Бессилие это было таким глубоким, что сколько ни погружайся, сколько ни вглядывайся, дна не увидать никогда
На шее - три глубоких морщины, точно шрамы от ран, нанесённых жизнью.
... все мы - носители своей субъективной этики, которая с реальным миром никак не связана.
Мир без твоей любви - Лишь клоунов карнавал, Так поверь же ты в меня Чтобы он реальным стал...
— Простите, но я, возможно, не смогу вернуть вам «хеклер-унд-кох».— Ничего. Считай это моим личным подарком. А станет опасно хранить — выбрось в Токийский залив. Пускай мир еще на один шажок приблизится к разоружению.— Вполне возможно, я так из него и не выстрелю. И нарушу закон Чехова.— И это неважно, — отвечает Тамару. — Если можешь не стрелять — не стреляй. Двадцатый век кончается. Со времени Чехова слишком многое изменилось. По улицам больше не ездят на лошадях, а дамы не носят корсетов. Человечество умудрилось пережить нацизм, атомный взрыв и молодежную музыку.
Умеренное честолюбие развивает характер.
Когда читаю, кажется, будто я вижу чей-то сон.
Мой Бог не имеет облика. Не носит белых одежд и длинной бороды. У Него нет ни правил, ни догм, ни святых писаний. Он не награждает и не наказывает. Ничего не дарует и не отбирает. Не обещает Царства Небесного и не пугает преисподней. Жарко вокруг или холодно — он просто есть.
Однажды, следя под холодным ветром за детской площадкой, Аомамэ понимает, что верит в Бога. Это открытие приходит внезапно. Будто ноги, увязшие в топком болоте, вдруг находят твёрдую почву.
... Хочешь увидеть свет маяка - не стой у его подножия...
"... очень скоро жизнь заставит людей абсолютно всю информацию хранить и обрабатывать на компьютерах. Уже завтра никто не станет просиживать часами в библиотеках, завалив стол подшивками газет и журналов: не та эпоха. А значит, начинаются кровавые, смрадные войны между хранителями информации и теми, кто за ней охотится"
Человеку даруется надежда, и он использует её как топливо, чтобы жить дальше. Без надежды никакое "дальше" невозможно.
Там, где есть желания, готовься к испытаниям.