Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы.
Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека.
Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света.
Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса, ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь.
Стеклянные двери вокзала бешено крутились, не останавливаясь ни на секунду. Казалось, что это ловушки, через которые нужно проскочить, дабы не быть разрубленным. Под герметичным куполом разрывались эхо-хлопушки. Шелест голубиных крыльев, скрипящее колёсико дорожной телеги - всё умещалось на шумовом полотне.
Я, не найдя себе места, пошёл к кассам. Отстояв весьма длинную очередь, неловко обратился к кассовому окошку:
-Девушка, сколько стоит билет до Петербурга?
-У нас нет такого направления, - вполне спокойно ответила блондинка.
-А куда я могу отсюда уехать?
-У вас два варианта, мужчина. Либо покупаете билет на Жёлтую Стрелу, либо на Другой поезд. Куда Вам?
-А во сколько Стрела отправляется?
-Слушайте, вы что, с Луны свалились? Она отправляется всегда.
-Как это "всегда"?
-Слушайте, не морочьте мне голову! Вы брать билет будете куда-нибудь?
Я отошёл в недоумении. Ничего больше не оставалось, как пойти к путям.
От вокзала отходило всего два пути. По одному из них ехал бесконечный поезд. Его голова и хвост покоились где-то за горизонтом, в недосягаемости моих глаз. Над поездом выступал балкон, с которого прыгали люди прямо на крышу бесконечной змеи. Балкон был невысоко, имел очень удобный выступ для прыжка. Я разглядел мужчину - контролёра, собирающего билеты у будущих пассажиров. Среди них было много индусов.
Ничего не оставалось, как узнать что за Другой поезд. Быть может он довезёт меня до Питера. Я развернулся ко второму пути. На нём стоял отполированный, помпезный экспресс. Стоял в абсолютном покое, но, как бойцовский пёс, готовый в любой момент ринуться в даль.
У первого вагона стоял проводник. Уже дедушка, в красивых лакированных ботинках, с жёлтыми очками на переносице. В руках блестела трость.
-Вы ко мне, молодой человек? - поинтересовался он.
-Я не знаю. У меня билета нет. Мне домой бы.
-Ко мне. Сразу видно, что ко мне. А билет и не нужен мне от вас. Он у вас на лоб приклеен, я итак всё вижу. Проходите в вагон.
Я послушно вошёл.
Вагон был пуст. Только дребезжание мотора снизу наполняло его какой-то иллюзией жизни. Я сел на приглянувшееся место. Аккуратный проводник устроился напротив.
-Мне домой надо, в Питер, - рассыпался я в пояснениях.
-Ну, Питера вам не видать. Но не отчаивайтесь. Он вам больше и не понадобится, Питер этот ваш. Пожили там, и хватит.
-А куда меня везут теперь?
-Остановок у нас несколько. Все они необычайно интересны.
-А мне где выходить?
-Этого не знает никто. Даже я. Но вы выйдете там, где надо. Я уверен. В противном случае вас выведут на нужной остановке.
Я оглянулся на пустой вагон. Предположение о том, что меня может здесь кто-то выгнать, вызывало улыбку.
-Знаете, мне это всё не нравится. Я в Питер хочу! Понимаете, Питер! Мосты, Эрмитаж, Достоевский! В Питер!
-Вы так ничего и не поняли, молодой человек, - качал головой седовласый денди.
-Что я должен был понять, сейчас же вези меня в Питер, слышишь, ты?!
-Ты, - он наклонился ко мне поближе, - умер.
Я молча раскрыл рот, ошарашенный его ответом.
Старик не спеша встал и, кряхтя, направился куда-то вглубь состава. В его жёлтых стёклах отражались бесконечные вагоны такой-же Жёлтой стрелы. Наш поезд, со свистом выпустив пар, закрыл двери.
Стеклянные двери вокзала бешено крутились, не останавливаясь ни на секунду. Казалось, что это ловушки, через которые нужно проскочить, дабы не быть разрубленным. Под герметичным куполом разрывались эхо-хлопушки. Шелест голубиных крыльев, скрипящее колёсико дорожной телеги - всё умещалось на шумовом полотне.
Я, не найдя себе места, пошёл к кассам. Отстояв весьма длинную очередь, неловко обратился к кассовому окошку:
-Девушка, сколько стоит билет до Петербурга?
-У нас нет такого направления, - вполне спокойно ответила блондинка.
-А куда я могу отсюда уехать?
-У вас два варианта, мужчина. Либо покупаете билет на Жёлтую Стрелу, либо на Другой поезд. Куда Вам?
-А во сколько Стрела отправляется?
-Слушайте, вы что, с Луны свалились? Она отправляется всегда.
-Как это "всегда"?
-Слушайте, не морочьте мне голову! Вы брать билет будете куда-нибудь?
Я отошёл в недоумении. Ничего больше не оставалось, как пойти к путям.
От вокзала отходило всего два пути. По одному из них ехал бесконечный поезд. Его голова и хвост покоились где-то за горизонтом, в недосягаемости моих глаз. Над поездом выступал балкон, с которого прыгали люди прямо на крышу бесконечной змеи. Балкон был невысоко, имел очень удобный выступ для прыжка. Я разглядел мужчину - контролёра, собирающего билеты у будущих пассажиров. Среди них было много индусов.
Ничего не оставалось, как узнать что за Другой поезд. Быть может он довезёт меня до Питера. Я развернулся ко второму пути. На нём стоял отполированный, помпезный экспресс. Стоял в абсолютном покое, но, как бойцовский пёс, готовый в любой момент ринуться в даль.
У первого вагона стоял проводник. Уже дедушка, в красивых лакированных ботинках, с жёлтыми очками на переносице. В руках блестела трость.
-Вы ко мне, молодой человек? - поинтересовался он.
-Я не знаю. У меня билета нет. Мне домой бы.
-Ко мне. Сразу видно, что ко мне. А билет и не нужен мне от вас. Он у вас на лоб приклеен, я итак всё вижу. Проходите в вагон.
Я послушно вошёл.
Вагон был пуст. Только дребезжание мотора снизу наполняло его какой-то иллюзией жизни. Я сел на приглянувшееся место. Аккуратный проводник устроился напротив.
-Мне домой надо, в Питер, - рассыпался я в пояснениях.
-Ну, Питера вам не видать. Но не отчаивайтесь. Он вам больше и не понадобится, Питер этот ваш. Пожили там, и хватит.
-А куда меня везут теперь?
-Остановок у нас несколько. Все они необычайно интересны.
-А мне где выходить?
-Этого не знает никто. Даже я. Но вы выйдете там, где надо. Я уверен. В противном случае вас выведут на нужной остановке.
Я оглянулся на пустой вагон. Предположение о том, что меня может здесь кто-то выгнать, вызывало улыбку.
-Знаете, мне это всё не нравится. Я в Питер хочу! Понимаете, Питер! Мосты, Эрмитаж, Достоевский! В Питер!
-Вы так ничего и не поняли, молодой человек, - качал головой седовласый денди.
-Что я должен был понять, сейчас же вези меня в Питер, слышишь, ты?!
-Ты, - он наклонился ко мне поближе, - умер.
Я молча раскрыл рот, ошарашенный его ответом.
Старик не спеша встал и, кряхтя, направился куда-то вглубь состава. В его жёлтых стёклах отражались бесконечные вагоны такой-же Жёлтой стрелы. Наш поезд, со свистом выпустив пар, закрыл двери.
Не каждый день приходится умирать. Если бы это было делом ежедневным, то стало бы банальным и неинтересным: все бы подсмотрели что там по ту сторону и вряд ли бы уже захотели обратно. У человечества больше не осталось бы тайн и секретов, и все просто бы взяли и сдохли окончательно от скуки и безысходности в этом мире, ушли бы в лучший мир и всё бы было хорошо на старушке Земле без вредных человеков, и человекам бы было тоже неплохо, хоть и тоскливо без неё. Однако, не судьба, не так всё просто, надо жить и страдать, жить и искать чего-то другого, например, а уж потом свобода полёта сознания по другим пространствам и бытиям, или кто во что верит.
В очередной раз в русской литературе поднимается вопрос: что делать? Задаёт его уже не Чернышевский. Только если тогда ответ предполагал «революция», то теперь… а что теперь? Тоже революцию? Может и её самую, только теперь эта должна быть метафизическая революция. По прошествию полутора веков, двух мировых войн, сотен локальных конфликтов разного размера и значимости, всё же стало ясно, что менять устройство государства заведомо обречённое дело, если заранее не изменить умов людей.
Очередной элемент мозаики моих несвязных построений: между делом вернусь к С. Франку и его статье «Этика нигилизма». Франк обвинил русскую интеллигенцию в бездействии, пассивности. Чешут языками, понимаете ли, а ничего не делают, надеются на лучшее будущее, пророчат его, книжки пишут, водку пьют и мнго курят, только лучшее будущее не рыбка безмозглая, на наживку само не идёт. Надо меняться господа, а то так и сгниём в чернухе-бытовухе, или распродадут нас всех на органы западным буржуям. Вокруг истеричные барышни, психопаты, бандиты, политики, аферисты и никаких милых пони, радуга вообще теперь стала исключительно с анальной коннотацией, а бабочки лишь продукт галлюциногенов. Плохо, всё плохо, настолько плохо, что даже Достоевский себе такое не представлял в своих лучших работах. И тут, как обычно, я скажу, что книжка совсем не об этом, но на самом деле всё же и об этом тоже. Вообще, тяжело сказать о чём книжка, но в какую-то тоску и декаданс утягивает с головой. Читая её я смотрел на зелёный чай в кружке и думал о том, что водке бы там было уютней.
Ещё дальше, ещё одно звено нелогических построений о книжки с таким же сдвинутым сюжетом: теперь продолжу линию Масодова из «Чертей» (как удачно книги одна за другой пошли всё же, прям одна другую продолжили). Человек перестал надеяться на человека и ждёт вмешательства высшей силы, ибо за те же полтора века после Чернышевского в очередной раз стало ясно, что человек сам не справиться: похоронили Бога, науку, прогресс, историю, цивилизацию… стоп, чёрт! Бога похоронили же, беда. На кого теперь надеяться? Такой и есть парадокс: Бога похоронили, ибо то ли умер, то ли убили сами, но вот надеяться по привычке не перестаём – не на кого больше ведь, не на человека же, а если не на него, то – на кого? Вот она, если коротко, суть всех этих метафизических терзаний: когда человек задаётся вопросом о том «что делать», то он неминуемо приходит к тому, что надо на кого-то надеяться.
Как тут не крути, но выходит, что человек всё прорастерял и на него надежды нет, значит – на Бога, но вот Бога тоже человеки прорастерял и нет его, значит на человека, но. Бесконечная такая зацикленная схема выходит и единственный вариант этот заколдованный круг разорвать это взять и на позиции человека вывести из неё, например, сверхчеловека, то есть другого. И если «Шатуны» ещё шатались туда сюда, то в «Другом» тупик более ощутимо очевиден – немного пошатались, и всё - конец. Человечество заходит в тупик в самом себе.
Почти всё выше сказанное можно отнести и к его книге «Московский гамбит», только будем держать в уме, что там чуточку больше эзотерики, мистики и религиозно-философских размышлений.
Чёрти что творится с поездами на земле русской, как метко заметил в своём рассказе slow_reader : то они тебя везут в никуда, то в ад, хотя ты хотел попасть всего-навсего в Новосибирск (или на худой конец в Петушки). Ничего не поделаешь, поезд — такой мощный символ, что отечественные писатели цепляют и цепляют к нему новые вагончики. А уж основателю метафизического реализма сам кто бы там сверху ни был велел это делать, в мамлеевской прозе символ на символе сидит и символом погоняет.
Впрочем, на мощности этих символов крутота романа и заканчивается. Дальше идут эксперименты и вязкое тесто проб и ошибок. Литературоведу и исследователю, впрочем, разгуляться есть где, а читателю простенькому, смертному — многое не понравится. Оборвавшийся в никуда сюжет не понравится. Плохо связанные сюжетные линии (тесно, но плохо!) не понравятся. А тот возмутительный факт, что заявлена метафизика главных героев, а раскрываются они неохотно, а то и вовсе не — вообще заставит кого-то зубами заскрипеть от досады.
А так всё хорошо начиналось. Жуткие сны, где главного героя возят по всем кругам ада (не дантевским, мамлеевским!), а потом и за пределами оного. Какой-то уберчеловек, который потихонечку сводит ГГ с ума. Волнения окружающих... И — бах! — про главного героя мы забыли, пошли околосказания о всех, кто с ним связан, но и про них не договорили, а как только наконец стало понятно, к чему все эти толпы людей и как они связаны, — финал. Без катарсиса.
Основные мотивы творчества Мамлеева проследить можно, если на этом сосредоточиться. Неприкаянность и одиночество личности, дьяволиада и бесовщинка, обязательно где-то ад на горизонте, а то и прямо посередь стола. Попытки героев найти себя и своё место в мире, которые захлёбываются в потоке невнятицы. Нет, это пока что-то ещё не то, не моё, но чувствуется, что автор при желании может жахнуть — мало не покажется. Ещё пара романов для подготовки и возьмусь за "Шатунов". А пока просто проедусь на этом поезде в ад, Новосибирск, лишь бы не в пределы мамлеевского МКАДа. У него там побеспокойнее, чем в аду, будет.
Искать на протяжении всей книги бога или дьявола, до конца не осознавая суть славянской мифологии, крепко связанной христианской моралью, можно бесконечно долго. Похоже, Мамлеев никуда не торопится, крайне размазывая развитие сюжета по дуршлагу, где из отверстий на читателя вываливается множество несвязанных в одну цепь событий, будто с чьих-то ушей падают макароны, отлежавшие свой срок, а ныне полные противных склизких червяков, представляющих из себя всю соль и отличный набор специй, к помощи которых прибегали древние люди, так и получается перед читателем картина того самого Другого - вернувшегося с того света человека, отвергнутого высшей сущностью, прошедшего через испытания и несколько кругов ада с повышением переходных уровней до полного самосозерцания, оставив позади всех вышедших душ на предназначенных для них станциях, кроме главного героя книги, предоставленного в одиночестве продолжить жить дальше, покуда за ним будут проявлять уход, а дед на соседней койке станет испускать струи мочи на оперирующих его хирургов, производя во всём хаосе потока мыслей невообразимый переполох, переворачивающий сознание автора, что старался донести до читателя некий тайный смысл, обрекаемый в модные гламурные термины метафизических предположений, сводя суть всего происходящего к банальному сумбуру, никак не претендующему на определение потока сознания, извергая из своего ума всевозможный набор слов, сводя всё в поиски не просто определения личного я в пространстве, а никак не меньше, нежели попытка замахнуться на важность собственной личности, которая, к сожалению, является настолько бесценной, что за неё никто никогда ничего не заплатит.
Серьёзно воспринимать новые веяния в литературе можно. Они всё-таки для того и новые, чтобы люди читали и думали, думали и анализировали, анализировали и как-то всё это обосновывали. Весь процесс изложения книги зарождается в голове автора не из пустого места, а в соответствии с его предрасположенностью к возможности выражать свои мысли и строить внутри своего воображения некие логические цепочки, из которых проистекает некая важная информация, никак не способная удержаться в мозговых извилинах одного отдельно взятого человека. Возникает трещина на готовности понимать, отчего все здравые предположения отправляются в разные стороны. Но ни одна не дойдёт до нужной стадии созревшего осознания, двигаясь зигзагообразно, постоянно ускользая от возможности встречи с тем замыслом, о котором автор всё-таки хотел сказать. Если хотел сказать, разумеется.
Воспринимать "Другого" можно по разному. Делать выводы из иллюзорного вояжа главного героя на поезде Москва-Новосибирск-Улан-Батор, кем-то по пути перехваченного и направленного в ад, конечно, можно. Но всё сталкивается не с парой розеток на весь поезд, а с принципом метро и объявляемых остановок голосом ведущего состав человека. Не может электропоезд двигаться на такие дальние расстояния, а платформа находиться на одном уровне с восприятием. Осознание избранности приходит не сразу, всё в конечном итоге оказывается последней каплей разумного построения сюжета, сходящего на нет сразу после пробуждения ото сна, что приводит к печальному осознанию не столько избранности, сколько горькой никчёмности. И не дед на соседней койке мочится, а мочится кот главного героя ему же в постель, проведённый ласковым посетителем мимо внимания медицинских работников.
"Другого" воспринимаешь с позиции героев книги, воспринимающих свою сущность в реальности с позиции пересаженной другому человеку почки. Пересадили и пересадили, но пересадили вместе с личностью человека, а это уже совсем другая тема для разговора. Итогом прочтения Мамлеева становится один простой неутешительный вывод, который выражается ёмким и коротким словом, что можно воспринять как похвалу, но и как оскорбление тоже.
Эти рецензии тоже могут вас заинтересовать:
- "Кысь" Татьяны Толстой
Еще в студенчестве, лет 10 назад, прочел роман "Шатуны", прифигел (начал книгу с вечера, прочел какую-то часть ее, а ночью мне потом снились кошмары, мозг каким-то образом сам генерировал внутри сна схожий стиль повествования) , почитал еще пару-тройку рассказов из сборника "Черное зеркало", снова прифигел и как-то на Мамлеева больше не тянуло...
И вот, будучи на самоизоляции, захотелось мне еще чего-то такого поехавше-веселенького, решил взяться за роман "Другой". Сперва показалось слабовато, но чем дальше продвигался, тем становилось интересней. Спойлерить не хочу, но свой цимес от этой книги я отловил: были и веселящие чудаковатости, были и какие-то умные диалоги героев, сюжет менялся неожиданным образом.
Важно упомянуть, что в отличие от "Шатунов" это более адекватный и доступный для восприятия роман, что как по мне даже хорошо: то есть "Другой" - это типовая мамлеевщина, ты что хотел, то и получаешь, но без передозировки для психики.
Не раз в рецензиях попадалось, что поздние романы Мамлеева более "приглаженные", так вот меня таковая приглаженность скорее радует. Обязательно прочту у данного автора что-нибудь еще.
— Ну, эта история из параллельной реальности. А я считаю, нельзя жить в двух реальностях сразу, пусть меня осудят за это. Такое доступно поэтам, но ты не поэт, Леня.
Единственно, что серьезно отсутствовало — это изображение Достоевского, которое занимало многозначительное место в квартире Вадима. Не то чтобы Филипп не почитал Достоевского, он просто полагал, что последнее слово о человеке еще не сказано. И сам весьма опасался такого слова. Его жена Евгения поддерживала его в этом. «Не дай Бог на Руси появится писатель, который переплюнет Достоевского», — говорила она самой себе по ночам.
«Эх, — скучал он, — знать бы до конца изнанку этого мира… Я бы ее всем показал. Мол, любуйтесь… Только не давитесь от смеха и уважайте обратную сторону истины. Вот так».
Он порой сетовал про себя, что иногда даже во время соития Лера умудрялась читать французские романы.
Молоденькая, но с лицом, похожим на бред новорожденного.