Ева и Лилит. И та, и другая приезжают в 1973 году покорять Москву. Ева — золушка с траурными глазами и провинциальным ригоризмом — презирала свой жалкий вид, ненавидела свои изношенные до дыр джинсы, дурацкое пончо, но отвергала ложь как стиль жизни.
Лилит — голубоглазая белоснежка с маленьким ртом кусачей кошки — обладала грацией ночного цветка, пожирателя бабочек.
И однажды они обе влюбятся в одного и того же "красного принца", "нового Суслова"…
Казалось бы, банальный любовный треугольник. Но даже самый искушенный читатель не сможет предугадать, какие превратности судьбы ждут девушек.
Анатолий Королев — член Союза писателей (1991), член Русского ПЕН-Центра (1997), лауреат премий журнала "Знамя", "Пенне", имени Аполлона Григорьева, Правительства Москвы и финалист премий "Большая книга" и "Русский Букер".
Говорят, полная версия романа 1994-го года превышает тысячу страниц. В единственном издании 2008-го года их 400. Мне достаточно. И не потому, что роман плох. Просто, это не высший пилотаж и, к тому же, он опоздал. Больше всего это походит (по ощущениям и энергетике) на российский киноартхаус 90-х годов. Когда молодые или засидевшиеся кинематографисты на плохой плёнке торопились разом высказаться и о своём поколении в частности, и о советской власти вообще, и в контексте глобальной метафизики в том числе. Получалось неплохо и для того времени достаточно прорывно, но та литература и кино, которые мы имеем сейчас – это уже совсем другая весовая категория. Впрочем, культура – это всегда стояние на плечах предшественников, а они далеко не всегда титаны.
Говорят, полная версия романа 1994-го года превышает тысячу страниц. В единственном издании 2008-го года их 400. Мне достаточно. И не потому, что роман плох. Просто, это не высший пилотаж и, к тому же, он опоздал. Больше всего это походит (по ощущениям и энергетике) на российский киноартхаус 90-х годов. Когда молодые или засидевшиеся кинематографисты на плохой плёнке торопились разом высказаться и о своём поколении в частности, и о советской власти вообще, и в контексте глобальной метафизики в том числе. Получалось неплохо и для того времени достаточно прорывно, но та литература и кино, которые мы имеем сейчас – это уже совсем другая весовая категория. Впрочем, культура – это всегда стояние на плечах предшественников, а они далеко не всегда титаны.
— В молодости мне казалось, что от жизни можно просто сбежать подальше, куда-нибудь в горний край души, к подножию идеала. Чепуха! Если ты только не покончил с собой — ты обречен жить по-скотски, как человек: птица, поющая в нечистотах мира. В общем, люди делятся на самоубийц и тех, кто живет в виде дерьма. Я не слишком мизантропичен?
— Просто тебя, отец, пучит с пива. Лизни коньячку. — И выставил рюмки.
— В чем же выход? — растерялся Адам, слишком многое из того, что говорил старый циник Ц., было подслушано у него.
— Выход? Не знаю… ответ только мерещится. — Два указательных пальца принялись полировать мешки под глазами. — Чтобы оставаться человеком, нужно избегать всего человеческого, чтобы жить, необходимо всего лишь быть, а чтобы быть, нужно выбежать из времени. Но разве гадкой ящерке дано выбежать из собственной кожи?
— …Нашла за кого заступаться! Увы, Надин, они давно испорчены. Испорчены и совращены. Ты что, слепа, не видишь, что половина из них — педики?
Навратилова имела о «педиках» самое смутное представление, она знала только, что это гадко, но в телесные подробности ее воображение не входило: она ведь была чистая душа, козочка из Козельска.
— Они подсмеиваются над вами, — ляпнула Надин от растерянности.
— Я знаю. Они искалечены классической школой танца. А здесь мальчики учатся свободе. Свободе тела. И узнают правду о себе. Они понимают, что танец — это не только про Зигфридов, фей и сивилл, но и про них. Они же сочли, что плотские чувства постыдны, а я хочу освободить их от стыда.
— Лишить стыда?! Ну и ну. Вы мне нравитесь, Нора. Иногда я вообще восхищаюсь вами. И благодарна вам за поддержку, но, простите, ваш балет — богохульство и пошлость.
— Богохульство! — зловеще расхохоталась Нора. — Дура, для меня это комплимент. Конечно, богохульство. Еще бы нет. Так и задумано. А разве пол — это не человекохульство? Следует, что мы обречены грешить. Сначала грешить, затем в муках рожать в наказание. Затем в поте лица зарабатывать на хлеб свой. И опять по новой — в нору плоти. Так? Порочный круг. А что, если пол послать к чертям собачьим, на херус послать? Вот о чем мой балет! Отказаться от божьего дара. Найти путь любви, который лежит вне плоти. И тем самым восстановить общее девство. Ты говоришь, что это пошлость? Нет, это именно богохульство. Наши проклятья полу, который от Бога.
но дальше чувства не подчинялись доводам разума, мысль как бы поскальзывалась на любви и на страхе потерять женщину и вновь остаться наедине с окном, откуда днем видны на снегу кишки русского гада, а ночью — греческое небо Анаксимандра и откуда так тянет выброситься вниз головой.
Ты и это знаешь?.. Есть две вечных чисто немецких тяги: тяга к власти и тяга к самоубийству. Неужели все кончено?