Рецензии на книгу «Комната Джованни» Джеймс Болдуин
Сожму я в узел нить
Меж сердцем и сознаньем.
Хочу разъединить
Себя с моим страданьем.
Покой и тишь во мне.
Я волей круг мой сузил.
. . . . . . .
Но плачу я во сне,
Когда слабеет узел...
(Зинаида Гиппиус ‘’Узел’’)
За обманчивой легкостью, даже воздушностью, текста притаилась такая боль, что острыми шипами прошлась по оголенным нервным окончаниям; общая боль, наверное, любого человека, который хоть однажды пытался убежать от себя, пытался быть не собой, убежать от любви, кто хоть раз причинял боль любимому человеку. Так бывает... Мы все такие разные: женщины – мужчины, с разным цветом кожи, разными убеждениями, из разных культур и эпох, разных религиозных конфессий или атеисты, а объединяет нас одно – боль одиночества. Как же трудно, порой невыносимо, жить и наслаждаться свободой и жизнью без оглядки на социум, на лживые и двойные стандарты общества, которое за закрытыми дверями собственных домов или в глухой черноте ночных улиц может удовлетворять свои самые темные и глубинные страсти, но при свете дня готово бросать камни в первого споткнувшегося. Бросать безжалостно, с особым остервенением.
Автобиографический роман Болдуина расскажет нам о парижской жизни американца Дэвида, который, пытаясь убежать от себя и своих желаний, покинул пуританскую Америку, где за гомосексуализм сажали в тюрьму, переехав жить в свободный и ароматный Париж извилистых улочек, ночных баров и тягучей Сены. Но нет ничего страшнее личного, собственного неприятия себя самого, своего естества, своих истинных чувств из-за косности общественного мнения, впитанной в кровь непорочной чистоты и стремления не запачкаться. Так не бывает, так нельзя: нельзя лгать самому себе, в противном случае, твой собственный внутренний ад рано или поздно накроет тебя. Нежелание или неспособность говорить о своих настоящих и искренних чувствах, рано или поздно выхолаживают душу. Дэвид словно находится в полипропиленовом мешке одиночества, куда не проникают ни звуки, ни чувства, ни легкие ароматы любви. Комната Джованни – метафора той любви, которая возникла между американцем Дэвидом и итальянцем Джованни. Клаустрофобия, которая мучает Дэвида – это его личная клаустрофобия собственных чувств, собственного тела и желаний. Они оба - Дэвид и Джованни - бежали далеко-далеко каждый из себя и от себя, одинокие, и только они могли подарить друг другу настоящую свободу, подарить себя. Грязная и захламленная комната, которую можно было просто очистить, убрать и впустить солнце, - стоит только протянуть руку, поверить себе и почувствовать биение дорогого сердца рядом, научиться отдавать себя другому, - становится тюрьмой для двоих любящих, выход из которой для одного гильотина, для другого ад внутри - навсегда.
Не важно с кем ты спишь, важно кого ты любишь, кому хочешь и желаешь отдавать себя. К кому тянется твоя душа, чтобы вместе гулять по набережным Сены, весело есть из бумажного пакета кисло-сладкую вишню, с кем хочется просыпаться каждое утро. От кого не хочется бежать. И кого хочется спасти просто прижав к собственному сердцу и вдохнуть жизнь, подарив нежный поцелуй...Убить любимого так легко - вернуть, порой, уже невозможно.
Флэшмоб 2012 Рекомендация lost_witch . Я уже боюсь таких совпадений :)
Au revoir, mon cher
Читать романы про геев не моё хобби. Мне куда приятнее наблюдать, как его руки скользят вверх по её ногам, нежели следить за тем, как он кладёт голову на мужскую грудь. Но проиграв этот роман в желания, у меня не осталось выбора. Я открыл дверь в комнату.
В её углу стоит пара пустых бутылок. На одной полке кричат конфликты и семейные драмы, на другой – подростковые сфинксы. Всё это цепляет, привлекает взгляд глубиной рассечения. Раскрывая окно и закуривая сигарету… приходит осознание, что эта комната далеко не книга про одних геев. Скорее здесь пахнет любовью, рефлексией и красным вином. Надо признать, что свежий парижский воздух приятно разбавляет этот спёртый запах.
Если начертить схему персонажей романа, можно заметить явный квадрат.
Первая царапина на стене – Дэвид.
Парнишка, который отправляется в Париж, покидая Штаты. Особо хочется выделить его историю об отце. Мне редко когда интересно читать байки о взрослении прыщиков. Здесь же это цепляет каким-то странным образом. Я листал и проваливался в сюжет. Повествование дробится на отдельные фрагменты. Так, например, в одной из глав Дэвид рассказывает о сексе с соседским подростком, в другой – как тётушка отчитывает тихого, но пьяного отца. Последний прорисован настолько нежным и нелепым, что пару раз я аж умилялся.
Вторая черта – Комната.
Контекст здесь становится персонажем и идеей. Квадрат из четырех стен на 1-ом этаже обладает своим запахом и развитием. Взгляд комнаты – пара тусклых окон во внутренний мир спрятанного дворика. Чтобы дернуть за ручку, путнику нужно пройти мимо лифта. А на каких-то страницах есть и вовсе явная персонификация: "лампочки, что свисала, как болезненный и расплывчатый половой член, посредине". Вместе с этим вырисовывается одна из интерпретаций, где комнаты словно людские склепы с кучей мусора.
Третий порез – Джованни.
Скорее даже рана в стене.
Джо трудится за стойкой в парижском баре, в который захаживают геи разных мастей. Микроклимату этой "лагуны" и публике уделяется относительно мало страниц, что, на мой взгляд, явный минус. Так как бар мог бы играть на контрасте с комнатой – внешнее – внутреннее. Но, по сути своей, публичное помещение остаётся где-то на фоне и совсем не претендует на порцию сюжета. Как бы там не было, а Дэвид вырывает Джованни из голубых волн океана.
Четвертая ссадина – Хелла.
Мы все ждали Хеллу – Дэвид, Джо и я. Должна была прийти девица, и раскидать юбки по шкафам. Таки случилось одним чудесным утром. Но, к моему ужасному сожалению, автор нарисовал её… зависимой от контраста. По явной задумке писателя у неё априори был чёткий алгоритм. Этот персонаж – нетерпеливая марионетка, которой не дали свободу мысли. Так, например, она возвращается из Испании в Париж и ждёт объятий Дэвида на фоне пыхтящего паровоза. Где-то на подкорке читатель должен понять, мол, "испанца" там не случилось, и Хелла покупает билет в Париж. Здесь чуть ли не в глаза бросается, что любовь её рациональна. Ей, по сути своей, не нужен Дэвид – ей просто необходима фигура в штанах, с которой она почувствует себя женщиной и матерью (в комнате на верхнем этаже). Причем сам американский ковбой это отчетливо понимает. Я попросту вижу здесь банальную роль, которую Хелла сыграла лучше всех геев в баре.
Женщина всегда ждёт, когда мужчина заговорит. Или ты об этом не слышал?
По итогу.
На выходе получился добротный роман 1956 года.
Болдуин неплохо нарисовал контраст и конфликт выбора:
1. Отец и сын. Сходство их одиночества особо красиво.
2. Джованни и Хелла. Разница любви к образу и персонажу.
3. Комната Джованни и номер Хеллы.
4. Проблематика эмансипации женщины на фоне поднимающихся вод Сены.
Плюс.
Мне понравились все отправленные и полученные письма, которые были в книге. Видно, как автор вложился в текст посланий. Это ни тот эпистолярный жанр, нагоняющий зевоту. Здесь алфавит действительно отдаёт драйвом. Из приятных отсылок вспомню строчку про свою любимую шекспировскую пьесу. Поскольку упоминание о предсказании ведьм из "Макбета" тут и впрямь ложится в канву романа.
Что касается авторского стиля…
Эти 160 страниц напомнили мне похождения Генри Миллера и его «Розу распятия (сборник)»
В общем, я проиграл желание.
Но это было чертовски приятно.
Никогда не скрывала, что мне интересна тема гомосексуализма в художественной литературе (и слэша, как ее ответвления). "Комната Джованни" одна из таких книг. В ней нет каких-либо откровенных вызывающих сцен, она не об интимных подробностях одной нетрадиционной пары. Эта история о попытке бегства от себя, страхе принять себя таким каков ты есть, потому что сила предрассудков сильна и необходимо мужество, чтобы пойти ей наперекор и не сломаться.
Мне категорически не понравился главный герой. В определенном смысле поведению Дэвида можно найти оправдания, учитывая яростную гомофобию в Америке образца 50-х годов и т.п., но я считаю, что он их не достоин и мне ни капли его не жаль. Дэвид запутался в себе, не смог взять на себя смелость до конца разобраться в своих чувствах и предпочтениях, в итоге пострадали люди, привязавшиеся к нему.
Кого мне действительно было жаль, так это Джованни. Провинциал, привыкший отдаваться своим чувствам и эмоциям до конца, поплатился за это своей жизнью. Конечно неизвестно, как бы она сложилась, не встретиться он с Дэвидом, но вполне возможно, что все закончилось бы не так трагично, как в этом случае.
"Комната Джованни" одна из тех книг, которая легко читается, сложно воспринимается и еще долго не отпускает читателя после прочтения последней страницы. О ней много размышляешь, но об этом сложно говорить. Эта история такая же тесная и одинокая, как и комната одного из главных героев, где происходят ключевые моменты романа. Из нее хочется бежать сломя голову, при этом испытывая острое желание вернуться и повернуть время вспять или вовсе остановить его.
Парадокс в том, что сам Дэвид стремился покинуть комнату Джованни, навсегда забыть о ней и ее хозяине, а в конечном счете запер себя там на всю оставшуюся жизнь, погрязнув в своих воспоминаниях и чувстве вины.
Знакомство с Болдуином далось мне достаточно сложно. Я уже начинала читать "Комнату Джованни" года 3 назад, но бросила после первой же главы. На самом деле, такая мысль появилась у меня и в этот раз, но я успешно ее отогнала.
Начну не с личных впечатлений, а о книге в целом. В ней затрагиваются и раскрываются важнейшие темы, это, прежде всего, гомосексуальность, особенно в 20в., когда отношение к этому было совсем не такое, как сейчас. Гг явно находится в подвешенном состоянии из-за осознания (и не желания признавать) свою бисексуальность.
Также в книге хорошо видно, как сложно порой американцу прижиться и попытаться почувствовать себя в своей тарелке в Европе. Различие в менталитетах говорит само за себя.
Теперь о моем отношении к ней. Несомненно, я считаю эту книгу стоящей внимания, в этом вопросов нет. Но конкретно мне она в душу не запала. Я никак не могла втянуться, полностью окунуться в повествование, некоторые диалоги казались мне пустыми, в целом от книги веело одиночеством и какой-то отчужденностью.
Сочувствием (не говоря уже о симпатии) я проникнуться не смогла, смотрела на разворачивающуюся драму как сквозь стекло, не ощущала себя невидимым участником событий. Увы и ах.
«Вот ты и вырвался, - ответила она, - а теперь я вырываюсь из этого дома, и только бедный Джованни... поплатился за все головой»
Главный герой, американец Дэвид в попытке убежать от своей сущности, приезжает во Францию. В Париже Дэвид встречает итальянца - бармена Джованни и влюбляется в него, роман их длится не долго, но после себя оставляет бурю эмоций. Все повествование ведется от лица Дэвида, автор передает его чувства, попытки изменить, убежать от себя, но мы то знаем, что природу не обмануть и Дэвиду не суждено измениться, несмотря на желание быть как все.
На самом деле книга, морально воспринимается тяжело, после неё остаётся какой-то непонятный осадок на душе, от которого потом трудно избавиться. Когда человек не может определиться со своей жизнью и предпочтениями, когда боится осуждений со стороны - это не даёт жить нормальной, полноценной жизнью. Главный герой не может принять себя таким, какой он есть, а все из-за тех же осуждений со стороны. Из-за этого он ходит к той, которая ему совсем неинтересна, из - за этого он покидает человека, которого всегда любил. Он боится, его страх и поведение приводят к трагедии, а затем и к чувству вины на всю жизнь. Джованни жалко, но уж такой он человек, сначала глупостей наделает, а потом сам страдает из-за своих поступков. В этом романе жизнь всех героев заканчивается очень плачевно, каждый из них, на мой взгляд, умирает, только одни физически, а другие душевно. Последние страницы для меня были настоящей мукой. Момент с тюрьмой и казнью оставили свой след. А почему-то так хотелось видеть счастливый финал, хотя уже изначально знаешь, что его здесь точно не может быть.
«Любовников и друзей так же не выбирают, как и родителей. Жизнь сама нам их дает и сама же их у нас отбирает»
Роман читается быстро, язык красивый, никакой грязи и пошлости, несмотря на затронутую тему, я не увидела. Книга тронула меня, есть в ней что-то такое, что не оставляет равнодушным.
И с каждым шагом становилось всё более невозможно повернуть назад. В голове было пусто, или, скорее, мозг стал одной огромной анестезированной раной. У меня была только одна мысль: «Когда-нибудь я ещё буду плакать об этом. Когда-нибудь я буду рыдать».
Небольшой, но такой многогранный роман. Ошибка считать, что тут все только о мужчине с мужчиной. В "Комнате Джованни" бесконечность вопросов и ответов, крик тишины и молчаливые возгласы боли.
Это книга об эгоизме. Не о том эгоизме, который включает по мере необходимости инстинкт выживания, а об эгоизме, который разрушает все на своем пути, не щадит никого просто потому что в какой-то момент тебе показалось, что все должно идти по-другому. Дэвид - отличный пример того, как эгоистичный человек способен задернуть занавес, оставив позади все то, что вроде бы дорого, да не вписывается в твою концепцию мира. Джованни тоже, конечно, не ангел, он эгоист наивный, который верит, что тогда-то и там-то все пойдет по его сценарию и его призрачной мечте в маленькой комнатке.
Этот роман о предрассудках и о том, какой разрушительной силой они могут стать, когда поедают души людей до основания. Это и предрассудки в мнении толпы, и предрассудки конкретно взятой личности. Не будем далеко ходить за примером, Дэвид наломал дров во многом и по этой причине. Она не совсем главная в сценарии этой трагедии, но свою роль определенно сыграла.
Это роман о любви. Любви, которой плевать на твое "я хочу так" или "но ни в коем случае не", она приходит тогда и туда, когда и куда считает нужным. Для нее нет барьеров и преград, но эти барьеры можно лихо использовать, чтобы ее задушить и похоронить на задворках сознания. Такая могущественная и при этом хрупкая. Но она была, и это отрицать невозможно. Наш герой Дэвид именно что заметил и убил, потому как его великий план по сути пустой жизни с этой любовью не ладил. А другой наш герой Джованни порой придумывал себе прошлую тихую любовь, но она изначально была невозможна, потому что не существовала и не терпит изначальных "если".
Это роман о загнанных душах, каждая из которых находится не на своем месте вчера, сегодня и завтра. Это и Джованни, который мечтает порой об Италии, и Дэвид, который слоняется по Европе, и Гийом, насквозь прогнивший каждым своим днем, и девочка Хелла, которой не стоило вообще возвращаться из Испании.
"Комната Джованни" - это еще и история отчаяния, порывов души, история о страхе перед неизвестным и новым, о ловушках, которые каждый сам себе же и подкидывает, чтобы затем словно найти отличный повод для оправдания своих поступков. О сочувствии и о том, как порой важно найти в себе силы наступить на горло собственным кошмарам и вовремя крикнуть "Стой!". Он о прошлом, настоящем и будущем, о героях, которые так легко забывают прошлое, не ценят настоящее, но постоянно думают о будущем. Ремонт в комнате Джованни, временный, но постоянный ремонт - грустный отголосок того, как герои рвутся в светлое будущее, которое грезится им самим, еще не понимая, что оно недоступно.
За окном гроза и дождь, которых я так долго ждала. Я сижу у окна, ловлю капли на стекле и вновь думаю о том, как много важного может уместиться на нескольких десятках страниц.
//совместное прочтение вместе с KaoryNight , Needle и Big_Pikku , спасибо огромное за эту книгу!
Забавно, как может меняться восприятие книги всего за 60 лет с момента её написания. В 50ых она казалась смелым прорывом, заметным явлением среди малочисленной тематической литературы. Тогда как сейчас, помимо почётного статуса классики, книга может нанести некоторый вред.
«Комнату Джованни» можно рассматривать c трёх позиций: как литературное произведение, как полубиографический документ о нескольких годах в Париже, а также как часть общего наследия гей-сообщества.
Роман, перекликающийся с тюремными мотивами Жене и алконаркотическими трипами Бэрроуза, раскрывает нам мысли одного американского буржуазёнка Дэвида, сбежавшего в Париж от скучной нью-йоркской жизни, а заодно и от своих демонов. Но право слово, нашёл куда сбегать: не Париж ли во все времена считался колыбелью разврата? Так или иначе, наш милый герой находит не менее милую и буржуазную американку Хеллу, придумавшую себе любовь к путешествиям, открытиям, размышлениям и книгам (хотя сама-то она знает, что ей просто хочется в садомазохистском экстазе слиться с мужиком и быть втоптанной в грязь его железными ботфортами — этакая гетеросексуальная версия рисунков Тома оф Финланд). А пока нежная юная инженю развлекается под горячим солнцем Испании и представляет себя престарелой мальорканкой с обвисшими грудями, Дэвид, разменявший третий десяток, встаёт на скользкую дорожку разврата и похоти и вселяется в комнатку обворожительного итальянца Джованни, чтобы познать все радости мужского секса. При этом не забывая терзаться и фрустрировать: "Как же так, двое мужчин, какой срам!" Слава богам, обошлось без нытья о собственной греховности.
И вот тут мы подобрались к самому неприятному — социальному пласту «Комнаты Джованни». Книга совершенно вредная для сообщества. Болдуин живописует метания одного несознательного элемента от мужчин к женщинам, от матросов к официанткам, от Джованни к Хелле, в конце концов разрушая жизнь обоим: Джованни он не мог честно любить, ибо зашоренный обществом и американским воспитанием мозг не понимал, как это двое мужчин могут просто любить друг друга, норовил примерить к мужским отношениям ярлыки муж-жена и нацепить соответствующие стереотипы поведения; Хеллу он не мог любить просто потому, что был обычным кондовым геем с отвращением к женскому телу и со страхом признаться себе в этом.
Да, такие типы встречаются в сообществе: из-за страха перед больным и консервативным общественным мнением женятся, заводят детей, обрастают животом — и бегают по мальчикам и ломают жизнь жене. Но то уже другой разговор, а нам остаётся вспомнить Евангелие от Матфея, глава 7 стих 1.
Люби его и позволь ему любить тебя. Думаешь, хоть что-то другое под небом имеет какое-то значение?
Дэвид, дитя Америки, случайно занесенный в Париж осколок человека, беги, мальчик, беги, быстрее, еще быстрее - хоть в три раза быстрее - от себя все равно не убежишь. А если тебе кажется, что ты все же убежал, то остановись и проверь: не попал ли ты на самом деле в еще большую западню? Ту, в которой ты будешь метаться загнанным зверем, а ветер лишь будет швырять в тебя обрывками голубого конверта, напоминая обо всем, что имело значение?
Боль, очень много боли. Пожалуй, это доминирующее впечатление, что оставляет после себя "Комната Джованни": она набрасывается на тебя почти с первых строк и душит обманчиво легким и горьким слогом, до тех пор, пока все не будет окончено. В конце остается подавленность, сожаление о чужих поступках и чужой глупости и очень, просто невообразимо много злости. Злости на героя, который не может просто принять себя; на барьеры его сознания, не позволяющие ему понять, что можно просто любить человека, мужчину, и любовь эта не будет ущербной; на мир, в котором двоим нужно постоянно что-то доказывать - себе, друг другу, целому миру; на жизнь вообще - за то что она такая жизнь.
"Комната" - сильная вещь, которую нельзя любить, потому что опускаются руки и накатывает подавленность; книга, которую невозможно любить, но которая не может не оставить впечатлений. Книга, в которой абсолютно отчетливо с первых же строк понимаешь, что ничего не будет хорошо.
И Дэвид тоже сразу знает, что не будет.
Как и Джованни.
Как и все.
Тем не менее, просто закрыть роман и забыть не выйдет: запах разложения пугающе сладок, любопытство не перебороть. Манит не запретность, не сами отношения, но именно это предчувствие боли, злости, потерянности, страха, приходящего во время наблюдения за тем, как люди разрушают своими же испуганными руками целый мир. Завораживающий процесс распада, в котором красивого не больше, чем в неотвратимом увядании, но отвернуться от которого невозможно, потому что пока все это не кончится, покоя не будет. Только беда в том, что и потом покоя тоже не будет, ты будешь заперт в этой несчастной комнате Джованни.
Комната - метафора не столько тюрьмы или барьеров, которые человек сам ставит себе, сколько непосредственно души человека, души конкретно Джованни. Автору настолько, кажется, важно, чтобы читатель понял это, что он тыкает в эту мысль носом:
Это был не мусор Парижа, поскольку мусор безличен, - это была жизнь Джованни, которой его вырвало.
Ничьих больше комнат мы и не видим, разве что оставшегося у разбитого корыта Дэвида: прибранную необжитую квартиру с одной лишь используемой комнатой, в которой, в отличие от остальных, царит хаос. Собственно, его жизнь и сводится теперь к одним лишь сожалениям о Джованни, к хаосу мыслей и бессмысленным метаниям.
Джованни же пускает Дэвида в свою комнату, в свою жизнь, в свою душу, быстро, безоговорочно, и он ждет его помощи: что тот пробьет замазанное краской окно, пустит дневной свет внутрь, разберет завалы мусора, принесет успокоение; Дэвиду же кажется, что его заперли. Заперли, а не пустили в святая святых, не просто предложили проводить время друг с другом, не просто отвели место в своем сердце, но принесли его, это сердце, раскрытое, трепещущее, на ладони: вот же оно, давай, сделай со мной что-нибудь.
Дэвид не видит протянутого сердца. Он видит кусок мяса, от которого пытается убежать, хотя бежит, конечно, от себя и ни от кого другого. Он хочет верить, что на самом деле его пугает любовь Джованни, а не его собственная природа, потому что так проще и нормальней.
В такие минуты я чувствовал, что мы совершаем более долгое, менее очевидное, но беспрерывное убийство.
Книга, как и герои, совершает долгое и беспрерывное убийство читателя: никакой надежды, никакого счастья, мучительное наблюдение за потерянными людьми, которые бродят совсем рядом с друг другом, но кажется, не слышат друг друга. Слышат только голос морали, нормальности, стереотипов и ожиданий, и находятся в состоянии бесконечного падения, которое отваживается принять только Джованни.
Только ему это не помогает. Да тут вообще ничто никому уже не может помочь, остается лишь только горькая и сумбурная исповедь Дэвида, когда исправить уже ничего нельзя. У которого жизнь, оказывается, прошла мимо, а он и не заметил.
"Прикосновение есть, но нет контакта"
Если честно, то вступление мне абсолютно не понравилось, и будь я менее терпелива или ищи я повод бросить книгу, то несомненно ее бы сразу бросила.
Но как только в рассказе главного героя Дэвида появился Джованни, многое изменилось. Джованни был итальянским мигрантом. Он был для меня олицетворением Европы 50-ых, ребенком Второй Мировой войны, и уже одно это делало его недостижимым для понимания. А Дэвид был скучающим американцем в Париже, ищущим развлечений, но на самом деле ненавидящим себя, и поэтому нарочито развязным и наглым. Между ними пробежала искра, и это та искра, которой так хочется нам в нашей серой повседневности. На мгновение кажется, что нет на свете двух более подходящих друг другу половинок, но это ненадолго. Никогда американскому бездельнику не понять трагедию истеричного европейца Джованни. Можно выслушать эту историю, представить себе, нарисовать в деталях, но никогда понять до конца.
У американцев нет никакого ощущения судьбы, просто никакого. Они не узнают судьбу, когда сталкиваются с ней.
Мне казалось, что Дэвид должен был бы до конца исполнить свою роль беспечной птички, как Дэзи Бьюкенен в «Великий Гэтсби» Фрэнсис Скотт Фицджеральд . Но вот мы снова находим его в той же точке поиска себя, только еще более запутавшимся.
Письмо Дэвиду
– Давай на чистоту, Дэвид. В самом деле. Ты же знаешь, я лицо не заинтересованное. Во-первых, мы лично не знакомы, а значит, я совершенно не предвзята. Во-вторых, ты сейчас в далеких 50-х годах, а я в данный момент существую в 2016-м. Т.е. образ мышления у меня не так скован общественными рамками и стереотипами, как в то время. Ну, и в-третьих, ты же знаешь, я всегда с симпатией относилась к людям с нетрадиционной ориентацией, у каждого есть право на личную жизнь. А это значит, я не осуждаю тебя за твой выбор. Ну, или НЕ выбор. Это уже другой вопрос. Убедился? Ок. Тогда вот, что я скажу тебе…
На самом деле, Дэвид, вся эта история с Джованни, с самого начала была фатальна. Ты только вспомни свои первые ощущения в баре, ты же не успел заговорить с этим красавчиком, а уже нутром чувствовал что-то не то. Я уже молчу про утро, про завтрак с белым вином, про рассвет, и кровать в комнате Джованни… Ты знал, на самом деле, ты всё знал с самого начала. С одной стороны, да – я тебя понимаю, когда падаешь в пропасть, тем более такую (итальянцы, чертовски красивы, никто не спорит), уже нет сил останавливаться или бороться с обстоятельствами. С другой стороны, если ты все это знал с первого же мгновения, если видел, что добром это не кончится – ты мог хотя бы не пудрить ему мозги. Ну, в самом деле! Ты же видел его реакцию, и видел, как он реагировал на тебя. Чужое внимание всегда заметно, тем более, что Джованни ничего не скрывал. Ты мог его остановить. Мог бы расставить точки над i в ту самую первую ночь, точнее утро. И возможно избежал бы трагического финала…
Знаешь, я тебя не осуждаю. Хотя, конечно, вижу, что сам себя ты не можешь простить, да и многие с тобой согласятся. Но разве они имеют право? Мне кажется, окончательно выносить приговор может только бог. Ты смеешься? Да… Наверное, смешно слышать такие слова от такой заядлой атеистки как я. Кстати, так можно говорить «заядлой атеистки»? Ладно, не важно. В общем, к чему я это. Дело не в том, верю я в бога или нет. И не в том, веришь ли ты в него. Наши поступки, причинившие кому-то физический вред, на мой взгляд, должен судить справедливый суд, закон. А наши проступки морального характера должны судить мы сами, или, в крайнем случае, бог. Но точно не общество. Ты вот все выносишь на суд читателя, рассказываешь каждую мелочь как на исповеди. Я серьезно. Ты прямо с особым удовольствием хочешь показать, какая ты скотина, распоследний подлец. И нет тебе прощения. О, да! Прекрати. И знаешь почему? Потому что так, создается впечатление, что ты вымаливаешь прощение. У кого, скажи на милость? Разве кто-то может тебя простить так, что ты почувствуешь облегчение? Или ты думаешь, если рассказать все, то можно разобраться в самом себе? Нет. Судя по твоим последним словам, и той самой последней бутылке – ни фига ты в себе не разобрался. Так что нет смысла заниматься самобичеванием. Прошлого не вернуть.
Да. Прошлого не вернуть, но… Сделай для меня одну вещь, а? Ну, или хотя бы попытайся ее сделать. Проживи эту жизнь за вас двоих. За него и за себя. Ты его должник, в любом случае. Это ты и без меня знаешь. Так вот – ты должен жить дальше за себя и за него. Ты должен ему миллион рассветов, бокал красного вина, шорох подошв о мостовую, морской ветер в лицо, чувство независимости и гордости, и, между прочим, счастья. Да-да! Не перебивай меня! Ты обязан ему это счастье, ты должен пережить его для него, потому что если что и осталось от Джованни, то только ты сам. Помнишь то отражение в зеркале. Ты думал у тебя пьяные галлюцинации? Нет. Просто он и, правда, теперь только так и существует…
Черт, не могу я больше говорить. Комок в горле. Налей мне еще, что ли… Да, жизнь еще то дерьмо, но согласись, она стоит того, чтобы за нее бороться. Кто, как ни Джованни знал об этом…
За него…
.
Нельзя отрицать себя вечно.
Однако, именно так поступает Дэвид, главный герой этого небольшого и во многом автобиографичного произведения Джеймса Болдуина. Он пытается убежать от себя всю жизнь, однажды открыв в себе мысли и чувства, которые заносили его в когорту "не таких, как все". Очень печально и одновременно нелепо - гей за остроконечным забором собственных ортодоксальных предрассудков пуританства. Дэвид стыдится себя и без оглядки бежит за океан, из Штатов - во Францию, страну более свободную во взглядах, как ему кажется. Словно тысячи километров расстояния отделят его от собственной сути. В Париже Дэвид встречает молодого итальянца Джованни. Последовавшая за этим вспышка страсти взрывает плотину подавления желаний и... дальше полноводной рекой разливается Стыд.
От этого корня - неприятия себя - прорастают трусость, муки, горечь, трагический финал отношений.
А что Джованни? Он тоже был потерян. Взвалив на Дэвида свою благодарность, любовь и надежды на возрождение, он обманулся. Приняв приглашение войти в комнату, он ждал, что обретет там теплое, оливковое солнце Италии. Но в комнате - в Дэвиде - не было ничего, кроме хлама и слепых, замазанных окон-глаз.
Неприятие рождает потерянность. По сути, все персонажи этой книги заблудились и погрязли в системах, "комнатах Джованни", которые создавались каждую секунду их вечного побега от себя. Так, двое немолодых гомосексуалистов тонули в потоке похоти. Так, невеста Дэвида застряла в выстроенной клетке странной идеологии того, как женщина должна быть с любимым мужчиной. Так, Джованни потерял голову от собственных порывов. Так, Дэвид поймал себя в ловушку тела без души, тела, от которого он всегда бежал.
"Комната Джованни" обладает приятной наполненностью слога и оставляет послевкусие болезненной желтизны солнечного света, проникающего сквозь мутное стекло. Этот роман-исповедь, пожалуй, прежде всего, о самообмане, самоотторжении. Говоря словами самого автора:
...те, кто верит в силу своей воли и свою власть над судьбой, могут укрепляться в этой вере лишь посредством умелого самообмана. их решения не имеют ничего общего с настоящими решениями (подлинное решение делает человека смиренным, поскольку он знает, что оно находится в зависимости от бесчисленного множества вещей), но являются изощрённой системой увёрток и иллюзий, сотканной для того, чтобы они сами и мир казались именно тем, чем ни они, ни мир отнюдь не являются.
Неспящие в Париже
Хорошо бы было очутиться с любимым человеком на необитаемом острове - вдвоем? Вокруг никакого назойливого осуждающего общества, никакого вообще общества, только ты и он. Запереться в комнате, остановить время и наслаждаться. Счастье есть. Но долго ли продлится сей эскапизм? Неделю, две? Может, месяц? А через месяц что? Назад, в реальность. Крушение поезда "Анна Каренина". В реальности нет никаких необитаемых островов, нет закрытых наглухо комнат, повсюду люди, и каждый что-то про тебя думает. Или не думает, о себе думает, но это все равно. Так даже хуже.
А в реальности люди не могут поддерживать друг друга. Они так и говорят: "Не могу. Хочу, но не могу. Боюсь. Боюсь общества, боюсь осуждения, боюсь хотеть, боюсь быть таким, какой я есть." Вот и Дэвид говорит точь-в-точь фразы. Хотя с Дэвидом хуже дело обстоит, он даже себе боится признаться в чувствах. В том, что они у него есть, и они у него именно такие и именно к этому человеку. Я намеренно пишу к человеку, потому что не коробит меня тема однополых отношений, можно любить женщину, можно любить мужчину - все равно любишь человека. Но Дэвида это гнетет, потому что, ну, время такое. Пятидесятые, разгар гомофобии, пуританская Америка лютует по отношению даже к обычным отношениям до свадьбы, что уж говорить про гомосексуалов. И Дэвид едет в Париж, где обстановка всегда была посвободнее.
Какой же у автора получился Париж! Совершенно неожиданно получить от незнакомого писателя полноценный акварельный пейзаж. Свинцовая Сена под светло-серым небом, асфальтовые покатые укрепления берегов, пыльные веточки деревьев как перекати-поле на мокром ветру, пальто из овечьей шерсти, надетые на проходящих мимо, головы в шляпах Аль-Капоне... я влюбилась даже в осенний Париж, а ведь был еще и летний. Ох. Болдуин - мастер-пейзажник.
Дэвид совершенно случайно знакомится с Джованни, барменом-бедняком, и они вместе укрываются от всех в той самой комнате, где на двоих случается такое локальное счастье. Вот только та беда, что ни денег, ни возможностей у них нет, а есть только осуждение общества, да у обоих невесты... Но только если Джованни на что-то готов, бросить все, уехать в Сибирь, то Дэвид готов только на "да-да-да, но нет, не могу, ты что, я ж мужык, а не гей". Ну вообще-то, чувак, ты гей, ну да ладно. И случается все так, как случается. Ругать не могу Дэвида, он слаб, как и все люди, в конце концов, даже сейчас многие и многие отказываются от собственной натуры, собственных желаний из страха осуждения. Но и жалеть его - увольте. Даже одна порушенная жизнь - это слишком много. А Джованни - истерик, не тот он человек, чтоб вынести такое, для него это слишком много.
Интересная история взаимоотношений, в чем-то мне близкая, в чем-то очень далекая. Но на автора я непременно обращу внимание еще, потому что у него замечательный стиль, вот прям мое-мое.