1 раз прочитана в Книжном вызове 2024
Франц Кафка – один из столпов мировой словесности, автор одного из главных романов ХХ столетия «Замок», а также романов «Процесс», «Америка», множества рассказов. И в наше время Кафка остается одним из самых читаемых авторов.
Сновидчески-зыбкий художественный мир Кафки захватывает читателя в узнаваемо-неузнаваемое пространство, пробуждает и предельно усиливает ощущения.
В настоящее издание вошел один из самых загадочных шедевров Кафки – рассказ «Приговор», который публикуется в новом переводе М.Рудницкого.
В подоплеку этого рассказа помогают проникнуть автобиографические свидетельства из эпистолярного наследия Кафки, в частности «Письма к Фелиции» – его письма к невесте, по динамике развития интриги не уступающие увлекательному любовному роману
Необычный Кафка
Представьте, что вы едете в поезде и тут ваш сосед по купе сообщает о внезапной смерти своей матери. Что сказать? Всякую чушь о том, что вам ее жаль не хочется говорить, но внезапность застала врасплох.
А еще представьте, что вы думали, что будете читать философию, а получили один из лучших любовных романов. Думали, что вот она, рецензия, уже готова в голове, а на последних страницах – БАХ! и еще одна бессмысленная рецензия потеряна ввиду своей двойной бессмысленности. После финального выстрела, я уже не понимал, что я читал – роман или триллер. Моя грубейшая ошибка была в том, что я недооценил одного актера, ко второму же наплевательски отнесся.
А все начиналось так хорошо, в стиле «Юного Вертера», в стиле истории, которую мой друг рассказывал о любовной переписке своей жизни. Он говорил, что для него письма от любимой были как укол для наркомана. Кафка далеко не убежал.
Около года назад у меня в ленте пролетела рецензия на незнакомый замок. Говорят, язык может даже до Киева довести. Мой длинный любопытный нос приводил меня к Чикатило, обоим Мэнсонам, Карлу V, Стокгольмской болезни и Францу Кафке. Когда незнакомый человек входит в комнату, по походке можно определить что вы с ним «одной крови». Я же определяю степень родства по степени отклонения от нормы.
Друг говорил, что между двумя “Enter” было ожидание длиной в бесконечность. Ее письма стали для него воздухом, а мир потерял смыл без них. Он отзывался о ней, как о медсестре, которая не позволила ему обезуметь и как о музе, которая вдохнула в него жизненные силы. Проблема моя оказалось в том, что думая о друге и его любви, я напрочь забыл о Кафке.
На самом деле, не последняя это проблема. Бульварная любовь притворяется настоящей. Эгоистическая, настоящая – альтруистической. Ее себялюбие ровно только ее воли к власти. В сущности, у нее есть только два финала: добиться или не добиться. В первом варианте она умрет, испытывая чувство удовлетворения, во втором найдет себе заменитель. Снова я забыл о Кафке.
Он хотел власти, а когда ощутил ее вкус и влияние на свою жизнь - напугался. Не знаю, читал ли Кафка «Вертера», но иной раз я задумываюсь, не списал ли Гёте Вертера с Кафки или с моего друга? Списал. Все они одинаковые – двести, сто или один год назад. И в них есть общая особенность – они романтические безумцы, которые приняли чистый эгоизм за вечную любовь. Но вправе ли мы судить их с гордо поднятой головой?
Необычный Кафка
Представьте, что вы едете в поезде и тут ваш сосед по купе сообщает о внезапной смерти своей матери. Что сказать? Всякую чушь о том, что вам ее жаль не хочется говорить, но внезапность застала врасплох.
А еще представьте, что вы думали, что будете читать философию, а получили один из лучших любовных романов. Думали, что вот она, рецензия, уже готова в голове, а на последних страницах – БАХ! и еще одна бессмысленная рецензия потеряна ввиду своей двойной бессмысленности. После финального выстрела, я уже не понимал, что я читал – роман или триллер. Моя грубейшая ошибка была в том, что я недооценил одного актера, ко второму же наплевательски отнесся.
А все начиналось так хорошо, в стиле «Юного Вертера», в стиле истории, которую мой друг рассказывал о любовной переписке своей жизни. Он говорил, что для него письма от любимой были как укол для наркомана. Кафка далеко не убежал.
Около года назад у меня в ленте пролетела рецензия на незнакомый замок. Говорят, язык может даже до Киева довести. Мой длинный любопытный нос приводил меня к Чикатило, обоим Мэнсонам, Карлу V, Стокгольмской болезни и Францу Кафке. Когда незнакомый человек входит в комнату, по походке можно определить что вы с ним «одной крови». Я же определяю степень родства по степени отклонения от нормы.
Друг говорил, что между двумя “Enter” было ожидание длиной в бесконечность. Ее письма стали для него воздухом, а мир потерял смыл без них. Он отзывался о ней, как о медсестре, которая не позволила ему обезуметь и как о музе, которая вдохнула в него жизненные силы. Проблема моя оказалось в том, что думая о друге и его любви, я напрочь забыл о Кафке.
На самом деле, не последняя это проблема. Бульварная любовь притворяется настоящей. Эгоистическая, настоящая – альтруистической. Ее себялюбие ровно только ее воли к власти. В сущности, у нее есть только два финала: добиться или не добиться. В первом варианте она умрет, испытывая чувство удовлетворения, во втором найдет себе заменитель. Снова я забыл о Кафке.
Он хотел власти, а когда ощутил ее вкус и влияние на свою жизнь - напугался. Не знаю, читал ли Кафка «Вертера», но иной раз я задумываюсь, не списал ли Гёте Вертера с Кафки или с моего друга? Списал. Все они одинаковые – двести, сто или один год назад. И в них есть общая особенность – они романтические безумцы, которые приняли чистый эгоизм за вечную любовь. Но вправе ли мы судить их с гордо поднятой головой?
Если вы ожидаете от этой книги захватывающего сюжета, увлекательного повествования, то эта книга явно не для вас.
Я бы даже не стала называть это книгой. Скорее это письма, которые волей случая попали к нам в руки. Сначала я задавалась вопросом: "Действительно ли существовала эта Фелиция, или может она живет лишь на страницах этой книги?" Но нет. Она была, что ни на есть, самым реальным человеком. Больше могу сказать, Франц Кафка посвящал ей свои произведения. Рассказ "Приговор" имел посвящение некой "Ф.Б.". И за этими таинственными инициалами скрывалась та самая... Фелиция Бауэр. Берлинская знакомая, а после и невеста Франца.
Оказалось, что писатель состоял в довольно-таки долгой и интенсивной переписке. Но за обложкой этой книги скрывается не их переписка, а только письма самого Франца Кафки, так что ответы, да и стиль письма загадочной мисс Бауэр для нас остается в тайне. Но о ней мы узнаем достаточно, чтобы сложить в воображении ее внешний облик. Некоторые черты характера Фелиции так явно выписываются в строчках писем Франца, что мы понимаем, насколько удивительна эта особа. Нам удается заглянуть в комнату, в которой живет Фелиция Бауэр, а еще чаще мы заходим к ней на работу...
Эта переписка длилась около пяти лет. Начиная с 20 сентября 1912 года и заканчивая последним письмом, написанным 16 октября 1917. Вот только отношения между Францем и Фелицией развивались достаточно сложно, и конец у этой истории оставлял желать лучшего: после официальной помолвки последовал разрыв, затем примирение и вторая помолвка. Но осенью 1917 года Кафке пришлось принять окончательное решение из-за внезапного горлового кровотечения. При разрывах было принято возвращать письма, но писатель , к счастью, не захотел получать обратно своих писем, иначе их постигла бы та же участь, что и письма Фелиции. Франц сжег их примерно через год после окончательного разрыва. Кафка умер летом в 1924 году в туберкулезном санатории под Веной.
Фелиция вышла замуж. В 1931 году она, вместе с мужем и детьми, из Германии перебралась в Швейцарию, а в 1936, овдовев, эмигрировала в США. В 1954 году она решилась на продажу писем Кафки ввиду болезни и больших расходов на лечение. В 1960 году Фелиция умерла. А в 1967, по условию, поставленному Фелицией, были опубликованы письма.
На самом деле, это поистине бесценное произведение, поскольку Кафка то и дело описывает себя, свою жизнь и свое окружение как бы со стороны, то есть самым доступным для читателя образом.
Это произведение позволяет познакомиться с известным писателем поближе. Лучше узнать его характер и стиль жизни.
Но самое чудесное в том, что порой тебе кажется, что ты и есть Фелиция, что все эти послания адресованы именно тебе...
Сейчас я стала чаще задумываться над тем, что люди перестали писать письма. Настоящие, ручкой на бумаге. А во времена Франца и Фелиции это было самым распространенным и чуть ли не единственным средством связи между людьми...
Прочитано в рамках флэшмоба Спаси книгу - напиши рецензию!
Всё, конец, и я опять один.
Каждый человек встречается нам именно тогда, когда это нужно. Но как же здорово, когда по счастливой случайности к тебе в руки попадает именно та книга, которая тебе сейчас необходима как никогда. Со мной такое случилось лишь во второй раз, но этот раз оказался особенным: я чувствовала, что сейчас мне самое время читать именно эти страницы, потому что они имели что-то схожее с тем, что в данный момент чувствовала я. И я хранила в себе желание, чтобы определённый отрезок в моей жизни закончился одновременно с окончанием книги.
Иногда нам не хватает слов, чтобы в точности описать всё, что мы чувствуем. Я прочитывала страницу за страницей, и мне казалось, что всё уже сказали за меня.
Эта книга оказалась настолько мне близкой, что теперь она вправе называться любимой. Я не знаю, что могло бы оказаться так вовремя, если не она. Это ещё одна причина, почему я люблю Франца Кафку. Он оказался вовремя. И именно с теми словами, которые были нужны. Я закрыла книгу, и мне стало грустно, что она закончилась, а такое чувство сожаления у меня бывает не так уж часто. С тяжёлым вздохом меня хватило лишь на одно: "Всё, конец, и я опять одна".
Однажды ты спросишь, что я люблю больше: тебя или письма. Я отвечу, что письма. Ты уйдешь, так и не узнав, что эти письма твои.
Неведомой
Друг мой, на днях дочитала присланные мне связки писем, но вот уже несколько суток не соберусь с духом написать тебе ответ.
Что мне сказать тебе? Делиться ли эмоциями – уверена, у тебя и своих вполне хватает. Обрисовать, каким я увидела Франца в этих письмах, а потом – что об этом думаю? Но ты и сама видела его таким же, Фелиция, вот только мысли твои мне неизвестны. Видеть – одно, узнавать – другое. Как много рисовки мы вкладываем в слова, даже когда хотим быть честными!..
Попробую, не касаясь ран, коротко выразить главное, что оставили во мне, человеке совершенно чужом, эти письма (но ты-то, ты как жила с ними, пережила их – отвечала на них?).
Я боролась с собой, чтобы не написать тебе раньше, во время чтения, потому что сначала меня захватил в плен интерес – да, к этому человеку, к его словам. Я выписывала цитаты и кивала им, как друзьям, соглашаясь. Потом же – узнавание – нет, распознавание: я знаю этого человека. Знаю, что он напишет в следующем письме. Не ведаю слов, которые он выберет, и образы, в которые попробует уместить себя, но мысль, которая последует, вижу так же отчётливо, как если бы голова автора писем была открытой книгой для меня. Он, великий, прекрасный, мой любимый – словесно! о, как больно уточнять об этом «словесно» – неповторимый Кафка, прости, просто Франц в сути своей обыкновенен до зубной боли. И в ответ на это узнавание во мне сперва возникло сопротивление (что ж он делает-то!), раздражение (и желание облить его холодной водой или разбить вазу об стену), гнев – а затем усталость и печаль, но без стремления что-то изменить, вступить в спор или хотя бы задать вопрос. Ощущение обречённости.
Фелиция, я понимаю и не понимаю тебя. Понимаю, потому что сама когда-то жила с Кафкой (поэтому ничто, сказанное им, не было для меня новостью). Но сначала я жила с ним, и лишь потом он представился, мол, здравствуйте, сударыня, я Франц, весь ваш да не ваш, а вы не знали? Но ты же сначала узнала, кто он, тайной это для тебя не было – и всё же шагнула к нему… Вот этого я не понимаю, Фелиция.
Ты можешь спросить, разве не испытывала я к нему сострадания. Да, отвечу я, потому что его последнюю волю не исполнили и рукописи не сожгли. И только, друг мой. Вижу в его письмах – особенно в описании мучений! – всепоглощающее счастье от чувства своего «я»: это я страдаю, я пишу, я скучаю – я живу, пусть и раскрашиваю полотно своей жизни выцветающими красками.
Он, бесспорно, прекрасен словесно, Фелиция. И его романы любимы мной, потому что это литература, и в ней слова безграничны по содержанию и блестят по-разному, как алмаз. Но делать литературой жизнь не по мне, ведь тебе хотелось бы слышать моё мнение, не так ли? Ношу в сердце, как сокровище, слова Василия Розанова:
Нужна вовсе не "великая литература", а великая, прекрасная и полезная жизнь. А литература может быть и "кой-какая" - "на задворках".
Именно поэтому я не буду детально обсуждать какие-то этапы переписки, особенно ваши сложные отношения… Я и так уже позволила себе личный вопрос тебе: как ты жила с этим?
Но главный, центральный, вонзающийся в небо вопрос совсем иной, и я задам его, даже зная, что ответа не будет никогда.
Кто ты, Фелиция?
Ни одной твоей строчки не уцелело. От него осталась гора бумаги. А от тебя? Твои слова, твои мысли, твоя жизнь, ты сама, Фелиция, где всё это искать?
Я всматривалась в письма Франца, силясь разглядеть за прутьями его строк твоё лицо. Напрасные попытки. Письма эти – не ода о тебе, а песнь о себе.
Не ведаю тебя. Твой неуловимый силуэт – главное, что запомнилось мне из присланной тобой пачки писем. Благодарю тебя: теперь я знаю, что ты была, Фелиция.
И несмотря на все литературные обороты, бессмертие гениальных строк, я верю, что человек продолжается не в словах, а в памяти и сердцах людей: детей, родных, друзей, коллег, соседей… И кто-то, бесспорно, и сейчас знает, кто ты такая, потому что носит тебя в своём сердце. Пусть это и только его знание.
Нельзя спасти человека, который барахтается у берега, на мели, привязав к ногам гирю.
Слова, слова, слова…
Как же подписаться? С любовью, уважением, пониманием? Нет, бесполезно.
Неведомая
(Не беспокойся, я не позвоню ни при каких обстоятельствах, я никогда не звоню, я терпеть не могу звонить.)
А мне при одной только мысли о телефоне уже не до смеха. Иначе что помешало бы мне добежать до почты и пожелать Тебе доброго вечера? Но целый час ждать, когда тебя соединят, от волнения вцепившись руками в скамейку, потом, когда, наконец, выкрикнут твое имя, опрометью бежать к телефону, ощущая, как все в тебе дрожит, слабым голосом просить к телефону Тебя, не зная, хватит ли духу вообще Тебе ответить, потом благодарить Бога, что три минуты наконец истекли, и возвращаться домой, мучаясь теперь уже поистине неутолимым желанием поговорить с Тобой наяву, – нет, лучше уж и не пробовать.
◄ Я уже не думаю о Вас, я сейчас просто с Вами.
◄ Оставшись один в комнате, вдруг испытал приступ столь острого влечения к Вам, что впору было уткнуться лицом в стол, лишь бы себя сдержать.
◄ Мне нужно больше душевного тепла, чем я заслуживаю.
◄ Читая Твои письма, я как будто способен даже непредвиденное предвидеть и непреодолимое преодолеть.
◄ Кажется, я опять хотел подписаться "Твой"? Нет ничего лживее такой подписи.
◄ Для того, что способно уместиться в одном-единственном человеке, внешний мир слишком мал, слишком однозначен, слишком правдив.
◄ Любимая, любимая моя, я совершенно немузыкален, но если уж это не музыка, то что тогда музыка!
◄ Из двух книг, которые, возможно, даже не успели ещё до Тебя дойти, одна предназначена для Твоих глаз, другая для Твоего сердца.
◄ Я не то чтобы совсем устал, но как-то отупел и отяжелел и совсем не нахожу верных слов. Могу разве что сказать — не покидай меня, останься со мной.
◄ Ты всё ещё не можешь поверить, что даже на плохой фотографии я увижу в Тебе только хорошее?
◄ В обоих письмах мы мечтаем встретиться, но этого не случится.
◄ Вроде бы и не быть по-настоящему несчастным, не ощущать в себе свежий шип боли, а просто смотреть на страницы тетрадки у себя под руками и видеть, как они без конца заполняются вещами, которые тебе ненавистны, вызывают у тебя отвращение или в лучшем случае мрачное безразличие — и которые ты должен, должен писать, просто чтобы жить.
◄ Боюсь, если бы я был с Тобой рядом, я бы вообще никогда Тебя одну не оставлял, — а ведь потребность в одиночестве у меня неизбывная, — мы бы оба страдали, но такое счастье никаким страданием оплатить не жалко.
◄ До того мне хочется, хотя бы фотографией, оказаться у Тебя в руках, — я имею в виду, в буквальном смысле, потому что в переносном я у Тебя в руках уже давно.
◄ Ради того я у Тебя и есть, чтобы всё мне рассказывать, это перед родителями нужно притворяться, а если уж со мной нельзя поделиться, значит, я не заслуживаю права с Тобою быть.
◄ Именно регулярность больше всего греет сердце.
◄ Всё, конец, и я опять один.
◄ Мои губы всецело принадлежат одной Тебе; и ни родителям, ни сёстрам, ни даже неотступным тётушкам нет места на моей отпрядывающей щеке.
◄ Если Ты любишь меня в настоящем, пусть прошлое остаётся где угодно, пусть даже, если уж иначе нельзя, оно остаётся столь же далеко, как и страх перед будущим.
◄ У нас один выход — побросать перья и бежать друг другу навстречу.
◄ Хочешь Ты того или нет, я Тебе принадлежу.
◄ Писать — это ведь раскрываться до самого дна.
◄ Меня связывает с Тобою не только любовь, любовь — это было бы слишком мало, любовь начинается, приходит, проходит и приходит снова, а вот эта необходимость, которой я, словно крючьями, впился во всё Твоё существо, она остаётся.
◄ Любимая, просто лежать у Тебя в ногах и молчать — это было бы самое лучшее.
◄ Когда письмо Твоё приходит с утра, как сегодня, то весь день с самого начала принадлежит Тебе.
◄ Пусть никого не будет ни вокруг нас, ни между нами.
◄ Так же, как я в мыслях о Тебе к Тебе льну, прижимаюсь и ни за что на свете не хочу отпускать, — точно так же тот же я, думая о Тебе, всеми силами должен держаться от Тебя в отдалении.
◄ И Ты действительно пришла, и была со мной совсем близко, сколь бы одиноким, почти до смешного одиноким я со стороны ни казался.
◄ Причина бед вовсе не в расстоянии между нами, как раз наоборот, только наша удалённость друг от друга и даёт мне видимость права на Тебя, и за эту видимость я держусь — насколько вообще можно что-то неверное держать неверными руками.
◄ В последнее время я нередко заставляю себя писать Тебе, но мои письма к Тебе и моя жизнь сплелись почти неразрывно, ведь я и жить себя сейчас тоже заставляю — выходит, мне перестать?
◄ ...Я слишком долго видел Тебя наяву (хотя бы в этом отношении я время зря не терял), чтобы иметь теперь нужду в Твоих фотографиях. Не хочу на них глядеть. На фотографиях Ты приглаженная и помещена в некую отвлечённость, я же смотрел в Твоё настоящее, человеческое, оживлённое неизбежными неправильностями лицо — и тонул в нём. Как же мне теперь из этого омута вынырнуть и снова очутиться всего лишь среди фотографий!
◄ Меня ничто не трогало, единственно живым во мне было Твоё письмо у меня в кармане.
◄ Главный, истинный мой страх — хуже этого, наверно, ничего уже ни сказать, ни услышать нельзя, — истинный мой страх в том, что я никогда не смогу обладать Тобою.
◄ "Без неё я жить не могу, но и с ней тоже" — именно с этими словами я бросал в чемодан вещь за вещью, и было в этом что-то, от чего казалось, вот-вот разорвётся грудь.
◄ Ради Бога, почему же Ты мне не пишешь? Целую неделю ни слова. Это же ужасно.
◄ Сколько бы ни продлилось молчание между нами, я принадлежу Тебе по первому же, самому тихому, но искреннему зову, сегодня и всегда.
◄ Написанные письма не пропадают, пропадают только ненаписанные.
◄ От Тебя не было сегодня письма, а когда я не могу ухватиться за свежее слово от Тебя, я повисаю, как в пустоте.
◄ Я, в сущности, ничем не болел — и тем не менее я болен.
◄ Хочу жениться, а сам такой слабак, что из-за одного слова на открытке колени подгибаются.
◄ Если бы я спал столько, сколько думал о Тебе, то наверняка бы выспался.
◄ Попытайся излечиться от меня, но не полностью.
◄ У меня, конечно же, не было желания причинить Тебе боль, но я её причинил, из чего следует, что я никогда не буду иметь желания причинять Тебе боль — и всё же причинять её буду.
◄ Только неистово писать ночами — вот чего я хочу. И умереть от этого или сойти с ума, вот чего я хочу, ибо одно вытекает из другого с давно предчувствуемой неизбежностью.
◄ Молчание — это же самая страшная кара, которую только можно измыслить.
◄ Не важно, по каким причинам, внутренним или внешним, Ты мне не пишешь.
◄ Нет у меня наклонностей к литературе, я просто из литературы состою, я не что иное, как литература, и ничем иным быть не в состоянии.
◄ Большая переписка — признак того, что что-то не в порядке.
◄ Внутренний голос зовёт меня во тьму, а наяву меня тянет к Тебе, и этого не совместить, а если мы всё же попытаемся, карающие удары поразят нас обоих, и Тебя, и меня.
◄ Мне было, поверь, вполне стыдно и я был вполне несчастлив. Но что мне делать, Фелиция? Нам надо расстаться.
◄ Знаешь ли Ты, что с зимы прошлого года я не написал ни строчки, которая могла бы после меня остаться?
◄ Всё кончено, Ты для меня потеряна, мне придётся привыкать к этой мысли, точно зная, что до конца я никогда не смогу с ней сжиться.
◄ Людей надо принимать такими, как есть, или оставлять в покое. Изменить их нельзя, можно разве что внести в их натуру сумбур и смуту. Человек ведь не состоит из отдельных частей, так, чтобы любую можно было изъять и заменить чем-то другим.
◄ Вообще-то ничего не случилось; просто Ты мне пишешь, но кто знает, что это значит.
◄ Я, конечно же, не в состоянии был бы всё, что сейчас написал, сказать Тебе в лицо, скорей уж я был бы в состоянии броситься Тебе в ноги и никогда их не отпускать. Поэтому хорошо, что я не поехал.
◄ Если Ты хочешь, чтобы я приехал, и намерена встретить меня на вокзале, тогда телеграфируй мне сейчас же, чтобы я получил телеграмму до полудня, — и сразу же помчусь на вокзал.
◄ Сегодня я ждал Твоего ответа всего лишь 4 часа, но всё-таки целых 4 часа.
◄ Уже полтора года мы бежим друг другу навстречу и после первого месяца, казалось, вот-вот столкнёмся в объятьях. А теперь, когда прошло столько времени и мы уже столько бежим — мы всё ещё так далеки.
◄ Каждому своё, Ты будешь принимать гостей, я — призраков.
◄ Я видел, что всё потеряно, видел и то, что ещё могу в последний миг каким-то внезапным признанием всё спасти, но никакого внезапного признания я за душой не имел.
◄ Если не удаётся сойтись поближе, люди расходятся подальше.
◄ Я поехал туда не по доброй воле, я знал, что мне грозит. Мне грозил соблазн близости, этот вздорный соблазн, преследующий меня буквально неотвязно и даже сейчас, в этой выстуженной, ледяной комнате, не оставляющий меня в покое.
◄ Я говорю с Тобой столь же откровенно, как говорил бы с самим собой.
Случалось ли Тебе хоть раз – не имея даже тени помысла о ком-либо еще, не видя ни в ком ни малейшей тому причины – отчаиваться исключительно из-за себя самой? Отчаиваться настолько, что впору упасть наземь и оставаться так лежать хоть до страшного суда, а то и дольше?
К чему стремиться изменять людей, Фелиция? Это неправильно. Людей надо принимать такими, как есть, или оставлять в покое. Изменить их нельзя, можно разве что внести в их натуру сумбур и смуту. Человек ведь не состоит из отдельных частей, так, чтобы любую можно было изъять и заменить чем-то другим. В человеке, напротив, все – одно целое, дернешь за один кончик, а получается, что против воли дернул и за другой.