Мишель Сарр безвозвратно лишился прошлого. Обрезок кинопленки с гипнотическим женским лицом – его единственный компас в сюрреалистическом дрейфе от Лос-Анджелеса с занесенными песком хайвеями через Париж, освещенный лишь огнями уличных костров, к Венеции, где в пересохших каналах устраивают велогонки. И если Мишель жаждет вернуть память, то его дед Адольф Сарр, бывший вундеркинд немого кинематографа, бежит памяти о том, как в 1920-е годы снимал утраченный, казалось бы, безвозвратно шедевр «Смерть Марата»…
Впервые на русском – дебютный роман автора «Амнезиаскопа» и «Явилось в полночь море», едва ли не самый яркий старт писательской карьеры в американской литературе конца XX века.
Сложный, но невероятно красивый роман. Запутанная история, ниточки которой читателю придётся соединять с превеликим трудом, особенно при первом прочтении, которое больше похоже на лучистый сон - мягкий свет, девушка, призывающая диких котов, полсотни велосипедистов, потерявшихся в тумане, таинственные пересечения судеб, мистика, ставшая привычной реальностью...
Было трудно. Стоило отвлечься, и я теряла нить, несколько абзацев бесцельно блуждая в лабиринте книги и ничего не понимая. Возвращалась обратно, перечитывала. Вздыхала с облегчением, уразумев, кем же приходятся друг другу персонажи, разделённые несколькими поколениями. Воздевала глаза к потолку, спрашивая: "Ну что же он этим хотел сказать?"
Но все сложности стоили потраченных трудов. Великолепный язык произведения просто покорил меня, как и сомнамбулическая атмосфера, мастерски созданная автором. Если ищете книгу, которая будет вливаться в вас непрерывной чистой струёй, заворожит и оставит без ответов все вопросы, пренебрежёт логикой ради точности ощущений - "Дни между станциями" самое то.
О чём эта книга больше всего? О предательстве. Эту тему я выделила бы как главную, а всё остальное - на втором плане. Богатый получается второй план, копать его можно долго, тут вам и образ поезда как человеческой жизни, и любовь как слепая покорность судьбе, и много чего ещё... Но главная тема - предательство, на этом я настаиваю. Каждый эпизод завершается им, это кульминация каждой сюжетной линии. Предательство определяет всю последующую жизнь человека, намертво привязывая его к жертве, отзываясь чувством вины и единения, как будто предать - это то же самое, что пришить к себе суровыми нитками. В книге нет такого персонажа, который был бы чист от этого греха и не был бы изломан и смят чужим отречением.
Как это понимать? Да как хотите. Можно так: в этом суть человека, и именно предательство движет мир, а не любовь и не что-либо ещё. Можно по-другому: на самом деле это высшая форма мудрости, и от того, что полюбилось, лучше сразу же отречься, чтобы избежать жажды обладания и не искушать богов своим счастьем. Можно так: это малодушие, избежать которого почти невозможно; презирать ли таких людей или нет, но стоит всегда помнить, что предают только свои. Как бы то ни было, на этом стоит роман, и большая часть предательств необъяснимы и нелогичны, потому что иначе они не были бы такими страшными и болезненными.
А ещё в этом романе самые странные любовные сцены, какие мне только доводилось читать:
"Меньше часа пробыли они влюбленными в Париже, когда он овладел ею на лестнице отеля; ключ выскользнул из его пальцев, и он рывком расстегнул пуговицы на ее юбке, спустил ей трусики до щиколоток, в то время как она держалась за перила. В ту ночь они занимались этим в кустах у музея Оранжери, когда он уперся взглядом ей пониже спины и увидел фонари площади Согласия, расплывчато и бесплотно сиявшие сквозь дым. Он набрасывался на нее по всему Парижу: в закрытом дворике близ Плас-Пигаль, где он увидел промеж ее бедер прозрачный лик за цветистым витражом; в Булонском лесу, где краем глаза заметил, как сумрачно-черная листва шелестит по ее шее. На ее плечах он увидел парижские кафе и овладел ею в самом дальнем, темном углу подземного грота несколькими секундами раньше, чем тот закрылся и окончательно погрузился в темноту; рядом играл джазовый оркестр, и она чувствовала жар, пышущий из каменных стен, сквозь свитер и на щеках, когда он был внутри нее. В ее ладонях он увидел, как потускнели и умерли фары такси, и вошел в нее, и стекло витрины за ней стало скользким от ее горячих бедер; когда они остановились, такси снова включило огни, и они сели внутрь"
***
"Он схватил ее за бедра и притянул еще ближе. Ты чувствуешь мой язык? – спросил он. Она молча кивнула. Чувствуешь его в закоулках своего сердца? Мишель! – сказала она, пожалуйста, я больше не могу; но ни звука не сорвалось с ее губ, когда она увидела, как кончик его языка пробирается по аорте, вдоль ее горла, и скачет у нее перед глазами"
***
"Он медленно опустил руки и схватил ее сзади, притягивая поближе к себе; в свою очередь, она притягивала его, и его седые волосы коснулись ее живота. Она представила, что она сама – длинный, тускло освещенный коридор. Она представила, что вдоль нее тянутся фонари и факелы, блекло освещая его путь"
Сложный, но невероятно красивый роман. Запутанная история, ниточки которой читателю придётся соединять с превеликим трудом, особенно при первом прочтении, которое больше похоже на лучистый сон - мягкий свет, девушка, призывающая диких котов, полсотни велосипедистов, потерявшихся в тумане, таинственные пересечения судеб, мистика, ставшая привычной реальностью...
Было трудно. Стоило отвлечься, и я теряла нить, несколько абзацев бесцельно блуждая в лабиринте книги и ничего не понимая. Возвращалась обратно, перечитывала. Вздыхала с облегчением, уразумев, кем же приходятся друг другу персонажи, разделённые несколькими поколениями. Воздевала глаза к потолку, спрашивая: "Ну что же он этим хотел сказать?"
Но все сложности стоили потраченных трудов. Великолепный язык произведения просто покорил меня, как и сомнамбулическая атмосфера, мастерски созданная автором. Если ищете книгу, которая будет вливаться в вас непрерывной чистой струёй, заворожит и оставит без ответов все вопросы, пренебрежёт логикой ради точности ощущений - "Дни между станциями" самое то.
О чём эта книга больше всего? О предательстве. Эту тему я выделила бы как главную, а всё остальное - на втором плане. Богатый получается второй план, копать его можно долго, тут вам и образ поезда как человеческой жизни, и любовь как слепая покорность судьбе, и много чего ещё... Но главная тема - предательство, на этом я настаиваю. Каждый эпизод завершается им, это кульминация каждой сюжетной линии. Предательство определяет всю последующую жизнь человека, намертво привязывая его к жертве, отзываясь чувством вины и единения, как будто предать - это то же самое, что пришить к себе суровыми нитками. В книге нет такого персонажа, который был бы чист от этого греха и не был бы изломан и смят чужим отречением.
Как это понимать? Да как хотите. Можно так: в этом суть человека, и именно предательство движет мир, а не любовь и не что-либо ещё. Можно по-другому: на самом деле это высшая форма мудрости, и от того, что полюбилось, лучше сразу же отречься, чтобы избежать жажды обладания и не искушать богов своим счастьем. Можно так: это малодушие, избежать которого почти невозможно; презирать ли таких людей или нет, но стоит всегда помнить, что предают только свои. Как бы то ни было, на этом стоит роман, и большая часть предательств необъяснимы и нелогичны, потому что иначе они не были бы такими страшными и болезненными.
А ещё в этом романе самые странные любовные сцены, какие мне только доводилось читать:
"Меньше часа пробыли они влюбленными в Париже, когда он овладел ею на лестнице отеля; ключ выскользнул из его пальцев, и он рывком расстегнул пуговицы на ее юбке, спустил ей трусики до щиколоток, в то время как она держалась за перила. В ту ночь они занимались этим в кустах у музея Оранжери, когда он уперся взглядом ей пониже спины и увидел фонари площади Согласия, расплывчато и бесплотно сиявшие сквозь дым. Он набрасывался на нее по всему Парижу: в закрытом дворике близ Плас-Пигаль, где он увидел промеж ее бедер прозрачный лик за цветистым витражом; в Булонском лесу, где краем глаза заметил, как сумрачно-черная листва шелестит по ее шее. На ее плечах он увидел парижские кафе и овладел ею в самом дальнем, темном углу подземного грота несколькими секундами раньше, чем тот закрылся и окончательно погрузился в темноту; рядом играл джазовый оркестр, и она чувствовала жар, пышущий из каменных стен, сквозь свитер и на щеках, когда он был внутри нее. В ее ладонях он увидел, как потускнели и умерли фары такси, и вошел в нее, и стекло витрины за ней стало скользким от ее горячих бедер; когда они остановились, такси снова включило огни, и они сели внутрь"
***
"Он схватил ее за бедра и притянул еще ближе. Ты чувствуешь мой язык? – спросил он. Она молча кивнула. Чувствуешь его в закоулках своего сердца? Мишель! – сказала она, пожалуйста, я больше не могу; но ни звука не сорвалось с ее губ, когда она увидела, как кончик его языка пробирается по аорте, вдоль ее горла, и скачет у нее перед глазами"
***
"Он медленно опустил руки и схватил ее сзади, притягивая поближе к себе; в свою очередь, она притягивала его, и его седые волосы коснулись ее живота. Она представила, что она сама – длинный, тускло освещенный коридор. Она представила, что вдоль нее тянутся фонари и факелы, блекло освещая его путь"
Завораживающая книга, странная и непостижимая. Наверное, самое сильное впечатление из прочитанного за последнее время. Книга о тенях. Книга о грезах. Книга об иллюзиях, что порой реальнее реальности. Книга о любви, о любви, как способе пересечь пределы видимого. Книга о печали и потерях. Книга-вопрос, на который нет ответа.
Определяет ли прошлое настоящее? Возможно ли настоящее без прошлого? Кто ты без осознания себя? Какова расплата за предательство?
В жизни слишком много необъяснимого и иррационального, но поиск объяснений - это зачастую то, что определяет смысл жизни.
В постапокалиптичных пейзажах занесенного песком Лос-Анджелеса, скованного вечной зимой Парижа и Венеции с пересохшими каналами молодой человек с черными волосам и глазами старика, потерявший свое прошлое, и женщина, в детстве умевшая в степях Канзаса созывать кошек на ведомом ей одной языке, каждый через свои потери находят друг друга и вместе пытаются постичь то, без чего невозможно обрести себя.
А за много лет до того, другой юноша, дед первого, снимает черно-белый немой фильм, который будет признан шедевром, будет утрачен, и приведет к утратам новым.
Прошлое, сколько не теряй его, неумолимо в своем существовании.
И однажды придет поезд, и ты сядешь в него, а за окном замелькают все воспоминания, все прожитые дни, и поезд все будет возвращаться и возвращаться на самую важную станцию..
Сложно передать все чувства, вызванные книгой. Но - мне очень, очень понравилось.
Неумелая попытка изобразить магический реализм
Стилизация - это непростой и требующий отдельного искусства прием. Мало кто даже из маститых писателей хорош в этом. Еще более грустный результат можно получить - если стилизовать свое произведение под маститого писателя.
И, к сожалению, открывая эту книгу, мы сталкиваемся с довольно-таки неудачным опытом стилизации под «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса Давайте я попробую рассказать вам, почему этот опыт оказался неудачным.
Во-первых, надо понимать, что произведение полностью вторично. Разумеется, в первую очередь вторичен стиль. Подозревая, что в этом есть часть вины переводчика, я залезла в отрывки романа, доступные на Амазоне на языке оригинала и с прискорбием вынуждена была признать, что переводчик скорее попытался (тщетно) облагородить произведение. На самом деле стилизация шита еще более белыми (простите, в духе книги стоило бы написать "синими") нитками. Потуги в создании магического реализма (или даже сюрреализма) вырождаются в перепутанную "лав стори" с довольно наивными фантазиями о взаимоотношениях полов.
Когда Лорен была маленькой девочкой, она вставала посреди канзасских полей и призывала кошек. Сквозь травы, по которым стелился лед грядущей зимы, они пробирались к ней одна за другой; она видела их в свете Луны. (...) Она и сама не знала, зачем они приходят. (...) Но они приходиле к ней, и поэтому было ясно, что она особенная, и, возможно, задумается она двадцать лет спустя, они приходили по той же причине, по которой она приходила к ним, а именно - было так прекрасно видеть их, все эти тени-распятия и огни-лезвия, и она была прекрасна той же красотой.
И тут мы подходим ко второму пункту - или даже второму пласту стилизации. В среднем, молодому автору (а, напомню, "Дни между станциями" - это лишь первый роман Стива Эриксона, который в будущем стал известным литератором и кинокритиком и, хочется верить, сильно вырос по сравнению со своим начальным произведением) проще всего писать от первого лица, передавая мыслями главного героя свои переживания и страсти... Ну, еще, пожалуй, от третьего - отстранено пересказывая сюжет и позволяя читателю самому догадываться о причинах поступках своих персонажей (особенно хорошо так удаются детективы или произведения с сюжетной интригой). Тридцатипятилетний автор же пытается ступить на стезю, позже перекопанную и утоптанную Джорджем Мартином - писать от лица разных героев, что сейчас модно называется "от разных POV" (от английского point-of-view). История мечется от главной героини (Лорен), к таинственному герою (Адриан-Мишель), чья история рассказывается еще и глазами его дяди, к его деду Адольфу, и обратно к Лорен. И вот тут стилистика автора дает второй сбой. Если те части романа, которые излагаются со стороны мужчины еще как-то можно читать (хотя, возможно мужчины-читатели меня поправят), то женская часть истории (которой, кстати, открывается роман) вызывает ступор и раздражение.
Представьте себе бессмысленную и бездумную самку, не способную к связным размышлениям, действующую только на основе инстинктов, радующуюся факту изнасилования, подверженную Стокгольмскому синдрому, терпящую многолетний, как модно сейчас говорить, абьюз, а по-простому - скотское отношение со стороны своего так называемого мужа, и вдобавок еще совершенно лишенную подобия материнского инстинкта. И вот такую-то "женщину" (мне неприятно называть ее так) и воспевает Эриксон, окутывая ее флером синих тканей, романтизмом влюбленности и глубокой таинственностью пресловутого магического реализма. Даже попытка ее идентификации с кошкой, которую старательно, с первой страницы навязывает автор, пытаясь изобразить ее вольным созданием, полным страсти и самостоятельности, выглядит притянутой за уши и натужной! Ее мысли, ее возможная мотивация - вообще непонятны и чужды автору. Она - словно автоматон делает бессмысленные жесты, бессистемные высказывания, совершает беспечные и просто глупые поступки - и мы, дескать, должны не иначе как очароваться ее бездушностью. Увы, между "Ах, какая дурочка!" и "Боже, какая дура!" - очень тонкая грань, по которой словно в кирзовых сапогах (и, конечно же, в синем пальто) топчется писатель.
Коротко героиню в самом начале характеризует сам автор, и эта тема с "волочением" по жизни продолжается всю книгу напролет.
Все это в конце концов отняло у нее волю к жизни. Воли к жизни в ней было так мало, что она страшилась заглянуть в себя и поискать хоть какое-нибудь желание; она была уверена, что найдет там только повод все завершить; у нее не хватало даже желания умереть.
В-третьих, но не менее важно поговорить о таком аспекте работы автора, как "миротворчество". "Новая волна" американской и британской фантастики уже в конце шестидесятых сформировала читательский тренд на тщательное создание проработанных миров, в которых происходит действие произведений. Муркок, Желязны, Дик, и многие другие в своих работах руководствовались именно этим трендом, прописывая новые миры со всей возможной внимательностью к деталям (а их преданные читатели бросались в баталии, стоило бы автору допустить хотя бы малейшую ошибку). Разумеется, фантастика,в отличии от "современного романа" является низким жанром. Но боже мой, неужто ли не стыдно, в середине восьмидесятых выпускать роман с настолько грубо втиснутыми фантастическими элементами? Уж лучше бы остаться без них - чем так топорно врезать в ткань романа крошечными, как тихоходка, намеками.
Вы, наверное, сейчас думаете, о чем это я - даже если прочитали книгу. А ведь события "Дней между станциями" происходят не в нашем мире, как могло бы показаться большую часть произведения, а в апокалиптичной реальности охваченной всеобщей энтропией Земли. И отсылки на эту псевдореальность можно найти лишь в конце книги, когда становится понятно, что холод и голод окружает наших героев не в, как кажется всю книгу, послевоенной (заметить короткую отсылку на время действия романа сложно, а стилистика очень напоминает нуарные произведения конца 40-х) Европе, а в совершенно ином историческом пространстве.
Раз уж мы идём на укрупнение - давайте, в-четвёртых, коснемся самого важного аспекта: сюжет. Как раз вот с этим, надо отметить, у автора практически нет проблем. Сюжет - это пожалуй то, ради чего стоит читать это произведение. Не без пробелов, которые встречаются всегда, когда от реализма автор пытается ударится в "магию" (чего стоит только одна история с повторяющимися близнецами, первая петля которой разрешается просто чарующе, когда один из пары видит второго лишь единожды в жизни, в отражении воды под мостом (а мост и вода сами по себе выписывают ритмический узор книги), а вот вторая - вновь кажется топорной и непонятно зачем втиснутой в полотно истории, разве что только для неуклюжего рефрена), но достойно. Постараюсь избежать спойлеров, пересказывая сюжетные повороты книги: действие разбивается на шесть ключевых пластов. Сперва Лорен (не буду повторять эпитеты из второго пункта моей рецензии), переживая измену молодого ветреного мужа бросает ребенка и уезжает в другой город в помраченном состоянии рассудка, где подвергается изнасилованию мужчиной в синем пальто (честно, тут нет никаких неожиданностей, все раскрывается так сухо и глупо, словно читаешь полицейский отчёт, написанный графоманистой фанаткой любовных романчиков в мягкой обложке). Затем потерявший память (о эти штампы сериалов 80-х!) мужчина в своей синей мантии оказывается неугодным племянником голливудского продюсера - де факто эта интерлюдия нужно только чтобы обелить насильника и заодно закинуть связующее звено с четвертой частью. Третья - вся один лишь любовный роман с натыканными магическими образами. И лишь в четвертой части и начинается тот самый сюжет, о котором имеет смысл говорить (оцените сами, готовы ли вы перепахать двести с лишним страниц мистической мути, лишь чтобы ознакомиться с довольно интересным, но в общем-то банальным сюжетом). Действие переносится в прошлое, где выросший в затворничестве гений пытается снять передовую для своего времени кинокартину. В сюжете наблюдаются проститутки (вообще все женщины в романе либо проститутки, либо убийцы, либо ду... главная героиня), продажные богачи, актеры, война, предательства и много эмоций. В пятой части (все ещё интересной) история кинофильма поворачивается новой стороной уже в современности, а в шестой, результирующей, все сюжетные линии сходятся, доходя до предела сюрреалистического псевдобезумия и приводят к предельно обессмысленному финалу. Каждый пласт записан со стороны одного или даже нескольких героев, передаются их мысли, размышления, попытки объяснить их мотивацию. Удается это крайне плохо - герои картонные, словно фигуры, поставленные на фоновых кадрах мыльной оперы, оттого что снимающийся в роли актер не смог сегодня явиться на съемку; размышления примитивные; образы кастрированные и заштрихованные щедрыми порциями мистических измышлений; мотивации непонятные.
И на закуску вернёмся ещё раз к стилю: формально текст романа можно было бы назвать образным, но де-факто, он похож на лепет безумца, настолько обколовшегося седативами, что его язык заплетается и точки, разделяющие предложения, так бешено дёргаются, что превращаются в неустойчивые запятые.
Он не мог знать, что она потеряла Джейсона, поскольку в этом она не признавалась даже себе; он не мог знать, что она потеряла кольцо, так как она сама его сняла; он не мог предугадать принятые ею решения, поскольку она их еще не приняла.
Самое смешное начинается, когда автор неумело пытается описать соитие, в его представлении становящееся чуть ли не сакральным актом.
Она вспомнила что-то похожее. Тогда она была в песке. Тот, кто стоял позади, встал на колени на постели. Это тоже уже было. Она была сонная, одурманенная Луной, и тут его руки обхватили ее и все расстегнули, от груди до бедер, вспоров каждый шов, и, коченея, она поняла – сквозь туман она видела свет, падавший на ее кожу, – что она сверкает, словно лед на реке.
Она застонала в окно, почувствовав, как он вошел в нее. Она лениво потянулась к краю окна и ухватилась покрепче. Она почувствовала, как его пальцы пробежались вдоль ее бедер, притягивая ее ближе, пока он не оказался глубоко внутри. Каюта наполнилась дымом от костров на льду; она оставалась горячей и гладкой на жгучем морозе. Она крепко держалась за окно, в то время как он овладевал ею. Она смотрела на его руки у себя на запястьях – глубоко проведенные линии, синие вены, длинные белые пальцы, – как карты. Я хочу купаться в этой реке, сказала она, притронувшись к вене, хочу быть твоей сизой мавританской рабыней.
И ещё:
...ни звука не сорвалось с ее губ, когда она увидела, как кончик его языка пробирается по аорте, вдоль ее горла, и скачет у нее перед глазами. Сердце остановилось, когда он взлетел от развилки ее тела вверх, и ей почудилось, что она сейчас упадет с кровати, но, подняв взор, увидела, что он глядит ей в глаза, вонзаясь в нее. Она прижала руки к груди и обмякла под ним с распахнутыми настежь глазами и приоткрытым, заледеневшим ртом; она томилась под ним, пока он овладевал ею. Он отвел ее руки от грудей и взял их; он смахнул волосы с ее рта и взял его тоже.
В малых дозах такое описание выглядело бы интригующим, но когда этот натужно витиеватый слог вьется свыше двух сотен страниц романа - он банально набивает оскомину!
В целом надо понимать, что произведение любопытно, но в первую очередь для исследователей. Если сравнить его со следующими романами Эриксона, видно, как развивается авторское мастерство. Также можно оценить творчество малых авторов, которые писали в рамках тенденции, сформированной Маркесом, Борхесом и Кортасаром, но надо понимать предельную вторичность этого романа, прежде чем открывать обложку, подкупающую лицом Натана Филлиона.
ДП'2020
Прочитав книгу, я очнулась. Читая ее -будто пребываешь в магическом сне. И я прониклась магическим реализмом.
Маги́ческий реализм— это художественный метод, в котором магические элементы включены в реалистическую картину мира.
В современном значении этот термин скорее описательный, чем точный. Первоначально термин «магический реализм» использовался немецким критиком Францем Рохом для описания картины, которая изображала изменённую реальность.
Согласитесь , даже описание само по себе завораживающее. Ты не понимаешь , читая книгу, где ты находишься, наяву или во сне. Даже мои сны стали немного другими , более загадочными , с продолжением ,после которых не хочется просыпаться, а хочется погрузиться в них вновь.
Что касается темы ,сюжета-вы должны прочитать сами и решить что для Вас приоритетнее. Например я , во всей нереальности событий ,больше всего увидела картину реальной любви. Мы видим и сопровождение любви- измена ,взаимоотношения .Все это на фоне различных событий. Начав читать эту книгу ,я хотела бросить ее недочитав ,но это не в моих правилах , но чем дальше я проникала в сознание книги, тем больше погружалась в нее , и не смогла я покинуть страну грез ,окружающую этот роман.
Если Вы любите этот магический жанр ,любите увидеть ,то что не каждому подсилу увидеть ,то книгу смело читайте ,Но она не для всех, не всем придется она по вкусу. А после прочтения повслевкусие появляется , несмотря на очень даже реалистичную концовку. Так как в книге несколько сюжетных линий , то я для себя выделила главной-женщина , которая любит, а остальное все с чем она сталкивается ,ее судьба , судьба ,окружающие ее люди -это все на следующем плане. И конечно же стоит отметить -одиночество , одиночество поглотило всех действующих лиц , грустно от того ,что не найти и счастливого человека в этой книге ,но это реализм, пусть и магический.
Если ты оказался в поезде, то сядь у окна, откинь столик, и посмотри вокруг. По вокзалу снуют люди с сумками, все спешат уехать. И вот где-то впереди по составу заворчит тяжёлая железная махина, и нехотя тронется. Тебе покажется, что вокзал куда-то уезжает, но вот первый неуверенный стук колеса – и ты осознаёшь своё движение. Те, кто остался, возможно ещё будут бежать за поездом, заглядывая в окна и отчаянно жестикулируя на прощание, но через пару минут вокзал останется позади, это неизбежно. Теперь остается единственное и самое важное: глядеть в окна за проносящимися мимо пейзажами, за чьими-то жизнями и бытом.
Книга Эриксона примерно об этом: мы все проживаем свои жизни, стремительно проносясь сквозь время, знакомясь с разными попутчиками, дружа и влюбляясь, расходясь и сближаясь, и постоянно меняем пейзажи вокруг. Вот только стоп-крана тут нет.
Автор создал удивительный мир (по симптомам это сбывшееся глобальное потепление, хотя я не силен в этом), и заселил его странными людьми. Они призывают кошек, наблюдают за луной, снимают годами немые фильмы и говорят урывками, большую часть текста размышляя о поступках и разгадывая эти диалоги. Несмотря на умеренную витиеватость стиля, необычность тексту придают часто упоминающиеся абсурдные детали.
В книге тщательно выдержан градус ненормальности, необычные судьбы, жизни, и персонажи, которым веришь, а подумать-то не над чем.
она села в ночи, глядя в синеву: синева разбудила ее. Синевой была выстлана и обратная сторона ее век, и пленка на ее зрачках, а когда она перевернулась и коснулась подушки губами, она почувствовала вкус синевы. Ее консистенция была густой, как у коньяка, но вкус был металлический.
В отеле он договорился с консьержем, позволившим ему держать сундук в подвале; он приплачивал консьержу по пятнадцать франков в день лишь за то, чтобы иметь ключ к подвалу и возможность взглянуть на сундук, когда ему заблагорассудится. Консьержу было ясно, что с сундуком было связано дело крайней важности, потому что благорассудилось Флетчеру часто.
Они знали о присутствии друг друга, они чувствовали друг друга из разных комнат
В нем была напористость, она жила где-то в верхней части спины, между лопатками; иногда этот напор оказывался близко к сердцу, а подчас куда мощнее двигал им, когда сердце не мешалось вовсе.
Он понял: то, что находится по ту сторону экрана, ничуть не лучше того, что он видит по эту сторону, и нет смысла ждать минуты, когда он сможет шагнуть туда, где, как ему всегда казалось, его место и куда он всегда намеревался когда-нибудь отправиться. Он понял, что резня – это резня, поражение – это поражение, а мертвые всегда будут умирать и там ничуть не лучше, там все точно так же. В этот момент он повзрослел.