Рецензии на книгу «Другой» Юрий Мамлеев

Стеклянные двери вокзала бешено крутились, не останавливаясь ни на секунду. Казалось, что это ловушки, через которые нужно проскочить, дабы не быть разрубленным. Под герметичным куполом разрывались эхо-хлопушки. Шелест голубиных крыльев, скрипящее колёсико дорожной телеги - всё умещалось на шумовом полотне.
Я, не найдя себе места, пошёл к кассам. Отстояв весьма длинную очередь, неловко обратился к кассовому окошку:
-Девушка, сколько стоит билет до Петербурга?
-У нас нет такого направления, - вполне спокойно ответила блондинка.
-А куда я могу отсюда уехать?
-У вас два варианта, мужчина. Либо покупаете билет на Жёлтую Стрелу, либо на Другой поезд. Куда Вам?
-А во сколько Стрела отправляется?
-Слушайте, вы что, с Луны свалились? Она отправляется всегда.
-Как это "всегда"?
-Слушайте, не морочьте мне голову! Вы брать билет будете куда-нибудь?
Я отошёл в недоумении. Ничего больше не оставалось, как пойти к путям.
От вокзала отходило всего два пути. По одному из них ехал бесконечный поезд. Его голова и хвост покоились где-то за горизонтом, в недосягаемости моих глаз. Над поездом выступал балкон, с которого прыгали люди прямо на крышу бесконечной змеи. Балкон был невысоко, имел очень удобный выступ для прыжка. Я разглядел мужчину - контролёра, собирающего билеты у будущих пассажиров. Среди них было много индусов.
Ничего не оставалось, как узнать что за Другой поезд. Быть может он довезёт меня до Питера. Я развернулся ко второму пути. На нём стоял отполированный, помпезный экспресс. Стоял в абсолютном покое, но, как бойцовский пёс, готовый в любой момент ринуться в даль.
У первого вагона стоял проводник. Уже дедушка, в красивых лакированных ботинках, с жёлтыми очками на переносице. В руках блестела трость.
-Вы ко мне, молодой человек? - поинтересовался он.
-Я не знаю. У меня билета нет. Мне домой бы.
-Ко мне. Сразу видно, что ко мне. А билет и не нужен мне от вас. Он у вас на лоб приклеен, я итак всё вижу. Проходите в вагон.
Я послушно вошёл.
Вагон был пуст. Только дребезжание мотора снизу наполняло его какой-то иллюзией жизни. Я сел на приглянувшееся место. Аккуратный проводник устроился напротив.
-Мне домой надо, в Питер, - рассыпался я в пояснениях.
-Ну, Питера вам не видать. Но не отчаивайтесь. Он вам больше и не понадобится, Питер этот ваш. Пожили там, и хватит.
-А куда меня везут теперь?
-Остановок у нас несколько. Все они необычайно интересны.
-А мне где выходить?
-Этого не знает никто. Даже я. Но вы выйдете там, где надо. Я уверен. В противном случае вас выведут на нужной остановке.
Я оглянулся на пустой вагон. Предположение о том, что меня может здесь кто-то выгнать, вызывало улыбку.
-Знаете, мне это всё не нравится. Я в Питер хочу! Понимаете, Питер! Мосты, Эрмитаж, Достоевский! В Питер!
-Вы так ничего и не поняли, молодой человек, - качал головой седовласый денди.
-Что я должен был понять, сейчас же вези меня в Питер, слышишь, ты?!
-Ты, - он наклонился ко мне поближе, - умер.
Я молча раскрыл рот, ошарашенный его ответом.
Старик не спеша встал и, кряхтя, направился куда-то вглубь состава. В его жёлтых стёклах отражались бесконечные вагоны такой-же Жёлтой стрелы. Наш поезд, со свистом выпустив пар, закрыл двери.

Что виноват и кто делать?

Не каждый день приходится умирать. Если бы это было делом ежедневным, то стало бы банальным и неинтересным: все бы подсмотрели что там по ту сторону и вряд ли бы уже захотели обратно. У человечества больше не осталось бы тайн и секретов, и все просто бы взяли и сдохли окончательно от скуки и безысходности в этом мире, ушли бы в лучший мир и всё бы было хорошо на старушке Земле без вредных человеков, и человекам бы было тоже неплохо, хоть и тоскливо без неё. Однако, не судьба, не так всё просто, надо жить и страдать, жить и искать чего-то другого, например, а уж потом свобода полёта сознания по другим пространствам и бытиям, или кто во что верит.

В очередной раз в русской литературе поднимается вопрос: что делать? Задаёт его уже не Чернышевский. Только если тогда ответ предполагал «революция», то теперь… а что теперь? Тоже революцию? Может и её самую, только теперь эта должна быть метафизическая революция. По прошествию полутора веков, двух мировых войн, сотен локальных конфликтов разного размера и значимости, всё же стало ясно, что менять устройство государства заведомо обречённое дело, если заранее не изменить умов людей.

Очередной элемент мозаики моих несвязных построений: между делом вернусь к С. Франку и его статье «Этика нигилизма». Франк обвинил русскую интеллигенцию в бездействии, пассивности. Чешут языками, понимаете ли, а ничего не делают, надеются на лучшее будущее, пророчат его, книжки пишут, водку пьют и мнго курят, только лучшее будущее не рыбка безмозглая, на наживку само не идёт. Надо меняться господа, а то так и сгниём в чернухе-бытовухе, или распродадут нас всех на органы западным буржуям. Вокруг истеричные барышни, психопаты, бандиты, политики, аферисты и никаких милых пони, радуга вообще теперь стала исключительно с анальной коннотацией, а бабочки лишь продукт галлюциногенов. Плохо, всё плохо, настолько плохо, что даже Достоевский себе такое не представлял в своих лучших работах. И тут, как обычно, я скажу, что книжка совсем не об этом, но на самом деле всё же и об этом тоже. Вообще, тяжело сказать о чём книжка, но в какую-то тоску и декаданс утягивает с головой. Читая её я смотрел на зелёный чай в кружке и думал о том, что водке бы там было уютней.

Ещё дальше, ещё одно звено нелогических построений о книжки с таким же сдвинутым сюжетом: теперь продолжу линию Масодова из «Чертей» (как удачно книги одна за другой пошли всё же, прям одна другую продолжили). Человек перестал надеяться на человека и ждёт вмешательства высшей силы, ибо за те же полтора века после Чернышевского в очередной раз стало ясно, что человек сам не справиться: похоронили Бога, науку, прогресс, историю, цивилизацию… стоп, чёрт! Бога похоронили же, беда. На кого теперь надеяться? Такой и есть парадокс: Бога похоронили, ибо то ли умер, то ли убили сами, но вот надеяться по привычке не перестаём – не на кого больше ведь, не на человека же, а если не на него, то – на кого? Вот она, если коротко, суть всех этих метафизических терзаний: когда человек задаётся вопросом о том «что делать», то он неминуемо приходит к тому, что надо на кого-то надеяться.

Как тут не крути, но выходит, что человек всё прорастерял и на него надежды нет, значит – на Бога, но вот Бога тоже человеки прорастерял и нет его, значит на человека, но. Бесконечная такая зацикленная схема выходит и единственный вариант этот заколдованный круг разорвать это взять и на позиции человека вывести из неё, например, сверхчеловека, то есть другого. И если «Шатуны» ещё шатались туда сюда, то в «Другом» тупик более ощутимо очевиден – немного пошатались, и всё - конец. Человечество заходит в тупик в самом себе.

Почти всё выше сказанное можно отнести и к его книге «Московский гамбит», только будем держать в уме, что там чуточку больше эзотерики, мистики и религиозно-философских размышлений.

Чёрти что творится с поездами на земле русской, как метко заметил в своём рассказе slow_reader : то они тебя везут в никуда, то в ад, хотя ты хотел попасть всего-навсего в Новосибирск (или на худой конец в Петушки). Ничего не поделаешь, поезд — такой мощный символ, что отечественные писатели цепляют и цепляют к нему новые вагончики. А уж основателю метафизического реализма сам кто бы там сверху ни был велел это делать, в мамлеевской прозе символ на символе сидит и символом погоняет.

Впрочем, на мощности этих символов крутота романа и заканчивается. Дальше идут эксперименты и вязкое тесто проб и ошибок. Литературоведу и исследователю, впрочем, разгуляться есть где, а читателю простенькому, смертному — многое не понравится. Оборвавшийся в никуда сюжет не понравится. Плохо связанные сюжетные линии (тесно, но плохо!) не понравятся. А тот возмутительный факт, что заявлена метафизика главных героев, а раскрываются они неохотно, а то и вовсе не — вообще заставит кого-то зубами заскрипеть от досады.

А так всё хорошо начиналось. Жуткие сны, где главного героя возят по всем кругам ада (не дантевским, мамлеевским!), а потом и за пределами оного. Какой-то уберчеловек, который потихонечку сводит ГГ с ума. Волнения окружающих... И — бах! — про главного героя мы забыли, пошли околосказания о всех, кто с ним связан, но и про них не договорили, а как только наконец стало понятно, к чему все эти толпы людей и как они связаны, — финал. Без катарсиса.

Основные мотивы творчества Мамлеева проследить можно, если на этом сосредоточиться. Неприкаянность и одиночество личности, дьяволиада и бесовщинка, обязательно где-то ад на горизонте, а то и прямо посередь стола. Попытки героев найти себя и своё место в мире, которые захлёбываются в потоке невнятицы. Нет, это пока что-то ещё не то, не моё, но чувствуется, что автор при желании может жахнуть — мало не покажется. Ещё пара романов для подготовки и возьмусь за "Шатунов". А пока просто проедусь на этом поезде в ад, Новосибирск, лишь бы не в пределы мамлеевского МКАДа. У него там побеспокойнее, чем в аду, будет.

Искать на протяжении всей книги бога или дьявола, до конца не осознавая суть славянской мифологии, крепко связанной христианской моралью, можно бесконечно долго. Похоже, Мамлеев никуда не торопится, крайне размазывая развитие сюжета по дуршлагу, где из отверстий на читателя вываливается множество несвязанных в одну цепь событий, будто с чьих-то ушей падают макароны, отлежавшие свой срок, а ныне полные противных склизких червяков, представляющих из себя всю соль и отличный набор специй, к помощи которых прибегали древние люди, так и получается перед читателем картина того самого Другого - вернувшегося с того света человека, отвергнутого высшей сущностью, прошедшего через испытания и несколько кругов ада с повышением переходных уровней до полного самосозерцания, оставив позади всех вышедших душ на предназначенных для них станциях, кроме главного героя книги, предоставленного в одиночестве продолжить жить дальше, покуда за ним будут проявлять уход, а дед на соседней койке станет испускать струи мочи на оперирующих его хирургов, производя во всём хаосе потока мыслей невообразимый переполох, переворачивающий сознание автора, что старался донести до читателя некий тайный смысл, обрекаемый в модные гламурные термины метафизических предположений, сводя суть всего происходящего к банальному сумбуру, никак не претендующему на определение потока сознания, извергая из своего ума всевозможный набор слов, сводя всё в поиски не просто определения личного я в пространстве, а никак не меньше, нежели попытка замахнуться на важность собственной личности, которая, к сожалению, является настолько бесценной, что за неё никто никогда ничего не заплатит.

Серьёзно воспринимать новые веяния в литературе можно. Они всё-таки для того и новые, чтобы люди читали и думали, думали и анализировали, анализировали и как-то всё это обосновывали. Весь процесс изложения книги зарождается в голове автора не из пустого места, а в соответствии с его предрасположенностью к возможности выражать свои мысли и строить внутри своего воображения некие логические цепочки, из которых проистекает некая важная информация, никак не способная удержаться в мозговых извилинах одного отдельно взятого человека. Возникает трещина на готовности понимать, отчего все здравые предположения отправляются в разные стороны. Но ни одна не дойдёт до нужной стадии созревшего осознания, двигаясь зигзагообразно, постоянно ускользая от возможности встречи с тем замыслом, о котором автор всё-таки хотел сказать. Если хотел сказать, разумеется.

Воспринимать "Другого" можно по разному. Делать выводы из иллюзорного вояжа главного героя на поезде Москва-Новосибирск-Улан-Батор, кем-то по пути перехваченного и направленного в ад, конечно, можно. Но всё сталкивается не с парой розеток на весь поезд, а с принципом метро и объявляемых остановок голосом ведущего состав человека. Не может электропоезд двигаться на такие дальние расстояния, а платформа находиться на одном уровне с восприятием. Осознание избранности приходит не сразу, всё в конечном итоге оказывается последней каплей разумного построения сюжета, сходящего на нет сразу после пробуждения ото сна, что приводит к печальному осознанию не столько избранности, сколько горькой никчёмности. И не дед на соседней койке мочится, а мочится кот главного героя ему же в постель, проведённый ласковым посетителем мимо внимания медицинских работников.

"Другого" воспринимаешь с позиции героев книги, воспринимающих свою сущность в реальности с позиции пересаженной другому человеку почки. Пересадили и пересадили, но пересадили вместе с личностью человека, а это уже совсем другая тема для разговора. Итогом прочтения Мамлеева становится один простой неутешительный вывод, который выражается ёмким и коротким словом, что можно воспринять как похвалу, но и как оскорбление тоже.

Эти рецензии тоже могут вас заинтересовать:
- "Кысь" Татьяны Толстой

Второй мною прочитанный роман Мамлеева после "Шатунов"

Еще в студенчестве, лет 10 назад, прочел роман "Шатуны", прифигел (начал книгу с вечера, прочел какую-то часть ее, а ночью мне потом снились кошмары, мозг каким-то образом сам генерировал внутри сна схожий стиль повествования) , почитал еще пару-тройку рассказов из сборника "Черное зеркало", снова прифигел и как-то на Мамлеева больше не тянуло...
И вот, будучи на самоизоляции, захотелось мне еще чего-то такого поехавше-веселенького, решил взяться за роман "Другой". Сперва показалось слабовато, но чем дальше продвигался, тем становилось интересней. Спойлерить не хочу, но свой цимес от этой книги я отловил: были и веселящие чудаковатости, были и какие-то умные диалоги героев, сюжет менялся неожиданным образом.
Важно упомянуть, что в отличие от "Шатунов" это более адекватный и доступный для восприятия роман, что как по мне даже хорошо: то есть "Другой" - это типовая мамлеевщина, ты что хотел, то и получаешь, но без передозировки для психики.
Не раз в рецензиях попадалось, что поздние романы Мамлеева более "приглаженные", так вот меня таковая приглаженность скорее радует. Обязательно прочту у данного автора что-нибудь еще.

сперва эта книга совсем мне не понравилась — больно уж нарочито странно она написана. безвкусно. но поскольку текст недлинный, я преодолела себя и продолжила читать — и в итоге меня затянуло, а впечатления остались отличные.

СЮЖЕТ
...не слишком важен, но в двух словах: Лёня Одинцов переживает клиническую смерть, и в момент её получает экскурсию по всему мирозданию, от Ада до Рая. но не умирает, потому что, оказывается, он «другой» — человек, чьей душе нет места нигде во всём мироздании. воскреснув в больнице, он так и не приходит в себя, постепенно истончаясь и отдаляясь от мира. а его жена и друзья устраивают нечто вроде паранормального расследования, пытаясь вернуть Лёню в мир и найти его таинственного спутника из поезда, что катал по мирозданию.

КОСМОГОНИЯ
мироустройство книги отталкивается от смутного христианства, но не следует ему в точности — как, впрочем, и подобает русской метафизике. (Мамлеев сам был метафизиком и эзотериком, но прочитать его философские труды руки пока не дошли, поэтому я не знаю, придуман ли тонкий мир «Другого» специально для книги или повторяет повседневные представления автора.)

вот какие остановки проезжает поезд в начале книги:
- Преисподняя;
- Ад ничтожных душ;
- Рассеянные во Вселенной (это где души растаскивает между звёздами);
- Обители (из коих описана одна, обитель «Ожидание», где ты остаёшься человеком и ждёшь, пока твоя душа осознает себя; в общем, это низший Рай);
- и абсолют, который так не называется, потому что его нельзя назвать словами.

космогония одновременно отчётливо христианская — но завораживающая именно своей индивидуальной спецификой. такие же неоднозначные отношения с христианством сквозят и в остальной книге: герои молятся, но избегают называть Христа прямо; Сатану — тоже, вместо этого его зовут просто «князем»; есть чёткое понятие греха, но грешишь ты скорее перед своим «я», чем перед Богом, а ключевая духовная доминанта — не столько Бог, сколько бессмертие души, к которой вполне можно обращаться и посредством восточных практик.

ну а больше всего мне понравилось, что человеческий мир в «Другом» часто называют «бред». это не термин, но и не оценочное суждение. просто факт. «он вернулся в бред» тут означает «вернулся в человеческий мир». выразительно.

РЕЗИНОВОЕ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ
самым, однако, интересным аспектом книги мне показалась структура повествования. оно всё пронизано странной сонной логикой — во многом благодаря тому, что пространство и время его ведут себя как во сне или как на картине какого-нибудь Марка Шагала, Пикассо или других авторов, не уважавших реалистичные пропорции.

посреди диалога героиня «так удивилась, что отпрыгнула в дальний угол комнаты», после чего собеседница её теряет из поля зрения — но вскоре находит, и диалог продолжается. масштаб объектов не пытается быть реалистичным (найденный героиней дневник другой героини занимает лишь полторы страницы), время действия — тоже. собственно, маркеров времени часто вовсе нет, как будто течение его невозможно измерить, и длинная сцена укладывается в одну фразу, а короткий эпизод может растянуться на несколько страниц. а когда эти маркеры есть, они порой не по масштабу («шёл двадцать первый век»).

так же нарушается и сама логика повествования. авторский голос вклинивается в действие в скобках в самые неожиданные моменты, сообщая нам вроде бы не к месту, как дразнили героя в школе или какого цвета одежду любила героиня. а иногда и вовсе исправляет у себя неточные формулировки каким-то почти школьничьим тоном (ну, знаете, как когда непонятно, к чему относится местоимение). поломана и структурная логика повествования, неожиданно выделяющая нескольких совершенно побочных персонажей и эпизодических сцен в отдельные небольшие линии, вроде бы никак особо не связанные с главной.

странную логику являют и сами герои. кличка Тараса Ротова — «рот Истины», притом что он, играя в тексте не последнюю сюжетную роль, ртом Истины в нём не выступает ни в каком смысле.

благодаря всем этим постоянным нестыковкам текст как будто мерцает, будто он резиновый и пляшет. знаете, как в мультике «Потец». мерцает сам мир действия. это и логично — мы же находимся в бреду, да и тонкие миры, к которым приходится обращаться за помощью и куда так или иначе стремятся многие герои, не статичны, они неуловимы.

итоговый эффект — крайне интересный. пошлое сравнение, но вынуждена признать, что мне эта книга показалась лучшей возможной новеллизацией картин Линча, у которого тоже ужас может принимать форму розетки, убийство быть гигантскими ножницами, а рука иметь форму танцующего карлика.

***
а ползвезды я сняла за социальное лицемерие. мне было очень интересно почитать, какими глазами смотрит столь необычный художник и автор на нулевые, и я принимаю его позицию, но в конечном итоге книга перебирает с нытьём о том, что духовность потеряна, а искусство распродано. и опять же, ладно бы он просто так думал — но читать это от автора, который весь поздний период СССР прожил в успешной эмиграции, а печататься в России стал только в эти самые бездуховные девяностые, неприятно.

Мамлеев. Другой.

С удивлением обнаруживаю в себе ясность любви к такого рода сюжетам, фантастическим, непохожим ни на что. Метафизическим.

Других в этой книге наверное много, если не все, но есть основные ДРУГИЕ.
Многообещающее начало с поездом и ОДИН(цовым) Леней, как причиной, вокруг которого насаживается сюжет, всех движений всех героев романа - в середине вязнет в бытовую и полукриминальную возню.
Несколько моментов:
Прямым текстом автор впихивает, иногда довольно неудачно, таких классических мистиков от литературы как Достоевский, тут от него несколько отсылок в виде слезинок младенца (вставлено пошло), калькируются еще некоторые моменты, вроде как вводится идиот.
От Гоголя остается намек на метафизичность, хотя Гоголь тут видимо сидит в уме автора без четкого проявления.
Блок - ну куда без него?
Несомненно еще одно - роман насыщен кошачьими, и коты и кошки постоянно присутствуют в больших количествах, прямо, иной раз вставляются что бы сюжет как то связать.
Отсюда, от котов, к Алене и Лохматову, с его малиной в лесах, и мистической картиной Алены один шаг до Воланда и Маргариты. Во всяком случае для меня просился именно такой вид.
Итог.
Роман наполнен фантастическим рассуждениями о космическом хаосе, поиске не то авантюриста, не то ИНОГО человека Акима Иваныча, Достоевский как печать на челе у автора (Мамлеева), Гоголь как незаметное присутствие, Булгаков выпирает вычурно и пошловато.
Читалось с интересом.
Закладка фразы (уж очень картина показалась вкусно описанной):
На подоконнике - герани,на столе - несколько книг, главным образом о смерти, и две бутылки водки, буханка черного хлеба.
МЕТКИ: Мамлеев

Метафизическая книга обо всем сразу и ни о чем конкретно. Книга ставит перед читателям вопросы, рассуждает о них, но всегда понятно, что никаких ответов не будет из за этого весь смыл прочтения книги теряется. Пишет автор, пишет, без сюжета, без искры, рассуждает о вечном, о злом и добром, как картину пишет, не зная конечного результата, просто творит. А вот, что получилось, это наверное только критики здраво рассудят, т.к. мне обыкновенному читателю, данная книга не понравилась. Не то чтобы совсем, но не было интереса, увлечения книгой. Иногда книга вызывала мысли о вечном, о бытие, о жизни, о смерти, именно поэтому у неё средняя оценка, а не меньше.

Как сохранить сокровенное в мире деградации и развращения

Есть такие писатели, которым веришь больше, чем себе. Вот Юрий Мамлеев для меня таков: читая его романы, я понимаю, что есть другой мир - нематериальный и его грани, как вселенные, и есть жизнь вечная, и это правда. Это что касается любой страницы, романа, рассказа - всего, что написал этот автор. В романе "Другой" я вижу противопоставление желаний и сокровенного желания. Современный мир деградации и развращения, до отказа пичкая первым, постепенно, очень продуманно и тотально, стирает даже память о сокровенном желании, искусно заменяя его множеством мимолетных и реализуемых желаний-хотений. Подменяя дружбу общением, любовь отношениями, знания образованием и т.п. И здесь нельзя выбирать. Вот об этом этот роман. В романе изнутри показано, как живые люди в наше время (почти наше - роман издан в 2006) живут, но все равно оставляют за собой сакральное измерение. И как это полностью все преобразует в их жизни: у мира появляется глубина, они по-другому дружат, есть интерес и вкус к жизни, есть Бог в душе. Сам Юрий Витальевич писал, что задумывал роман, как "гимн сострадания и любви" и это у автора получилось без каких-либо литературных приемов, буквально, прямым текстом.