Перед вами — «поздний» Уильям Голдинг. Писатель, играющий с читателем в тончайшие интеллектуальные «игры-романы»…
«Зримая тьма» — изысканная пародия на классический психологический роман, пародия, в которой мотивы притчи и абсурда, реализма и «магического реализма» сплетены в странный клубок…
После многолетнего затишья и произведений, которые не смогли "выстрелить", Голдинг пишет "Зримую тьму", и поклонники вновь визжат от восторга. Неудивительно. Все романы Голдинга в совершенно разном стиле, в совершенно разных декорациях, но при этом неуловимо чем-то похожи. Вот и в "Зримой тьме" сквозь мрак проглядывает что-то, что мы уже видели в "Шпиле" или "Повелителе мух". Хотя сюжет и форма, конечно же, ничего общего с ними не имеют.
"Зримую тьму" частенько называют пародией на психологический роман. Действительно, пародийные нотки есть, потому что психологический роман в данном случае анатомирует не душевные метания обычных героев, а события людей явно больных. Одного главного героя из-за чувства вины посещают видения, вторую героиню явно мучает шизофрения, а герой, чьи исповеди мы не слышим, но он появляется постоянно — вообще педофил. В таком клубке страстей и мучений психологическая драма становится ещё ярче, ещё более выпуклой, хотя — казалось бы — речь идёт о вещах давно нам знакомым. Телесное уродство не отменяет духовной красоты, и наоборот, физическая привлекательность может означать полное разложение морали внутри одной отдельно взятой личности. Главный герой, который на лицо ужасный, но добрый внутри родился в почти мифологической атмосфере. Горящий город, бомбёжки, все эвакуированы, и вот из пламени вдруг выходит обгоревший и контуженный собирательный образ брошенного и страдающего ребёнка. Мэтти на протяжении всего романа неуловим, даже фамилию его коверкают все и вся, включая автора, так что мы не можем быть уверены, как же его всё-таки назвали спасители (ясно только, что они добавили "ветра" — wind, в фамилию). Физическое уродство, как и тяжкая травма, дают свои плоды: из Мэтти растёт самый настоящий блаженненький, так что ничего удивительного, что рано или поздно он настолько уверует в своё общение с духами, что и другие люди начнут считать его святым. А конец его, как и предназначение, конечно, великолепны. Как в том анекдоте, где боженька рассказывает праведнику, что он выполнил своё жизненное предназначение тем, что передал кому-то соль в поезде.
Второй важный персонаж тоже рождается и формируется не просто так. У неё есть сестра-двойняшка, тоже специфический символ. Про сестру мы узнаем мало, однако то, что обе сестры пошли по кривой дорожке — несомненно. С детства Софи учится смотреть в тьму, в подсознание, в зону табу за затылком, где только мрак и грязь. Отсюда и инцестуальные желания, и постепенное погрязание в крайнем эгоцентризме, ведущем к страшным вещам. Интересно сравнивать её судьбу с путём Мэтти. Поневоле задумаешься, что красивым людям позволено куда больше, чем простым ничем не примечательным смертным, просто потому что им многое прощают за красивые глаза.
Третий персонаж, который меня интересовал всю дорогу, — самый сложный и непонятный в этом романе. Мистер Педигри. Персонаж тоже чуть ли не стереотипичный (препод, соблазняющий симпатичных учеников), хотя степень его вовлечённости в порок так до конца и не остаётся понятной. Нигде открытым текстом так и не сказано, что он совращал малолетних "до конца", впрочем, это и не опровергается. А грех педобирства он за собой признаёт, мучается, страдает ,ищет оправдания своим желаниям, обвиняет других. Из всех персонажей именно он является самым живым, его зримая тьма самая густая. При этом он не может скрыться в пучине шизофрении или объявить себя отшельником, это явно не его путь — поэтому его попытки борьбы с собой напоминают истеричные судороги.
Фирменная фишка Голдинга — двойное, тройное, многоплановое дно. Есть здесь и притчевые мотивы, и глубокий психологизм, и социальное, и сатирическое. За один раз объять роман невозможно... И это хорошо, потому что перечитывание Голдинга приятно вдвойне.
После многолетнего затишья и произведений, которые не смогли "выстрелить", Голдинг пишет "Зримую тьму", и поклонники вновь визжат от восторга. Неудивительно. Все романы Голдинга в совершенно разном стиле, в совершенно разных декорациях, но при этом неуловимо чем-то похожи. Вот и в "Зримой тьме" сквозь мрак проглядывает что-то, что мы уже видели в "Шпиле" или "Повелителе мух". Хотя сюжет и форма, конечно же, ничего общего с ними не имеют.
"Зримую тьму" частенько называют пародией на психологический роман. Действительно, пародийные нотки есть, потому что психологический роман в данном случае анатомирует не душевные метания обычных героев, а события людей явно больных. Одного главного героя из-за чувства вины посещают видения, вторую героиню явно мучает шизофрения, а герой, чьи исповеди мы не слышим, но он появляется постоянно — вообще педофил. В таком клубке страстей и мучений психологическая драма становится ещё ярче, ещё более выпуклой, хотя — казалось бы — речь идёт о вещах давно нам знакомым. Телесное уродство не отменяет духовной красоты, и наоборот, физическая привлекательность может означать полное разложение морали внутри одной отдельно взятой личности. Главный герой, который на лицо ужасный, но добрый внутри родился в почти мифологической атмосфере. Горящий город, бомбёжки, все эвакуированы, и вот из пламени вдруг выходит обгоревший и контуженный собирательный образ брошенного и страдающего ребёнка. Мэтти на протяжении всего романа неуловим, даже фамилию его коверкают все и вся, включая автора, так что мы не можем быть уверены, как же его всё-таки назвали спасители (ясно только, что они добавили "ветра" — wind, в фамилию). Физическое уродство, как и тяжкая травма, дают свои плоды: из Мэтти растёт самый настоящий блаженненький, так что ничего удивительного, что рано или поздно он настолько уверует в своё общение с духами, что и другие люди начнут считать его святым. А конец его, как и предназначение, конечно, великолепны. Как в том анекдоте, где боженька рассказывает праведнику, что он выполнил своё жизненное предназначение тем, что передал кому-то соль в поезде.
Второй важный персонаж тоже рождается и формируется не просто так. У неё есть сестра-двойняшка, тоже специфический символ. Про сестру мы узнаем мало, однако то, что обе сестры пошли по кривой дорожке — несомненно. С детства Софи учится смотреть в тьму, в подсознание, в зону табу за затылком, где только мрак и грязь. Отсюда и инцестуальные желания, и постепенное погрязание в крайнем эгоцентризме, ведущем к страшным вещам. Интересно сравнивать её судьбу с путём Мэтти. Поневоле задумаешься, что красивым людям позволено куда больше, чем простым ничем не примечательным смертным, просто потому что им многое прощают за красивые глаза.
Третий персонаж, который меня интересовал всю дорогу, — самый сложный и непонятный в этом романе. Мистер Педигри. Персонаж тоже чуть ли не стереотипичный (препод, соблазняющий симпатичных учеников), хотя степень его вовлечённости в порок так до конца и не остаётся понятной. Нигде открытым текстом так и не сказано, что он совращал малолетних "до конца", впрочем, это и не опровергается. А грех педобирства он за собой признаёт, мучается, страдает ,ищет оправдания своим желаниям, обвиняет других. Из всех персонажей именно он является самым живым, его зримая тьма самая густая. При этом он не может скрыться в пучине шизофрении или объявить себя отшельником, это явно не его путь — поэтому его попытки борьбы с собой напоминают истеричные судороги.
Фирменная фишка Голдинга — двойное, тройное, многоплановое дно. Есть здесь и притчевые мотивы, и глубокий психологизм, и социальное, и сатирическое. За один раз объять роман невозможно... И это хорошо, потому что перечитывание Голдинга приятно вдвойне.
Очень долго ходил вокруг романа, смущённый его сравнением с потрясающим воображение любого скептика «Парфюмером» Великого Зюскинда. И как же я жалею теперь, что не открыл для себя «Тьму» раньше! Ведь «Тьма» по сути своей не книга — она предтеча главного произведения ХХ века, если не всей литературы вообще. Другими словами Голдинг — некий Иоанн Креститель, и светлой «Тьмой» своей он открывает нам двери в мир литературы никаким канонам не следующей, новой, изысканной, сражающей наповал всех недокритиков, смеющих утверждать, что литература умерла, что нет боле Достоевских, Гомеров, Джойсов…
Счастие моё не описать словами, ведь книг «Тьме» подобных — разве «Портрет художника», да «Нарцисс» забытого ныне Гессе. Ещё раз прихожу к выводу, что Библия — стала книгой книг более чем заслуженно, и в литературе путь пророческий повторился: до «Тьмы» были Джойс и Гессе, после «Тьмы» есть только Зюскинд. Советую всем без исключения незамедлительно открыть для себя это чудо — эту светлейшую жительницу мрачных уголков нашего подсознания — «Зримую Тьму», и вы поймёте, что у Зюскинда действительно был свой Креститель.
Я готов признать, в конце концов, что и Леонардо да Винчи был по-своему пророком, предугадав сам того не зная пришествие Голдинга, и указав на своём нетленном шедевре, где и кто он — Голдинг, а где «Парфюмер» величайшего из авторов в Истории!
Кажется, пришла пора окончательно занести Голдинга в мой личный список самых загадочных авторов. По-моему, я вообще продолжаю его читать в надежде, что меня наконец-то осенит. Этого не происходит, и я начинаю фантазировать.
Быть тем, кто ты есть – это ведь роскошь. Найти человека, перед которым можно разоблачиться, расслабиться, явить настоящее свое лицо – это мечта. И дело не в том, что ты уродлив, и никто не хочет приблизиться и за оболочкой тела рассмотреть твою прекрасную душу (а может, не такую уж и прекрасную, не важно). А в том, что ты можешь быть юной красивой девушкой, восприятие которой самой себя никак не совпадает с той картинкой, что видят окружающие. Не знаю, права ли я, но мне кажется, что не соответствовать милой мордашке сложнее, чем соответствовать отвратительной роже. В том смысле, что люди охотнее принимают на веру, что урод также уродлив внутри, как и снаружи. И им сложно смириться с тем, что симпатичный ангелочек вовсе не так хорош как кажется. Зримая тьма, незримая тьма. Потребность идентифицировать себя, а затем самовыразиться, показаться миру. Это сложно, особенно если люди заранее сформировали о тебе какое-то мнение и не желают его пересмотреть.
Просто невероятно, насколько сильна в людях потребность быть самими собой, даже если ничего хорошего в них нет.
Никто никогда не узнает, что там было на самом деле. Слишком много людей, слишком много связей, хрупкие цепочки событий, рассыпающиеся под собственным весом.
Я сделала собственные выводы, но насколько они верны? Не стала их здесь выкладывать, уж очень они спойлерны и спорны. Но то, что сначала показалось лишним, затем обрело свое место, для меня (!).
Роман построен на контрасте – темная и светлая стороны, красота и уродство – внешние и внутренние.
Свое исследование автор сознательно начинает с детства героев, там зарождается будущая сущность человека, первоначальное добро и зло.
Мэтти. Часть книги, посвященная его истории, лучшая в романе. И не потому, что он для меня представитель добра. Эта часть более символична, аллегорична, философична, она более образна. Даже, первое появление Мэтти порождает намеки на сверхчудеса: он был порожден агонией горящего города.
Тони и Софи. Очаровательные юные леди уже свои видом обязанные воплощать в себе чистоту, красоту и добро. Но, не все то золото, что блестит. Внешняя красота при духовном уродстве.
Реальность переплетается с мистикой. Не однажды Голдинг упоминает трансцендентализм – то, что невозможно понять, что перешагивает пределы опыта; случайность ли это?!
Книга, оставляющая после себя немало вопросов. Это свойство Голдинга – он никогда не разложит все по полочкам. Вариативность в высшей степени. Думайте сами…
Дочитал ещё одну обалденную книгу Уильяма Голдинга (того что написал "Повелитель мух" и "Шпиль"). Называется она "Зримая тьма" (1979) и по сути это предшественник по стилю "Парфюмера", а по замыслу книг Паланика. Мистика, психология, игра, притча, философия - всё вместе, всё рядом. Тут несколько чрезвычайно разных героев, которые живут каждый сам по себе, но в финале они сходятся все вместе. от того сначала кажется непонятным, когда казалось, что главный герой один, потом акцент смещается и оказывается, что ГГ совсем другой персонаж. При чём опять на главный план выходит моя любимая тема Красоты. Её поиски, осознание и сосетство уродства и красоты в одном и том же человеке... В каждом из нас живёт тьма и лучше никогда её не увидеть внутри себя.
Я не позволю, чтобы игру света или случайное совпадение навязывали мне как нарушение естественного порядка вещей или как чудо.
Он говорил, что самая ужасная вещь в мире — это жажда, и людям знакомы все виды жажды и все виды пустынь.
Как можно говорить или слушать, когда в тебе постоянно живёт вопрос?
Люди удивляются, когда осознают, как мало им известно друг о друге.
Книги были полны слов — физическое воплощение бесконечного людского кудахтанья.