В новый сборник известного поэта Марины Бородицкой вошли в основном стихи, написанные после 2005 года. Из рецензии: «Это стихи… которым верим, потому что узнаём в них себя. Они так созвучны нашим мыслям, что даже странно: почему эти простые до очевидности слова сказаны не нами?» Что же за очевидности стоят за словами поэта? — спросит читатель у критика. «Это здравомыслие без сухости и чёрствости, остроумие без вульгарных образцов сатиры и юмора, глубина чувств без пошлой сентиментальности… разнообразие ритмов и интонаций без потери собственного голоса. И ещё неоспоримая честность поэтического слова, призывающего нас почувствовать „наше случайное братство“».
Поэзия хороша тем, что легко вмещает в пару строчек даже не сотни смыслов - сотни жизней, прожитых и непрожитых, возможных или рожденных снами... Мне кажется, проза в этом плане более статична - да, каждый видит за строчками, плетущими роман что-то свое личное, но действие рифмованных строк гипнотичнее и однажды задев внутри какие-то струны, они вновь и вновь рождают что-то новое, не одну-две ассоциацию - целый рой, Млечный путь, ...бесконечность. И чем лучше стихи, тем этот эффект явственнее. В этом маленьком томике оно есть - волшебство бесконечности смыслов.
За книгу большое спасибо countymayo
Поэзия хороша тем, что легко вмещает в пару строчек даже не сотни смыслов - сотни жизней, прожитых и непрожитых, возможных или рожденных снами... Мне кажется, проза в этом плане более статична - да, каждый видит за строчками, плетущими роман что-то свое личное, но действие рифмованных строк гипнотичнее и однажды задев внутри какие-то струны, они вновь и вновь рождают что-то новое, не одну-две ассоциацию - целый рой, Млечный путь, ...бесконечность. И чем лучше стихи, тем этот эффект явственнее. В этом маленьком томике оно есть - волшебство бесконечности смыслов.
За книгу большое спасибо countymayo
— Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке.А. Твардовский
Вот уж, где правда! Но понятно не значит примитивно, в этом малипусеньком - на релаксацию за чашкой кофе - сборнике столько смысла, что можно перечитывать и перечитывать. Так легко и изящно Марина Бородицкая скользит от лирики к иронии, от философских размышлений к воспоминаниям, что одно удовольствие следить за ней.
Тут и извечная песня о чувственной любви в зримых картинках:
Вот сидит иероглиф «она»,
«Он» садится напротив.
За окном иероглиф «луна»
Меркнет, тучку набросив.И чернеют сухие глаза
Над губами сухими,
И горит иероглиф «нельзя»
На столе между ними.
И на злобу дня без злобы, как бы играючи:
Вот министр просвещенья говорит:
- Слишком много просвещенья, - говорит.
А министр освещенья говорит:
- Эта лампочка сейчас перегорит.Вот министр обороны говорит:
- Принеси мне в жертву сына, - говорит. -
Да молитвами зазря не беспокой,
Ведь бывает, что и выживет какой.
И как бы мы ни раскладывали пасьянс стихов Марины, название ему одно - жизнь. Грустная и смешная, бесшабашная и щемящая. Но все же за легкостью и спокойствием чувствуется уязвимость, уязвимость человека, зрящего в корень. И как же спасительна близорукость, бережно укрывающая от болезненности прозрений:
Я снимаю очки — как будто бы остаюсь без кожи,
а это я надеваю защиту от вашей вселенной:
в трёх шагах от меня вы можете корчить рожи,
а я буду вам улыбаться улыбкой блаженной.
Марина Бородицкая - часть той богатой клумбы, на которой я выросла лохматым и угловатым сорняком. В основном ее знают как детского поэта, совершенно незаслуженно обходя вниманием "взрослые" стихи - а ведь их куда больше, и, на мой вкус, они гораздо интереснее.
Стихи Бородицкой очень вещественные, гулкие, зримые, наполненные цветами и запахами. Мне нравится воспринимать их наощупь: шершавые корешки толстых советских томов, гладкая кожица сливы, облупленные перила дома в старом центре Москвы, пластмассовые дужки нелепых очков, теплое золото венчика с афинского рынка.
Отчего-то мне кажется, что в стихах Бородицкой мало ее самой - как женщины, переводчика, поэта; авторское "я" нередко прячется за предметами мебели и временами года - то ли от стеснительности, то ли от нежелания пускать посторонних в свое пространство. И все же эти стихи очень личные, почти интимные. Потому что все эти сливы, жуки, очки и даже нестираный хитон Эзопа (!) - тоже Бородицкая. В своем роде.
Ода близорукости
Слава тебе, о бесшабашный хрусталик,
и тебе, подруга его, строптивая роговица!
Вы своей преломляющей силы не рассчитали,
на далёкую перспективу не дали мне подивиться.Никогда мне орлиным взором не охватить перспективы,
а сидеть мне, уткнувшись носом в парчовую ряску,
в плиссировку раковины, в поволоку сливы,
придорожного лопуха кольчужную вязку.Я снимаю очки и вижу цветные пятна
и вокруг фонарей лохматые ореолы.
Круговая порука близости. Нам понятно,
что художник имел в виду, мы ведь той же школы.Я снимаю очки — как будто бы остаюсь без кожи,
а это я надеваю защиту от вашей вселенной:
в трёх шагах от меня вы можете корчить рожи,
а я буду вам улыбаться улыбкой блаженной.Слава тебе, миопия! слава неправильной форме
глазного яблока, удлинённого вроде грушовки,
мелочам и подробностям, бусинам в птичьем корме,
обнажённой лампочке в радужной растушёвке!
Сборник заинтересовал меня своим названием. Первое же стихотворение под аналогичным названием меня очень впечатлило, т.к. я сама немного близорука и вижу все те же картины, которые описывала поэтесса. Зато остальные стихотворения оказали на меня никакого влияния. По моему мнению, очень банальные стихи про бытовую жизнь, попытка написать стихи на историческую тематику показалась смешной и просто отрывком фраз. Все-таки раньше писали лучше, не то что сейчас. Надеюсь, что у меня получится найти любимого поэта наших времен.
Выбор нелёгок: инь или ян, платье или штаны?
* * * Что они делали на Элевсинских мистериях?
Что там лежало в закрытом таинственном коробе?
Хоть расшибись, не дошло никакого свидетельства,
Даже рабов посвящали, а мы не сподобились!Древней дразнилкой звучат нам слова посвящения:
«Вот, я постился, питьём причастился Деметриным,
Что мной из короба взято — на место положено,
Чем занимался — о том говорить не положено».Знали же все без изъятья: метэки и граждане,
Знали в Афинах, на Самосе знали, на Лесбосе,
Хоть бы один нацарапал на глине записочку, —
Нет! сговорились, ей-богу, как дети дворовые.Этих, мол, примем и тех: шахматиста носатого,
Длинного примем и рыжего, если попросится,
Даже очкарика примем, — и только с потомками
Самой своей интересной игрой не поделимся.Это нарочно они! Чтоб, куда ни заехали,
Всё нас тянуло обратно, к той старой песочнице:
Что за секреты зарыли вы, тени лукавые?
Что вы там делали, на Элевсинских мистериях?!
Чтобы голос подать, чтобы всех — и себя — спасти, надо крепко забыть два слова: «больно» и «тяжело»...
ДОРОЖНАЯ ШЕПТАЛКА Господи Боже, по небеси наш самолётик перенеси: сначала туда, потом обратно. Не урони, поставь аккуратно.
* * *
Говорят, и говорят, и говорят,
и сверлят без передышки, и бурят,
и в ночи, уже раздевшись, говорят,
и в дверях, уже одевшись, говорят.
Вот министр просвещенья говорит:
— Слишком много просвещенья, — говорит.
А министр освещенья говорит:
— Эта лампочка сейчас перегорит.
Вот министр обороны говорит:
— Принеси мне в жертву сына, — говорит. —
Да молитвами зазря не беспокой,
Ведь бывает, что и выживет какой.
А вон тот уж так красиво говорит:
— Я ж люблю тебя, чего ты! — говорит. —
Я ж как сорок тысяч братьев! — говорит.
Только он над мёртвым телом говорит.
А ещё они друг дружке говорят:
— Ваши речи — Богу в уши! — говорят.
— Бедный Бог, — ему тихонько говорю, —
Я тебе на Пасху плеер подарю.