Джорджо де Кирико – основоположник метафизической школы живописи, вестником которой в России был Михаил Врубель. Его известное кредо «иллюзионировать душу», его влюбленность в странное, обращение к образам Библии – все это явилось своего рода предтечей Кирико. В литературе итальянский художник проявил себя как незаурядный последователь «отцов модернизма» Франца Кафки и Джеймса Джойса. Эта книга – автобиография, но автобиография, не имеющая общего с жизнеописанием и временной...
Переправа через озеро, необъятное, как океан, где временами бушевали страшные бури, хоть к оглушала Гебдомероса, но все же не давала ему возможности забыть о загородном доме генерала, главы большого, шумного семейства. Бессонными ночами, лежа в своей комнате на первом этаже, он рассматривал потолок, слабо освещаемый проникающим извне светом; время от времени по потолку скользила тень; она двигалась торопливо, но осмотрительно, напоминая то сдвигающиеся и раздвигающиеся ножки огромного циркуля, то катящийся по дорожке трипод. Он подумал о ворах и бродягах, для которых пределом мечтаний были металлические садовые столики со скамейками, и тогда, вскочив с постели, в одной рубашке, босой, словно осужденный на казнь отцеубийца, он шел к двери и, придерживая ее одной рукой, поскольку другой сжимал охотничье ружье, выглядывал наружу: никого и ничего; полное ночное безлюдье, летняя ночь безлунная, но нежная, ясная, торжественная; он слушал далекое эхо водопадов, устремляющихся вниз с тех высоких гор, чьи массивы кое-где были искромсаны и изуродованы добычей мрамора жадными до великих скульптурных творений людьми; эхо водопадов растворялось внизу, в глубоких лощинах, скрывающихся под тенью вековых платанов.Пересекая окрестности, города и моря, она шла вниз и достигала страны киммерийцев, где благодаря холодным ветрам в горах долго не таял снег; тени пастухов и ивовых прутьев простирались теперь до тех земель, обитатели которых круглый год носили пушистые меховые одежды и чья запутанная мифология насквозь была пронизана эротизмом.
Тем временем между небом и широко раскинувшимися морями плыли зеленые острова; эти удивительные острова проходили как эскадра проходит перед флагманским кораблем, а еще выше летели длинной вереницей и пели великолепные птицы девственной белизны.Вздымались и опрокидывались волны, чьи гребни, как кружевами, отделаны были пеной; бесчисленные стада диких лошадей, с копытами, словно отлитыми из стали, эта лавина трущихся, толкающихся, давящих друг друга крупов скрылась в бесконечности…Показательный, девственный город эфебов; пропорциональное и невысокое сооружение, напоминающее огромных размеров игрушку, которая, неоднократно побывав в употреблении, наконец водворена была на прежнее место. Город был обращен на юг, к морю; террасы домов выходили на север. Сюда приходили мечтательные подростки; повиснув на перилах террас и балконов, они всматривались в холодную даль: север привлекал их более чем какая-либо иная сторона света; позднее они и к западу почувствуют влечение, но в данный момент для них не существовало ничего, кроме севера. В полуденные часы межсезонья, весной и осенью, небо напоминало натянутый лист бумаги ровного синего цвета; сплошь синее, без обычной, более светлой полосы у горизонта, оно выглядело как потолок, нависший над юродом.
....А потом дождь; дождь, идущий сегодня, как он шёл вчера, как будет идти завтра; дождь не очень сильный, но регулярный; дождь бесконечный; все деревья становились похожими на плакучие ивы.
...самое глубокое и искреннее сострадание он испытывал к тому, кто питался в дешёвых ресторанах. Особенно когда клиент сидел у окна так, что злые и дерзкие прохожие, поистине ожившие призраки другого мира, могли бесчестить своими непристойными взглядами девственную чистоту, бесконечную нежность, ненавязчивое целомудрие, непередаваемую меланхолию этого момента; момента, который одинокий едок переживал на глазах у всех, скрывая свой стыд так деликатно и трогательно, что было непонятно и как это весь обслуживающий персонал - хозяин, кассирша, официанты, а вместе с ними и обстановка, столы, бутылки, вся столовая утварь, вплоть до солонок и прочих мелочей, не разрыдались потоком бесконечных слёз.
Он считал, что проблемы еды и питания относятся к вопросам морали, чем вызывал к себе антипатию и пробуждал злой сарказм у большинства людей своего окружения.
...Дождь падал и падал сплошной вертикальной стеной, и казалось, что от падающих капель вода на поверхности озера начинает закипать. Страдающие водянкой философы, эти полубоги, проявляющие своё достоинство в желании казаться простыми и доступными, хитрили: развесив на измазанных известью ветвях торчащей на берегу тощей финиковой пальмы свои одежды, они забирались в воду, чтобы не промокнуть; зачастую они целые дни проводили в ожидании этой жуткой непогоды, ибо, разразившись, она давала им повод вытащить на свет Божий эту старую, но тонкую остроту....
В конце концов, и на жизнь Гебдомерос смотрел как на огромный узел, развязываемый смертью, но и смерть он полагал еще одним узлом, который в свою очередь распутывает рождение; сон был для него двойным узлом; окончательное же развязывание узла, по его мнению, происходило в вечности, за гранью жизни и смерти.
"Это -- для сохранения равновесия, -- говорил экскурсовод, -- переизбыток счастья может нанести вред."
Африка -- континент последней мировой цивилизации, которую человечеству предстоит пережить, прежде чем Земля окончательно остынет, как остыла в свое время Луна.
Они часто посещали различные кафе, куда приходили с томиком своего любимого поэта под мышкой, такого же жалкого педанта, как и его читатели; в чем-то они отождествляли себя с ним, и то, что удачное стечение обстоятельств сделало его знаменитым, наполняло и их самих сладкой иллюзией славы.