Рецензии на книгу «Авессалом, Авессалом!» Уильям Фолкнер

"...У меня одно желание - исчезнуть как отдельный индивидуум, уйти в небытие, не оставить в истории ни следов, ни мусора, лишь изданные книги… Пусть итог и история моей жизни выразятся в одной фразе моей эпитафии и некрологе; он создавал книги..."

Из письма Фолкнера к М. Каули ( американский литературовед, один из первых пропагандистов и истолкователей творчества Фолкнера в США.)

Завершён очередной небольшой шедевр творчества Фолкнера, после которого сидишь без какой-либо упорядоченной мысли в голове, но с отчаянной попыткой, если не осознать, то, хотя бы, понять, КАК же этому гению удалось проработать единый колоссальный сюжет о Йокнапатофе в разных произведениях, но с такой органичной целостностью... Это же уму непостижимая Большая Книга о человеческих судьбах, но в то же время такая простая жизненная проза! Нет, я ни в коем случае не подразумеваю простоту, опущенную до обыденности. Для меня, Фолкнер - самый сложный и самый отрывистый Искатель и Отражатель конфликтов не только внешних, но и внутренних, при этом передающий свои видения с той же сложностью, которую почти невозможно опередить и не утонуть в омуте философских исканий, огранённых в художественное начало...
Я успевала, только успевала. Задыхаясь в эмоциях, переводя дыхание, оглушённая шумом разлетающихся вдребезги, мозгов - я изо всех сил догоняла, с разодранной в кровь, душой. Это не пафос... Хотя, мне неважно, с какой именно призмы можно оценить мой отзыв. Я схожу с ума от Слова Фолкнера, и мне всё равно, рефлексия ли это или пафос. Это мои чувства.

Роман был начат в 1934-м году и вначале назывался "Тёмный дом". Это история семьи Сатпенов, в частности, Генри Сатпена, который навлекает беду на семью, познакомившись в университете с Чарльзом Боном. Чарльз входит в дом Сатпенов, как чужой человек, но ведь жизнь непредсказуема. Нет такой тайны, нет такого скелета, который бы не загремел вовсю, когда приходит его час. Трагедия обрушивается со всей мощью и с убийственной высоты, отнимая все шансы на спасение. Ситуация полностью выходит из-под контроля, оставляя за собой кровавые следы не только в прямом понимании. Разрушены судьбы, растерзаны люди, летит в пропасть всё, что до сих пор казалось жизнью.

Повествование передано, как одно Воспоминание. Оно говорит посредством Квентина Компсона, да, того самого из романа "Шум и Ярость"... Между этими двумя произведениями нет прямой связанности. Сквозные персонажи, то же место действия, схожесть сюжетной темы, но при этом разные ситуации и иное звучание аккордов. Как и обычно, Фолкнер не придерживается строгих рамок во временной последовательности. Всё как будто, происходит в знойном мареве, в густом едком дыме какого-то дурмана, въедающимся во все поры, под кожу, в сердцевину сердца, обостряя все чувства до предельного накала. Читать эту книгу схоже с блужданием в чьём-то тяжелом сне: ты растерян, напуган, потрясён, в тебе пробуждается истерика, негодование, ненависть, и всё это в итоге рождает жалость. Невероятные, неожиданные эмоции, неподвластные твоему же пониманию. И снова приходится самостоятельно делать выводы, приходить к какому-либо утверждению, опираясь на противоречивое многоголосье воспоминаний героев... Эти люди превращаются в часть твоего мира, в твою реальность. Ты прислушиваешься к ним, ведёшь долгие диалоги, пытаешься обрести их доверие, чтобы они позволили тебе стать свидетелем трагедии, ничем не сглаженную, равную библейской.

Название романа Фолкнер привёл к библейской притче о царе Давиде и его сыновьях Авессаломе и Амноне.

... И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!

...надежда - на то, что одному достанется порицание, безусловно заслуженное, а другим сочувствие, которого они, будем надеяться (пока мы еще надеемся), страстно желали, хотя бы только потому, что они вот-вот его получат - хотят они того или нет.

И это была история о мальчике, который захотел добиться величия, не предначертанного ему судьбою (потому лишь, что так было решено в момент его зачатия, нет, даже раньше - за много поколений до его рождения), и он поставил себе четкую цель, и шел к ней на протяжении многих лет, а когда обстоятельства складывались так, что другой бы на его месте давно опустил руки, он (этот мальчик) лишь усерднее принимался за свое, и вот наконец, после многих неудач, он добился успеха: были у него и особняк, и кусок земли в сто квадратных миль, и жена с безупречной репутацией, и сын с дочерью.

И это была история о демоне, который возгордился сверх меры, захотел быть лучше других, и не останавливался ни перед чем, лишь бы утолить свою жажду, и побывал он в аду, а затем вернулся обратно, и обманом заполучил не только сто квадратных миль (и нарек он их Сатпеновой Сотней - да будет Сатпенова Сотня, совсем как в Ветхом Завете), но и жену, и положение в обществе, после чего произвел на свет - да, именно произвел - потомков, посеял эти зубы дракона с той лишь целью, чтобы они погубили все то, к чему он стремился, у него же на глазах, и уничтожили его самого, и превратили свое собственное существование в ад, достойный отпрысков демона.

Так где же правда в этой истории, которая развернулась на триста с лишним страниц, рассказываемая поочередно разными людьми сорок лет спустя, а оттого приобрела эпические, чуть ли не мифические черты? Неужели действительно кто-то заслуживает того, что случилось с семьей Сатпена? Перед нами, словно в хороводе, проходят и скрываются во тьме многочисленные члены этого ужасного семейства, и про каждого из них нам будет рассказана исчерпывающая история, поражающая своей жестокостью, обилием страданий и несправедливостью, хотя полную картину мы сможем охватить, лишь добравшись до конца повествования. Сколько ненависти, отчужденности и обреченности может уместиться в этих людях - о нет, это уже давно не люди, а порождения своих собственных мыслей. Да, именно так, на каждом из этих людей (а их будет много, даже слишком много, как может показаться поначалу Сатпен Эллен Генри Джудит Роза Клити Уош Чарльз Евлалия Чарльз, но и это ведь не все из них) лежит доля ответственности, а вовсе не на демоне; вовсе не на демоне, который на самом деле и не демон, а отчаявшийся старик, отмеченный невинностью духа и пронесший ее через всю свою жалкую жизнь. Весь этот парад чудовищ лишь кружится вокруг Сатпена, оттого стороннему наблюдателю и кажется, что все они - его рук дело и что он один виноват во всех прегрешениях. Но так ли это? Ведь на самом деле эта история не об одном семействе, а обо всем Юге, в свойственных Фолкнеру трагичных тонах, с надрывом и мурашками по коже, а волосы дыбом встают - потому что Квентин ненавидит Юг, и это неправда, неправда!

Голос крови

Издревле кровь нашёптывает нам, что хорошая история — это ещё не всё: важен и сказитель, его мотивы, опыт, и атмосфера, и последовательность изложения событий. Если всё это учесть, то хорошая — да что там, даже обыкновенная — история сможет оставить после себя неизгладимое впечатление. Фолкнер это прекрасно понимал. Поэтому к чтению его книг нужно готовиться как к испытанию. Правда, о таком кровь обычно молчит.
Испытание, пожалуй, начинается с разницы между сюжетом и фабулой. Сюжет — это то, что мы читаем, а фабула — это то, что происходило на самом деле, причём обязательно в хронологическом порядке. Читатель в первую очередь сталкивается с сюжетом, фабулу же постигает самостоятельно. Если автор гениален (или коварен, что в нашем случае одно и то же), он сможет при сколь угодно нелинейном сюжете раскрывать перед читателем фабулу постепенно, шаг за шагом, факт за фактом, давая информацию порционно и приберегая самое вкусное напоследок. Насчёт многих других не скажу, но Фолкнер определённо гениален. Поэтому даже если я перескажу сейчас начало истории в виде сюжета и в виде фабулы, это совершенно не испортит впечатления от неё. Автор ткёт историю из сотен похожих нитей, узор повторяется, полотно разрастается. Есть в этом что-то от импрессионизма, честно говоря. Но по одной нити нельзя судить о полотне, по одному мазку — о рисунке в целом.

Сокращённый сюжет: однажды Роза Колдфилд вызывает к себе Квентина Компсона, который скоро уедет в Гарвард, и когда тот смиренно приходит в гости, начинает потчевать его угощением из рассказов об истории своей семьи и собственной молодости. В частности, рассказывает молодому человеку о том, как её сестра вышла замуж за демона (Томаса Сатпена) и что в итоге вышло из этой семьи. Затем рассказ дополняет отец Квентина, который услышал всю историю от своего отца (ох уж эта преемственность крови) — а дед Квентина в свои годы был ближайшим (и единственным, полагаю) другом демона-Сатпена, поэтому многое знал не понаслышке. А уехав учиться в Гарвард, Квентин пересказывает услышанную и отчасти пережитую историю своему соседу по комнате — Шриву.
Сокращённая фабула: однажды в Джефферсоне появляется Томас Сатпен, получает землю, обустраивает дом, сводит знакомство с местным обществом, приводит в новый дом жену, которая рожает ему двоих детей — Генри и Джудит, а присматривает за ними дочь Сатпена от рабыни. Генри вырастает, уезжает учиться и как-то на каникулах привозит домой нового друга — Чарльза Бона. Все уверены, что он женится на Джудит, но спустя несколько месяцев Сатпен говорит сыну, что никогда не допустит этого брака. Генри отрекается от семьи и уезжает с Чарльзом; через четыре года они возвращаются в поместье Сатпенов, но, не доезжая до него, Генри убивает Бона. Генри скрывается. Вернувшись с войны, его отец находит свои земли в запустении и берётся за восстановление. Также он хочет восстановить род Сатпенов, но его сын скрывается под чужим именем, дочь уже вряд ли выйдет замуж, а жена давно умерла, поэтому Сатпен делает её сестре — Розе Колдфилд — два предложения: приличное и непристойное; после второго Роза с негодованием покидает дом и до конца жизни питает к Сатпену жгучую ненависть. Он же, не растерявшись, занимается продлением рода с внучкой своего слуги, пока тот не убивает его ржавой косой. Жизнь продолжается, но для оставшихся в живых сводится к расхлёбыванию каши, которую Сатпен заварил поступками, совершёнными до появления в Джефферсоне.

Из пересказа может быть не очевидно, что вся соль истории — в кровных узах. Собственная кровь стоѝт для Сатпена на первом месте, но если она не отвечает его высочайшим требованиям, он легко отвернётся от неё и отправится на поиски лучшего. При этом он почему-то следует принципу, будто кровь, происхождение и прошлое не имеют никакого значения, и желанного величия можно добиться своими силами и способностями; Сатпен уже сам по себе — идеальная почва для конфликта. То же преклонение перед собственной кровью — а также перед родом и семьёй, чего не хватало Сатпену, раз и навсегда оставшемуся одиночкой, — унаследовали и его потомки, из-за чего им пришлось немало пострадать (за себя, за мать и за того парня). Между собой «наследники» будут конфликтовать из-за осквернения крови, внутриличностные конфликты некоторых из них разыграются из-за ценности той или иной крови. В каком-то смысле, семья погибнет из-за кровной гордости, а целый род захиреет и низведётся в «ничто», пойдя против человеческой природы.
Зато из пересказа умеренно начитанному любителю классики будет очевидно, что не все имена в книге совершенно ему не знакомы. Квентин Компсон и его отец и даже вскользь упоминаемый канадец-сосед уже были героями Фолкнера в книге, по которой его обычно и вспоминают: семья Компсонов пережила собственную драму «семью годами ранее» в «Шуме и ярости». Впрочем, немногие отважатся его прочитать, а тем, кто всё-таки найдёт в себе силы, придётся долго наскребать их для ещё одного романа с такой же нелинейной композицией, с таким же повторением множества одинаковых эпизодов, показанных с различных точек зрения и, следовательно, акцентирующих внимание читателя на различных темах и событиях, — проще говоря, для ещё одного типично «фолкнеровского лабиринта» мыслей и чувств. Книга другая, но автор тот же. С другой стороны, у «Авессалома» есть весомое преимущество — его рассказчики (пока) находятся в здравом уме; возможно, по этой причине «Авессалом» оказался для меня проще, чем некогда «Шум и ярость», а может быть, дело в количестве прочитанных за это время книг, прибавивших опыта и сноровки в обращении с неудобоваримыми текстами. Но, в целом, лёгкой прогулки ни от одного из этих романов ожидать не стоит.

Мне кажется, композиция и этого крито-фолкнеровского лабиринта (с чудовищем-Сатпеном на перекрёстке всех путей) обусловлена особенностями характеров персонажей. В нём тоже все рассказчики — ненадёжные, потому что очевидцы не знают всего, а не-очевидцы, хотя, казалось бы, и раскрывают все тайны, в конце концов просто излагают собственные домыслы, и об этом нельзя забывать.
Перед глазами всё стоит видение: вот Уильям сидит за столом и смотрит на конспект фабулы, вздыхает, переставляет события местами, чтобы достигнуть максимальной эффектности действия («не в бровь, а в глаз, и желательно, чтобы с другой стороны кончик меча торчал чуть пониже затылка»), в негодовании сминает листок и бросает на пол. А потом спрашивает у себя: «Листок падает, потому что у него нет иного выбора, так отчего же моим героям поступать иначе?»
И начинает роман с того, что знакомит Квентина с одним из непосредственных участников событий, как бы подчёркивая, что история излагается очевидцем. Однако человеку свойственно заблуждаться, поэтому якобы надёжный источник — Роза Колдфилд, последний оставшийся в живых «корешок», некогда подпитавший древо Сатпенов, — на деле оказывается ослеплён собственной ненавистью.
После знакомства с мисс Розой Квентин обзаводится другим источником, более авторитетным, но менее надёжным: собственный отец пересказывает Квентину историю «демона», услышанную от своих родителей, когда-то близких друзей Сатпенов — ну, насколько это возможно. Тем не менее, рассказы этих троих (к историям бабушки и дедушки отец присовокупил личные наблюдения) в итоге оказались куда полнее рассказов предвзятой мисс Розы. Другое дело, что им тоже не хватало информации, и главные выводы Квентину пришлось делать самостоятельно, когда уже он сам пересказывал жизнь Сатпенов третьему лицу — соседу по комнате Шриву. На месте Фолкнера я бы назвала его Уильямом, вполне ходкое имя среди канадцев (:

В каждой главе автор даёт понять читателю, что тот уже знает всю фабулу, она выдаётся как бы оптом, за раз, но в каждой главе добавляется какая-то деталька, которая меняет или переворачивает с ног на голову восприятие уже известной информации, и каждый раз кажется, что этот — последний. Но потом начинается новая глава, повторение известной информации с новой деталью, новое восприятие — и только мысль «что можно рассказывать в оставшихся главах, если уже всё известно?» — остаётся прежней. Обманчивая мысль. Нелинейное, нехронологичное, однако продуманное развёртывание сюжета делает фабулу известной, целиком понятной и логичной лишь в последней главе — да и то, если принять на веру, что догадки Квентина верны. Если на пятой главе книгу бросить захочется, не надо спешить, не надо печалиться — весь трэш впереди.
Возможно, догадка Квентина об отношениях Джудит, Генри и Чарльза и об отношениях детей с отцом всего лишь отражала его собственную навязчивую идею об инцесте. Но даже если не знаешь содержания «Шума и ярости», подобная догадка всё равно будет вызывать у тебя сомнения и подозрения, хотя именно на её логичности будет выстроена вся фабула, а значит — и вся та история, которую хотел поведать тебе Фолкнер. Чарльз Бон, Джудит и Генри Сатпен образуют что-то вроде сложного любовного треугольника, в котором ни одна из сторон не может существовать без двух других. И в то же время они друг о друге мало думают. В основном, все любят Бона (даже мисс Роза выказала признаки чего-то такого). Можно даже на секунду подумать, что Генри любил Бона только потому, что тот мог жениться на его сестре и лишить её девства, доказав тем самым, что оно было, — и тогда уже третьим лишним был не Бон, а их кровное родство. Но это предположение развеется уже в следующей главе. В любом случае, главным вопросом, на который стоит обратить внимание, будет вопрос, а кого же любил Чарльз Бон?.. Кого он так ждал и чьего признания так жаждал? Почему, так и не дождавшись, всё-таки решил жениться на Джудит?
Для меня это уже не риторические вопросы, а вопросы, ответы на которые я знаю. И я вполне готова довериться Квентину, и именно из-за его одержимости. Рыбак рыбака видит издалека, и только кто-то подобный Квентину мог разглядеть в этой истории её истинную подоплёку. Впрочем, можно доверять не ему, а мисс Розе — из-за мрачного обаяния её ненависти. Когда историю рассказывает Роза Колдфилд, «Авессалом» превращается в тошнотворный роман мистического и болотистого юга со своими демонами и черной магией, роман-детище удушающего, умирающего юга. Но не сразу замечаешь, как этот Юг тебя отравляет и насколько Квентин к последнему году жизни оказывается отравлен Югом.

Помните? Кровь издревле нашёптывает, что для хорошей истории важен и рассказчик, и атмосфера, и последовательность изложения. Это не история об эмоциональных переживаниях героев, не об их приключениях, важна не история, а то, как её рассказывают. Об этом можно догадаться по тому, как часто автор пишет о чём-то, что «так никто и не узнал». И сами рассказчики могли только предполагать, угадывать, воображать, что там было на самом деле. В этом весь феномен Истории — это что-то предполагаемое, угадываемое, воображаемое. Фолкнер рассказывает историю ради истории, а не ради её героев. В этом подлинная магия «Авессалома», а не в удушающей прелести Юга, демоническом обаянии (фаустоподобного) Сатпена, ядовито-надрывной ненависти старой девы или сожалении юноши, которому вся эта история была навязана против воли.

Фолкнер - мое безоговорочное открытие 2014 года. Три прочитанных романа, три высших балла и желание прочесть все произведения автора - таков итог моего знакомства с писателем. Удивительно и обидно, что на Лайвлибе у Фолкнера пользуется популярностью только наиболее известный роман "Шум и ярость", в то время как другие произведения имеют довольно ограниченное число читателей. "Авессалом, Авессалом!" на данный момент прочитали всего 56 человек, а ведь этот роман на самом деле не уступает "Шуму и ярости" ни композиционно, ни сюжетно, ни стилистически. Кроме того, сюжетно он как раз связан с самым известным фолкнеровским романом, поскольку в нем изображается Квентин Компсон незадолго до событий, описанных во второй части "Шума и ярости". Это повторное возвращение к Квентину помогает глубже раскрыть его характер, дает возможность лучше понять его мотивы.

Роман имеет довольно сложную композицию: он состоит из нескольких частей, каждая из которых подана как бы под определенным углом и с точки зрения разных персонажей. Каждая последующая часть приоткрывает завесу над интригой, загадкой, заложенной в предыдущей части, но и сама в свою очередь содержит собственную тайну. Чтение подобно либо раскрытию матрешки, либо разворачиванию подарка, упакованного в десяток оберток. Очень "эффектное" чтение, требующее, однако, полного погружения и достаточно времени (каждую часть очень желательно читать целиком, не отрываясь, иначе потом будет очень сложно снова "поймать волну"). Активно используется прием повтора - не только как вынужденный из-за такой композиции, но и усиливающий драматический эффект, нагнетающий, намекающий на трагедию и приближающий её.

А трагедия ощущается с первых страниц книги. Напряжение не оставит ни на миг. Ну и вообще - это же Фолкнер. Мне уже странно представить его книгу без трагедии, без искалеченных судеб, без целого вороха человеческих недостатков и грехов, без намека на инцест и, конечно, без смерти (о, какие у него смерти!), которую каждый получит именно такую, какую заслужил своей жизнью. Вот это "каждому воздастся по делам его", по-моему, довольно отчетливо просматривается в творчестве Фолкнера. В то же время, изображая персонажей довольно несимпатичных, Фолкнер каждого - даже жестокого Сатпена - жалеет, за каждого у него будто сердце кровью обливается, каждому он ищет оправдания, почему они стали такими... Но нет оправдания тому, что они остались такими до конца дней своих. Вообще в плане проникновения в душу человека, извлечения на свет всех его пороков, христианского сострадания и веры в человека Фолкнер очень схож с Достоевским. Одним словом, у Фолкнера просто не было шансов мне не понравиться.

Как же мне нравится Фолкнер! Как же я люблю читать такие истории! Где всё на разрыв - чувства, эмоции, отношения. Сатпен, главный герой, ещё подростком сбежавший из дома и поставивший перед собой цель, к которой шёл всю свою жизнь и для достижения которой не гнушавшийся никакими средствами, на склоне лет обнаруживает, что он так же далеко от цели, как и в юности.

От этой книги невозможно оторваться. Не в том смысле, что очень интересно, хотя и это тоже, а в смысле, что каждое слово имеет значение и проза такой плотности, что не получится читать по диагонали, даже если бы и захотел проскочить что-то. Нить повествования потеряешь сразу. Всё происходящее подается сквозь дымку времени и ты пристально вглядываешься, стараешься разглядеть, что там, и действительно ли это то, что кажется. О событиях полувековой давности рассказывается несколько раз, и с каждым разом открывается какой-то новый слой. Всё прокручивается снова и снова, но открываются какие-то новые детали, которые иногда всё переворачивают с ног на голову. А с тебя при этом как будто кожу сдирают заживо.

Да, все они — Джудит, Бон, Генри, Сатпен. Они все здесь, и все равно чего-то не хватает; они напоминают химическую формулу, которую мы осторожно извлекли вместе с письмами из того самого забытого сундука — старинная выцветшая бумага крошится, чернила поблекли, мы с трудом разбираем почерк, странно знакомый, полный глубокого значения и смысла, знак и след неуловимых, наделенных чувствительностью элементов; мы соединяем их в требуемых пропорциях, но ничего не происходит; мы внимательно, сосредоточенно, вдумчиво перечитываем все сначала, убеждаемся, что ничего не забыли, не допустили ни малейшей погрешности в расчетах, мы соединяем их снова, и снова ничего не происходит — перед нами всего лишь слова, символы, формы — смутные, загадочные, равнодушные — на бурном фоне кровавых и страшных человеческих деяний.

Лучше, чем сам Фолкнер, я всё равно не скажу.

Табуированность

Моё детство научило меня не любви, а скрытности и она сослужила мне добрую службу. Любовь едва ли была бы мне такой надежной опорой.

До последнего времени знакомство с Фолкнером ограничивалось "Особняком" прочитанным лет пять назад едва ли не "на слабо". Заранее знала что окажется не моим, как знала и то, что дочитаю закончу, не брошу. Предчувствие не обмануло, ни в первом, ни во втором случае. Читать было мучительно трудно но история и герои вплавились в память глубже и прочнее, чем это подчас бывает с живыми людьми, которых когда-то знала. А стоило вновь услышать о писателе, воспоминания об "Особняке" взметнулись цепью яростных вихрей. И "Авессалом, Авессалом", названный собеседницей в числе любимых, встал на повестку к прочтению с неотвратимостью категорического императива.

Второй поход за Фолкнером дался проще и легче, если у хорошей литературы есть свойство прорастать в читателя, то гениальная делает это на всю возможную глубину. А может быть, как в случае с установленной в операционной системе программой, обновления прописываются в уже созданную директорию. Как бы то ни было, серьёзного отторжения история взлета и падения Томаса Сатпена не вызвала. Равно как и восторга. Ей не нужно, довольно того что угнездится в уме и сердце. Чтобы лет через пять, когда кто-нибудь так же случайно напомнит, отозваться абсолютным узнаванием.

Но то будет позже, а сейчас, пропущенная через восприятие нескольких рассказчиков история о том как в маленький Джефферсон Миссисипи приезжает человек без роду, без племени в сопровождении двух десятков диких негров, чтобы спустя пять лет стать богатейшим плантатором в окрестностях. Такой Хитклифф американской готики, с той разницей что одержим не любовью и местью, но желанием основать династию.

Хотя отчего не любовью, разве то что он чувствует по отношению Сатпеновой сотне не есть любовь? Разве желание мальчишки из белой голытьбы нагнуть под себя этот мир с лакеями в расшитых золотом ливреях, не стремление отомстить? Невероятная харизма жесткость до жестокости, умение обходиться малым самому и принуждать к этому других; преследуя колоссальную цель, разбивать действие на сотни тысячи микрозадач.

В сути история Томаса Сатпена - Терминатор рассказанный средствами тягучей русской классики. Это как? Это толстовская назидательность, бесконечные шизофренические повторы Достоевского, плюс общее впечатление из некрасовской Железной дороги: "и механически, ржавой лопатою, мерзлую землю долбит". То есть ругаешься? Скорее констатирую: история принесшая автору Нобеля, нехороша с точки зрения здравого смысла, и концы с концами в ней не сходятся; и местами отдает жуткой мелодрамой. Так ведь и жизнь не всегда следует здравому смыслу, небезупречна с точки зрения причин и следствий, а местами бывает жутко мелодраматичной.

"Авессалом Авессалом" не стоит рассматривать как житейскую историю. Лучше попробовать увидеть в романе цепь мифологем Тантала и Сизифа, Орфея и Эдипа, Одиссея и Ахилла, Гектора и Андромаху. И это я сейчас не заступаю границ европейской мифологической традиции А есть куда более древняя иудейская ветхозаветная, к которой отсылает название, но с ней очень мало знакома. Хотя суть не в том чтобы огласить весь список, важнее алгоритм. Согласно которому роман следует рассматривать как погружение в глубины коллективного бессознательного чтобы среди множества рефлексий увидеть своё отражение. Понять что наиболее табурованно для тебя и почему. Ужаснуться. Примириться. Продолжить жить более осознанно.

Интересно, книги Фолкнера сейчас публично сжигают? Все те современные фанатики, борцы против расовой дискриминации даже вопреки здравому смыслу. Любители править Марка Твена и Агату Кристи только за использование слова «негр». Неужели все они не добрались еще до Фолкнера – классика, нобелевского лауреата, создателя романа «Авессалом, Авессалом!», сюжет которого дает невероятное количество поводов для предания книги огню. Нет, конечно, автор не одобряет рабства и долго существовавшего в США отношения к выходцам из Африки. Но и не осуждает, он описывает все так, как оно было. Ставит факты превыше всего. И они настолько убедительно смотрятся, что начинаешь железно верить даже выдуманному. Например, в существование Йокнапатофы. Умом понимаешь, что это придуманная писателем местность, вобравшая в себя все реалии южных штатов середины 19 – начала 20 века. Но где-то там, на окраинах сознания прочно засела мысль, что этот округ можно найти на карте, а если повезет, даже посетить. Что там до сих пор, хотя прошло уже полтора столетия, остались следы гражданской войны, и не в музеях, а в самой атмосфере поселений. Сохранились люди с сильным характером и безупречной честью, добивающиеся успеха и считающие семью наиважнейшей ценностью. Мир Йокнапатофы не похож на утопию. Это весьма суровое место, оно заставляет тяжело трудиться самому ради пропитания, либо ради обогащения заставлять трудиться других, порой не без помощи кнута. Это место сильных духом людей.
Мне неприятен Томас Сатпен, но я не могу не восхищаться тем, как он последовательно идет к своей цели, мало обращая внимания на череду неудач. Мне видится странной идея боязни смешения рас и противно презрительное и потребительское отношение к людям другого цвета кожи со стороны ключевых персонажей произведения. Но как же упорно, вплоть до собственной смерти, герои отстаивают право иметь эти идеи и заблуждения!
Сатпена и его семью погубила не серия случайных событий и даже не время, принесшее гражданскую войну и глобальные перемены в обществе. Его погубила собственная несгибаемая воля. Потому я, отбросив всю неприязнь, почему-то хочу повторить за русским классиком: «Безумству храбрых поем мы песню».

Это второй роман, прочитанный мной роман у Фолкнера. Он читается легче, чем «Шум и ярость», хотя ненамного. Оба произведения похожи тем, что в них рассказывается история одной семьи на протяжении определенного периода времени. Обе истории очень трагичны и не имеют шансов на счастливую концовку. Важное отличие книги «Авессалом, Авессалом!»: автор гораздо больше внимания уделяет фону – людям и событиям Йокнапатофы. Это позволяет мне считать ее лучшим прочитанным романом о юге США девятнадцатого века.

Неукротимый сын своего времени

Дочитав до середины, я решила назвать рецензию "Повесть о плохом человеке". Но ближе к концу передумала. Главного героя романа, Сатпена, о душевных свойствах которого мы узнаём из рассказов очевидцев, родни и жертв его поступков, я не могу без колебаний поставить на полочку "Литературные злодеи" в кунсткамере моей памяти. Несмотря на то, что его именуют "демоном". Сатпен, по зрелому размышлению, человек чужой страны и столь же чужой эпохи. Беспринципным его назвать нельзя: например, он убеждённый расист! Уважает только силу и ни в грош не ставит эмпатию, взаимоуважение, сострадание и прочие духовные ценности современного человека. И всё равно мне бы не хотелось осуждать его на этом основании. Кажется, это всё равно, что осуждать фиджийца 17-го века за людоедство. Уош, например, так думает о Сатпене:
"...раз в Священном писании сказано, что все люди созданы по образу и подобию божьему, значит, все люди равны перед богом или, во всяком случае, кажутся богу одинаковыми, и потому он смотрел на Сатпена и думал Прекрасный гордый человек. Если бы сам господь сошел с небес и стал ходить по матери-земле, он захотел бы быть таким, как он".
Всегда стоит выслушать вторую сторону, чтобы не судить предвзято!
Роман очень американский, прямо-таки "местечковый". Митчел, которую мне так и не удалось полюбить, писала о блеске и распаде Юга, южных штатов. Фолкнера блеск не интересует, только трагедия "южной" морали, не выдержавшей испытание временем. К тексту приходится некоторое время привыкать. Сплошной поток воспоминаний без диалогов, без развития сюжета, немного напоминает сборку паззла или работу следователя: один свидетель не знает того, что известно другому, но интерпретирует недостающие эпизоды, восстанавливая картину по тому, что он "думает, что видел" и "верит, что помнит". Приходится "отделять зёрна от плевел". Рассказ мисс Розы показался мне слишком болезненным, зато Квентин со Шривом доставили истинное удовольствие.
Судя по совокупности мнений рассказчиков, в сердце повествования - ярость Сатпена от несбывшихся надежд. Всего-то хотелось мужику построить дом и вырастить сына, нормальная программа, понятная и сегодня. Однако пути для достижения цели выбирал "демон" довольно экзотические. Например, дочери его совершенно не устраивали. Как и сыновья небезупречного (в смысле расы) происхождения. Порой мне казалось, что Фолкнер увлекается детальным описанием презрения героя к окружающему миру, что от своего лица делает некрасивые замечания. Например:

"Она, наверное, вытащила ее прямо из-под носа у отца (лавка была маленькая, он сам был у себя приказчиком и, находясь в любой точке, мог видеть все) со свойственным женщинам бесстыдством и склонностью к мелкому воровству..."

Хм. Будем считать, что я этого не видела. Чернокожим достаётся гораздо серьёзнее:

"Все знали, что их можно ударить... и они не дадут сдачи и даже не станут сопротивляться. Но никто не хотел их бить; бить хотелось вовсе не их (не черномазых); все знали: бить их — все равно что бить детский воздушный шар, на котором намалевана рожа, гладкая, надутая рожа, которая вот-вот разразится смехом; и никто не смел ее ударить, зная, что она просто расхохочется, и потому лучше ее не трогать, пусть лучше уберется с глаз долой, чем слушать, как она хохочет".

Поразительно, как многое изменилось сегодня! Многое, но не всё. Например, лишившись африканцев в качестве дешёвой рабсилы и объектов унижения, народ быстро сориентировался и взял... других. Не уверена в отношении к приезжим таджикам (в мои времена была Таджикская ССР), а вот в Израиле на таком положении 10 лет назад были тайландские рабочие и филиппинские работницы по уходу. Сколько испуганных, едва 18-летних, не знающих почти ни слова ни на иврите, ни по-английски, беременных от своих хозяев-пенсионеров филиппинок мне по работе приходилось оформлять на аборт! Ясно, что такое происходит не в каждой семье, иначе бы женщины не ехали, но... Впрочем, лучше вернуться к Фолкнеру. У него есть, чем полюбоваться. Например, такая мысль:

"...в один прекрасный день каждый непременно должен влюбиться. От этого никуда не денешься. Иначе было бы вроде того, как если бы господь бог родил Иисуса Христа, снабдил его плотницким инструментом, а потом ни разу не дал ему ничего этим инструментом построить. Разве это не так?"

Или вот: великолепное описание эмоционального надругательства, которое производит с сыном день за днём обиженная женщина, оставленная мужем, оскорблённая, ненавидящая:

"...его минут пять держат под чем-то вроде лопнувшей водопроводной трубы, из которой хлещет поток непостижимой ярости, горькой тоски, ревнивого и мстительного гнева, — все это он считал неотъемлемою частью детства".

И так снова и снова. Очень даже знакомо - пережито в детстве. Кстати, когда я была маленькой, то считала солонину, упоминаемую Фолкнером, мясом слона:) Читала Купера и Джека Лондона и удивлялась, откуда в Америке столько слонов.
Словом, отличная книга, мрачная, заставляющая задуматься. Но требует "читательской дисциплины" и понимания "исторического контекста".

Спасибо, ari , за совет в Лампомобе-2020, это был неожиданный, но незабываемый опыт.

Поэтому он рассказал, попробовал рассказать о невыразимом – не потому, что тут трёх слов ровно на три больше, чем нужно, а трёх тысяч ровно на столько же меньше, а потому что слова тут вовсе бессильны - о Юге, который исчез в 1865 году в Аппоматтоксе, а на самом деле был обречён ещё в 1619 году, но фактически умер (если он действительно умер) только в 1995-ом, но прошлое не бывает мертво, точнее, мёртвые не становятся прошлым; историю Томаса Сатпена, который не был аристократом-южанином, но впитал в себя – босыми ногами через пыльную землю, через запах глициний и мерцание светлячков – традиции, мораль и жизнь Юга, как она есть, впитал сильнее и неотвратимее, чем любой потомственный южанин-аристократ, а когда Юг вошёл в его плоть и кровь, он (Сатпен) поставил себе цель жизни, нет, саму жизнь обратил, перевернул, создал заново - свою жизнь патриарха, основателя династии, но судьба решила иначе… нет, нет, нет, судьба ничего не могла изменить, он (Сатпен) сам сделал выбор или даже выбора никакого не было, насколько выбрать значит отказаться, потому, что он не отказался, а наоборот всегда своему выбору, сделанному тогда, в далёком детстве, следовал, ведь он знал, не мог не знать, что достаточно было сказать ему, только один раз сказать "Чарльз Сатпен" и Авессалом был бы жив, и Амнон не соблазнил бы Фамарь, и род продолжал бы существование, но он (Сатпен) был южанин, и он поступил как было необходимо и бесполезно; ладно ладно ладно то, что было потом, – мисс Роза и внучка Уоша - было уже не достижением цели, а движением по инерции, без стремлений и ожиданий… и он рассказал, трагедию, не человеческой жизни, но исторического прошлого, драму народа и времени, в котором только человеческая жизнь и может найти своё единственное значение, - потребовалось три года борьбы, или как он там это называл, упорной работы, надеясь или зная, что талант, удача или справедливость довершат остальное (они и довершили, и даже лучше, чем он мог надеяться, и пусть сам он назвал свой роман поражением); рассказал, но так и не обрёл покой...

«Потому что я с севера, что ли…»
Тягучее и неторопливое, душное и потное, переплетенное как волокна хлопка в коробочке, повествование. Под дым сигар и спиричуэлс плантационных рабов…
Особняк.
43 года назад кто-то сказал, что темнота сохраняет прохладу, поэтому именно столько лет ни ставни, ни окна не открывались. Никогда.
Особняк. Нет, для Фолкнера это – не дом. Это – Вселенная. Он ещё вернется к «Особняку».
Кровосмешение и близкородственные браки, огромный гарем из сильных черных женщин, гарем любого плантатора. С внебрачными детьми и непонятными отношениями между белыми рабовладельцами и черными рабами. Ощущение переплетения и проникновения друг в друга белых и черных, ощущение патриархальной семьи, зовущейся американским Югом. Где солнце также неторопливо, из года в год, из века в век, плывет над этой сонной, на первый, поверхностный взгляд, выжженной землей. Крови и пота в ней больше, чем воды на плантациях хлопка и табака.

Почему невозможно отделаться от ощущения, что рассказчик – полковник Буэндиа? Из совсем другой книжки и даже континента? С тем же почти инцестом, тоской и вечным, неизбывным одиночеством. Почему? Что южане знают такого, что недоступно ни пониманию, ни приятию тем, кто с севера? «Потому что я с севера, что ли…» и не трогает меня тягучесть и плотность бесконечных перелицовок прошедшего? Да и по большому счету, кому из них, южан, нужна какая-то там «правда», которую нужно искать? Искать? Она известна каждому. Потому что Юг – это одна семья. Живущая по своему, единственному и единому закону. И сила его такова, что люди из этого сонного царства жертвуют собой, собственной кровью плотью, чтобы защитить этот особый дух Юга. Который уже обречен. Как обречено всё, что раньше называлось традицией.

Книга сложна в чтении. На 3-м или 4-м часу прослушивания совершенно теряешь нить повествования. И понимаешь: не цепляет, не твоё и никогда уже не будешь перечитывать. «Потому что я с севера, что ли…»

Книга из подборки "100 книг, которые необходимо прочесть прежде, чем..."

Из прочитанных пока пяти романов Фолкнера – этот вошел в тройку лучших: «Шум и ярость», «Когда я умирала», «Авессалом, Авессалом!». Отдать какому либо из них предпочтение невозможно.

Мне всегда трудно с Фолкнером вначале. Знаю, что он не разочарует и даже больше того, но вхожу в него сложно. Страниц тридцать идут со скрипом, но уж потом…
Как всегда у Фолкнера, первое время не понимаешь в чем суть и кажется, что уже и не сможешь разобраться во всей этой истории. Срабатывает какой-то внутренний раздражитель. Но когда осмысление начинает приходить, когда распробуешь на вкус - уже не оторваться.

В основе этой истории американская идея равных возможностей, когда человек без роду, благодаря собственным амбициям добивается положения в обществе. Воплощает эту идею образ полковника Сатпена, - сильной личности, индивидуалиста, которому свойственно непомерное честолюбие, железная воля, готовность все вытерпеть, добиваясь поставленной цели. Он хочет оставить после себя след, став родоначальником династии. Для этого ему нужен сын – родная кровь, его кровь!
В поступках Сатпена чувства не играют роли, все его действия – сделка, направленная на достижение результата. И вот, когда, казалось, цель достигнута - рок настигает не только его, но и все его окружение. Ведь в основе трагедии – рабство.
Это американский Юг, где человек считается негром не только по видимым признакам, а потому что в его жилах течет какая-то доля негритянской крови, то есть, когда внешних отличий от белого уже и нет. Такой человек, в глазах других – не полноценная личность, он черномазый, а значит изгой. Здесь почти та же проблема, что и в романе «Свет в августе». Расовые предрассудки сильнее прочих. Они впитываются даже не с молоком матери, а как будто витают в самом воздухе. Даже кровосмесительство предпочтительнее для белых, живущих на Юге.

А теперь, пожалуйста, ответь мне еще на один вопрос. Почему ты ненавидишь Юг?

История абсолютна не линейна и композиционно сложна. Рассказчиков несколько и версий тоже, - но у каждого свое отношение и своя доля информации. Роман движется по все время расширяющимся кругам, с каждым витком обрастая новыми подробностями, то подтверждая, то отрицая их. Фолкнер не торопится раскрыть свои карты, козыри будут выложены только в финале. Круть!