Будущее? Фантастика? НЕТ! Альтернативное настоящее. Будущее, которое уже началось. Стильный футуристический триллер, открывающий вторую трилогию Гибсона (вслед за «трилогией кибер-пространства» Нейроманта, Графа Ноль и Моны Лизы Овердрайв) – «трилогию Моста». Разрушительное землетрясение, разделяющее Калифорнию на Северную и Южную. Вырождение экосферы, делящее всех людей на аллергиков и «приспособившихся». Разлом проходит не только по планете, но и внутри общества, внутри человеческих...
Проснувшись поутру, ты и не думаешь здороваться с каждой мелочью окружающего мира, но ведь эти мелочи – из них же и состоит мир, весь мир.
Что имеем - не храним, потерявши - плачем. Потеряв что-нибудь, только и начинаешь замечать, что оно же у тебя оказывается, было. Проснувшись поутру, ты и не думаешь здороваться с каждой мелочью окружающего мира, но ведь эти мелочи - из них же и состоит мир, весь мир. И людей, которых ты видишь, их тоже вот так воспринимаешь, что есть они, и это - нормально, и говорить тут особенно не о чем, и никуда они не денутся.
Не нужно только путать хорошие моменты с удачными; самые большие удачи неизменно приходили к Шеветте при обстоятельствах, которые никак не назовешь хорошими, когда вся жизнь вроде как намазана ровным толстым слоем говна, и нет этому говну ни конца, ни края, и неизвестно даже, доживешь ты до завтра или нет, а тут вдруг раз — и удача.
По неписаному закону природы части города, яркие и оживленные ночью, оказываются наутро тусклыми и малопривлекательными.
Уолли относился к полиции с чрезмерным обожанием, подстать тринадцатилетней соплюхе, визжащей от восторга на концерте провинциальной рок-группы. Он любил теплое ощущение сопричастности, связанное со всем «профессиональным», и, подобно большинству своих сограждан, не проводил никакого различия между настоящими копами и наемными.
- У вас тут, гляжу, много русских в органах. - Тут? До хрена и больше. - Странно даже, чего это их так тянет на полицейскую работу? - А ты покрути мозгами. У них же там было целое полицейское государство. Привыкли, поднабрались, в гены небось впиталось.
– Проспиртовался, как двухголовый младенец в Кунсткамере, – косо усмехнулся Орловский.
Руки плясали в воздухе, изгибались и сплетались, демонстрируя кинематику придуманной Найджелом аварии.
Ведь ты же видел, как Орловский пришел туда за девушкой, верно? А ему это не понравится. Он же пришел туда не от полиции, а сам от себя, как частное лицо, если только эту жопу с ушами можно назвать лицом. А Орловский, надо тебе сказать, офицер очень серьезный. Серьезный, как рак матки.
«Я НЕ О'КЕЙ, ТЫ НЕ О'КЕЙ – ПЕЙ, ВОТ И БУДЕТ О'КЕЙ».
Не нервничает, не дергается, ведет себя абсолютно спокойно, только вот спокойствие у него какое-то беспокойное, тревожное, в общем, спокойствие, словно знает человек, что скоро умрет, и вроде как с этим примирился, жалуется иногда на аллергию, а больше ни на что.
- Апостатом. И все потому, что я показал маме этот кроненберговский
фильм. "Видеодром", ты же его вроде видел. И вдруг оказывается, что он от
дьявола.
- А я-то думал, что все фильмы от Бога.
- Нет, Берри, есть фильмы, которые точно от Сатаны. Во всяком случае,
так говорит преподобный Фаллон. Вот и кроненберговские тоже от Сатаны, все
до единого.
Выглядели они как ублюдочный плод насильственного скрещивания автомата схемы «буллпап» с клепальным пистолетом – хотя какой же идиот станет делать автомат из ярко-желтого пластика?
этот телевизор в Мышеловке, с контейнеровоза. Скиннер говорил, что не в силах больше разобрать, какие из передач «программа», а какие «реклама», что бы эти слова ни значили.
Скиннер снова сел на своего любимого конька, насчет истории. Как она превращается в пластик – и делается пластичной, податливой.
Каждое яйцо было обернуто двумя большими сухими листьями какой-то травы. Фокус, волшебство. Эту упаковку не хотелось снимать, нарушать ее совершенство, а если уж снимешь, то никогда не завернешь яйца снова, и непонятно, как она это делает.
- Если поссать на сугроб, - сказала Шеветта и широко зевнула, - полчаются дырки. Вот глаза у тебя точно такие. Честно.
Отвертка лежала на почти молитвенно протянутых ладонях, глаза Найджела робко прятались в зарослях волос.
– Я… Ты… Ты мне очень нравишься.
– Да. – В одной руке Шеветты была гнутая отвертка, в другой – банка, полная блевотины. – Да, я знаю.
Все предельно ясно. Красный чертенок символизирует ненужную, от начала до конца бессмысленную смерть Шейпли. Жуткую первозданную глупость, гнездящуюся в самой сердцевине мироздания.