исчез со своей записной книжкой, в которой чертил конструкции удивительных, похожих на паутину и летучих мышей машин.А я думал: «На свете есть столько интересного, аж шерсть встает дыбом, когда думаешь об этом…»
Каждый, у кого есть хвост, знает, как дорожишь этим редчайшим украшением и как мгновенно реагируешь, если хвосту угрожает опасность или какое-нибудь оскорбление.
Никто меня не понимал, а сам себя я понимал еще меньше
Неужто там произошла революция? В такую-то рань?
Меня всегда удивляло, что торжественные минуты жизни часто бывают испорчены ничтожными замечаниями, даже если их делают не со зла, а по глупости.
И я был просто очарован моим собственным прекрасным произведением. Должно быть, тут проявились мои врожденные способности, а также талант, рассудительность и самокритичность.
У меня был родственник, который учил тригонометрию до тех пор, пока у него не обвисли усы, а когда он все выучил, явилась какая-то морра и съела его. Да, и после он лежал в морровом брюхе, такой умненький!
А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь… И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь…
Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты входишь в беспечную компанию любителей приключений, готовых отправиться в любой путь, как только наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся, куда только захочешь, перед тобой карта всего мира… И вдруг… Путешествия перестают их интересовать! Им хочется жить в тепле! Они боятся дождя! Они начинают собирать вещи, которые некуда поместить! Они говорят только о разных пустяках… Ни на что серьезное они уже решиться не могут… Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, разве можно говорить об этом без слез!
Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.
- Гм! - хмыкнул себе под нос Фредриксон. - А может, наоборот, его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет по-настоящему
– Об отцах никогда ничего толком не знаешь, – сделав какой-то неопределенный жест, объяснил Муми-папа. – Они приходят и уходят…
Я, папа Муми-тролля, сижу в этот вечер у окна и вижу, как на темном бархате мглы светлячки вышивают таинственные знаки. Эти быстро тающие завитки — следы короткой, но счастливой жизни.
Типичная черта моего характера - любой ценой произвести впечатление на окружающих: вызвать восторг, сострадание, страх или любые другие сильные чувства. Возможно, это происходит оттого, что в детстве меня никто не понимал.
— Хатифнатты, — взволнованно прошептал я. — Те, что только и знают плыть да плыть и никогда никуда не приплывают...
— Они заряжаются во время грозы, — объяснял Фредриксон. — И тогда жгут, как крапива. И ещё они ведут порочный образ жизни.
— Порочный образ жизни? — очень заинтересовался я. — Что это значит?
— Точно не знаю. Наверно, топчут чужие огороды и пьют пиво.
— Привет! — крикнула она. — У тебя такой вид, словно ты ел клюкву без сахара!
Я спросила маму, что такое колонисты, и она считает: это те, которые живут очень близко друг от друга, потому что одиночество никому не нравится. А потом все начинают ужасно ссориться, но все равно это гораздо веселее, чем не иметь никого, с кем можно поругаться. Мама предостерегала меня.
Я казался себе очень значительным, хоть и очень маленьким (но главным образом, конечно же, значительным).
— Скорее бы стать взрослым! — размечтался я. — Взрослым и знаменитым! Тогда можно будет запросто справиться с этой теткой.— А как стать знаменитым? — спросил меня Шнырек.— По-моему, довольно легко! Нужно только сделать то, до чего никто другой еще не додумался… Или что-то старое вывернуть на новый лад…— Что, например? — полюбопытствовал Юксаре.— Например, летающий речной пароход, — пробормотал Фредриксон, и его маленькие глазки засветились.— Не думаю, что быть знаменитым приятно, — размышлял вслух Юксаре. — Может, только в самом начале, а потом это становится совершенно обычным, а под конец от знаменитости голова кругом идет, точь-в-точь как бывает, если долго катаешься на карусели.— А что такое карусель? — спросил я.— Машина, — сразу оживился Фредриксон. — Вот так она работает. — И он достал ручку и бумагу.Меня никогда не переставала удивлять преданность Фредриксона машинам. Они околдовали его. Я же, наоборот, ничего такого в них не находил. Водяное колесо — это еще куда ни шло, но даже обыкновенная застежка «молния» вызывает у меня недоверие. Юксаре знал одного, у которого брюки застегивались на «молнию». И вот однажды «молнию» заело, и она никогда больше не закрывалась. Вот ужас!
Есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь... И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь...
Когда «Морской оркестр» легко коснулся берега, мы, аккуратно причесанные, с вычищенными зубами и хвостами, собрались у трапа.
Я погрузился в состояние глубокой меланхолии. Увы, подобное случалось, и не раз, со мной и в дальнейшем, когда я видел, что кто-нибудь делает что-нибудь лучше меня.