Остров Сахалин

Я немного не ожидала, что будет такое сухое повествование, избаловали меня современные путевые записки и книги путешествия. Впрочем, у Чехова была крайне серьезная миссия, с которой он справился замечательно. Очень яркие перед глазами вставали сцены, как диалогов, так и путешествий. Очень серьезный анализ ситуации был проведен автором, возмущает и обескураживает складывающаяся ситуация на Сахалине и неизменность русских нравов. Больше всего запомнились двойные стандарты, когда низы жалуются на несъедобную еду, а при проверках кормят чиновников совсем другим. В итоге вторые не понимают, на что жалуются первые. То же и с земледелием. Сами же врали, тащили самые огромные клубни и гигантские колосья чиновникам, потом помирали с голоду, потому что нет урожая там, и не может быть. Совершенная не способность устроится, учится чему-нибудь, все на отвали и тяп ляп, лишь бы было, лишь бы не трогали. Решения принимают люди, которые понятия не имеют, что вообще решают. С переписью населения Чехов очень хитро придумал, получил доступ в любой дом и к сотням человеческих историй. Очень важная книга, исторически важная. Но очень специфическая, и сложная для восприятия. Не все, как оказалось, я поняла на должном уровне, есть вещи, которые мне расшифровали на нашей встрече пермского книжного клуба.

За наводку я благодарна двум авторам: Харуки Мураками, который в своем романе 1Q84 цитировал интересные места об аборигенах Сахалина - гиляках. И Галковскому, который в Бесконечном тупике обложил Чехова с ног до головы невоспроизводимой шизофренической критикой.

Реальность превзошла ожидания. Без всяких скидок на время создания, эта книга - полноценное криминологическое исследование притом в отличном художественном изложении. Просто не верится в объем проделанной Чеховым работы. Изучить сотни статей и книг, добрать до острова, обойти там почти каждую тюрьму, избу, барак, рудник, пешком продираясь через сахалинские дебри. Учитывая то, что, видимо, эта книга Чехова и погубила, она заслуживает большого внимания. (И у ж точно большего, чем она получила у нас на сайте).

Но понятно, чем она не удобна. Книга суховата, тут много цифр, и пусть за цифрами кровь, в том числе, авторская, к такому изложению нужна привычка. Здесь нет каторжной романтики, авантюрных побегов, больших страстей и благородных подвигов. Книга не патриотична, но и громких обличений в ней нет. Чехов лишь констатирует факты, а они не льстят. Он не трафит общественности, государству, он вторгается в епархию ученых, и вот член-корреспондент АН СССР и к.и.н., доцент в предисловии из 1980 года снисходительно отвечают ему, мол, не понял, не оценил, не достаточно источников поднял, и вообще, у нас-то теперь в СССР сплошная сказка земная.
В общем-то, типичная картина для криминологии.

Моменты, которые мне показались особенно интересными.

- При создании колонии предполагалась исправительная цель. Бывшие каторжане начнут строить дома, засевать поля, труд их исправит, да они еще и денег государству заработают. Как можно догадаться, идея не сработала. Место было плохо изучено, и на какую-нибудь заболоченную точку, которая смогла бы прокормить от силы человек 30 начальство сажало 200. Причем, из ссыльных хорошо, если половина имела какое-то понятие о сельском хозяйстве, строительстве, рыбалке или охоте. Инструментов и припасов всегда не хватало. Одновременно строить и пахать было невозможно. И во многих деревнях в итоге Чехов видел толпу оборванных мужчин трудоспособного возраста, которые, набившись в избу, обставленную одной грязью, сидели, голодали и ничего больше не делали.

- Рудники, несмотря на свою меметичность, далеко не самый тяжелый труд на Сахалинской каторге. Самое тяжелое - таскать из леса бревна зимой. Ну и вообще в любую погоду.

- А самое тяжелое в рудниках - не физического плана. Самое тяжелое это несправедливость, к которой особенно чувствительны заключенные. Те из них, кто при деньгах, имели возможность нанять на свое место других каторжных, а также и свободных поселенцев, что особенно нелепо. Представьте, какой-нибудь шулер или сутенер, или просто тот, кто больше наворовал на материке, сидит и пьет чай с сахаром в компании надзирателей, а уголь таскает честно отсидевший бедолага.

- Жизнь поселенцев вообще порой тяжелее, чем жизнь каторжан. Например, каторжанки получали пособие, а свободные жены каторжников, приехавшие за ними, нет. В итоге, скажем, убив мужа на Сахалине, жена становилась каторжанкой и ее условия жизни могли стать лучше.

- Положение женщин на Сахалине - особо отвратительная страница истории. Для женщин-преступниц с самого начала не было предусмотрено варианта исправительных работ. Измученные этапом женщины прибывали на остров никакие, и тут их тепленькими разбирали. Писарям и надзирателям получше, помоложе, зажиточным поселенцам - поплоше. Совсем уж не годные для использования в хозяйстве и постели - так, куда попало... Тут вам не "Голодные игры". Причем, ссыльные не любили, когда женщин завозили зимой: работ для них нет, а кормить приходится.

- Чехов нашел только три случая, когда вслед за женами на каторгу прибыли мужья. А вот свободные женщины ехали массово. В основном, по двум причинам: из любви и по обману мужа. Муж пишет жене, как он прекрасно устроился, у него тут и дом, и пашня. Измученная путешествием жена видит, что это неправда, но сил и средств вернуться на материк уже нет, да и муж быстро пропивает, проигрывает, продает ее добро, может и жену саму, и детскую одежду.

- Несмотря на необыкновенное распространение проституции, женских болезней, и вообще назовем это прямо - рабства, того, чем пугали в Чеховские времена - насильной выдачи замуж - практически не встречалось. По простой формальной причине. Чтобы венчаться нужно сначала официально развестись, а в те времена, да еще с Сахалина, мужчине получить развод было очень сложно.

- Так что даже удачные пары иногда до старости были вынуждены жить "во грехе". А бывали и удачные. Если убийца мужа, жертва домашнего деспотизма, скажем, случайно встречала на Сахалине хозяина, который был добрее и не обижал ее.

- На Сахалине была неплохая рождаемость. От скуки, в основном.

- Местные жители, гиляки, были почти неспособны к обману. Даже пытаясь поднять цену за товар, обычно переглядывались друг с другом, как дети, выдавая свой замысел. А когда слышали чужую ложь, хватались за животы и кривились, словно от боли.

- Понятно, что на положении гиляков и айнов устройство на Сахалине каторги и колонии сказалось скверно.

- Один из способов заработка на каторге: подбить новичков сбежать, а потом сдать властям за 3 рубля штука. За бегство полагались плети. Телесные наказания были распространены даже у заботливых начальников, в том числе было такое странное наказание как "приковывание к тачке". То есть человек потом так и жил с этой тачкой.

Ну и это далеко не все, что можно узнать из книги.

Главный мотив своего путешествия Чехов привел в обращении к Суворину:

"Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов... Жалею, что я не сентиментален, а то я сказал бы, что в места подобные Сахалину мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку... Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски..."

Авторы предисловия, о которых я уже говорила, основную часть своей работы посвятили положению политических заключенных Сахалина. Чехову не разрешили с ними общаться, и советские исследователи восполняли этот пробел, очень важный для них. И тут работа Чехова перекликается с книгой Приемлемое количество преступлений Нильса Кристи, которую я сейчас читаю. Кристи пишет, что, возможно, если бы мы, в первую очередь решились сократить число наказаний по общеуголовным делам, сократилось бы и число политических узников. Но правозащитники обычно обращают повышенное внимание на диссидентов, часто забывая остальную массу несправедливо страдающих людей. Думаю, Чехов бы согласился с Кристи. И, к сожалению, обе эти книги все еще крайне актуальны.

Ну что тебе сказать про Сахалин? (М. Танич — Я. Френкель)

Из Сибири (очерк)
Совсем коротенькое произведение, кажется, 44 с. в бумажном исчислении. Написано по личным впечатлениям, полученным в пути автора на остров Сахалин. Однако записки касаются лишь части многотысячного пути, только проезда по Западной Сибири и в большей части по Западно-Сибирской низменности. И основными содержательными и эмоциональными компонентами этого очерка являются особенности дорожные, нюансы всегдашней российской беды №2. От этих неустроенностей и от созерцания довольно унылого пейзажа и настроение автора соответствующее. Которым он щедро делится с читателем.

Остров Сахалин (очерк)
Когда я был ещё довольно молодым и вовсю учился в некоей специфической Академии, то во время изучения курса лекций "История полиции и тюрем царской России" (да-да, был такой) в списке литературы, рекомендованной для дополнительного изучения темы, вместе с достоевскими "Записками из мёртвого дома" стояла рядышком и эта книга. "Записки..." были с интересом прочитаны, а вот до "Острова Сахалин" руки не дотянулись — то ли в библиотеке не было бумажного экземпляра, то ли просто забил на это дело, теперь уже и не вспомню. Но, видимо, должок крепко засел в памяти, потому что едва речь зашла о том, что бы этакое прочитать у Чехова, как мой речевой аппарат самостоятельно выпалил "Остров Сахалин" и мне осталось только подчиниться.

Книга имеет несколько совершенно чётких определяющих и характеризующих признаков.
Это дневники писателя. Литературно обработанные и изложенные им в соответствии с совершенно определённым внутренним ритмом, разбитые на смысловые главы, но всё-таки именно дневники. Записи делались автором во время его поездки на каторжный остров Сахалин и имели чёткую конкретную цель — быть опубликованными.

Это сборник совершенно конкретных структурированных по определённым признакам фактических сведений об острове и его населении на момент пребывания там Чехова. Во время поездки Чехов лично производил опросы ссыльно-каторжных и службу надзора, и все интересующие его сведения по каждому (!) опрошенному заносил в специальную разработанную им самим персональную статистическую карточку. Причём основную работу по опросу всего населения острова Чехов осуществлял самостоятельно, лишь частично доверив заполнение незначительно количества своих карточек другим людям.
Т.е. мы уверенно можем говорить о совершенно научном подходе писателя Чехова к изучению им социально-демографического положения на этом необычном острове.

Эта книга содержит в себе целый ряд замечательных по точности и полноте личных наблюдений Чехова над совершенно разными людьми, с которыми он сталкивался во время своей поездки. Тут вам и высшие государственные чиновники (начиная от губернатора и спускаясь вниз по иерархической лестнице), тут же многочисленные чиновники, осуществляющие надзор над каторжными и ссыльными, тут некоторые личности из местного населения, и конечно же, довольно много наблюдений непосредственно за каторжанами — всё это с фамилиями и именами, с кличками и прозвищами.

Помимо всех этих наблюдений значительную по важности часть очерка составляют прогнозы и рассуждения Чехова о вариантах развития ситуации в дальнейшем: это касается как судеб отдельных конкретных людей, так и целых малых народов (айно, нивхи и гольды). И конечно же это мысли и высказывания Чехова о сложившейся форме ссыльно-каторжной жизни на острове и о необходимости перемен в отношении исправительной политики и практики в России.

И значительный интерес представляет чтение многочисленного и объёмного приложения, в котором разъясняются смысловые ссылки и отдельные моменты в тексте очерка. В электронном виде всё это читать не очень удобно (слишком много этих ссылок в тексте очерка и просто устанешь туда-сюда перекидывать себя), а вот в бумажной книге наверняка будет интересно сразу получить разъяснение по мере чтения того или иного эпизода.

В итоге эта не особо интересная с худлитовской точки зрения книга наполнена интересом совсем другого толка. Мы как будто изучаем разносторонний портрет. Составленный из сотен портретиков разных человеческих лиц-судеб. С портретиками местных островных сюжетно-жанровых картинок-зарисовок. И с своеобразным портретом ссыльно-каторжной системы того времени. Вот такое художество получилось у Антона Павловича...

Антону Павловичу большая благодарность за проделанную работу! Писатель хорошо потрудился, собирал материал, цифры, факты. Чехов изменил своей привычной манере и написал действительно важную книгу с геоисторической точки зрения, а не с художественно-литературной. Информация подана просто и доступно, что очень важно для правильного восприятия текста. Считаю, что, прочитав книгу, потратила время с большой пользой. На Сахалин ни ногой, хотя природа там красивая!

Смотришь сейчас на фотографии современного Сахалина, и не веришь, что было совсем иначе. А ещё я дала себе установку- как только начинаю ныть, что мне у себя в Краснодарском крае холодно, сразу вспоминать о Чеховском Сахалине, о тех местах, где никогда не тает снег и о жизни людей в тех краях…
Эта книга наводит ужас и гнетущую тоску. Но не отпускает. Чудесный язык Чехова смог оживить сухую статистику. О, эта красивая сдержанность! Я читала и удивлялась, мне было жаль людей, а особенно детей. Конечно, многие далеко были не ангелами в своей нормальной жизни, но Чехов ведь и говорит – побоями, кандалами не исправишь человека. В лучшем случае он озлобится ещё больше. И ведь действительно- никто из ссыльных не пришёл к вере, никто не очистился духовно. Священникам перестали верить, даже если те приходили искренне. Тот остров Сахалин даже не прекрасен по своей природе. Антон Павлович пытается нам рассказать о природе своим прекрасным языком, но, увы, всё равно за каждой травинкой, за каждым листочком чувствуется какая-то безнадёга. Сахалин уже после высадки встречает своих гостей неласково.

«Море на вид холодное, мутное, ревет, и высокие седые волны бьются о песок, как бы желая сказать в отчаянии: «Боже, зачем ты нас создал?» Это уже великий, или Тихий, океан. На этом берегу Найбучи слышно, как по стройке стучат топорами каторжные, а на том берегу, далеком, воображаемом, Америка. Налево видны в тумане сахалинские мысы… а кругом ни одной живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным, для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь по ночам, что им нужно и, наконец, для кого они будут реветь, когда я уйду. Тут, на берегу, овладевают не мысли, а именно думы; жутко и в то же время хочется без конца стоять, смотреть на однообразное движение волн и слушать их грозный рев».

И убежать можно, только куда бежать. Многие так и пропали в глухих лесах тайги. Кто замёрз, кого разорвал медведь, кто был убит не за грош своим же, таким же как он заключённым… И бежать некуда и в тюрьме сидеть нет уже сил. Безнадёга.
Жизнь вольных поселенцев тоже не разнообразна. Климатические условия не всегда позволяют собрать хороший урожай. Голод, безделье, разврат. И опять мне бесконечно жаль детей, уже обреченных. Они рождаются обреченными на такую жизнь. И только немногие могут уехать.
Чехов ко всем относится одинаково. Для него что заключённый, что надзиратель тюрьмы, что чиновник- прежде всего человек. Похоже, что Антон Павлович болеет за каждого душой, что удары плетью по спине заключённого отражаются и на его душе.
Лейтмотив всего произведения – тема ада. Адом окутан весь Сахалин. И хочется найти что-то светлое, что-то такое, что на минуту вызовет трепет в душе. И это есть.

«…самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине – это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят свою порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка!» И далее «прибавлю, что дети часто составляют то единственное, что привязывает еще ссыльных мужчин и женщин к жизни, спасает от отчаяния, от окончательного падения».

. Детей на Сахалине рожают часто. Чехов объясняет этот факт тем, что населению в основном нечем заняться. Работы нет, и чем занять себя- хобби- тоже нет. И не пишет Антон Павлович ни о ком талантливом, кто живёт на Сахалине. Не встретил он там ни самородка-художника, ни поэта.
Отдельно хочу сказать о местном населении острова. Было очень интересно познакомиться с самобытным населением айно и гирляками. Тоже, на мой взгляд, ничего хорошего и светлого в их жизни нет, но они всё время так жили, сначала их теснили другие племена, потом их начали теснить русские, когда начали осваивать Сахалин. Своеобразные народы, дикие. Одно то, что никакого уважения к женщинам у них нет, уже не даёт возможности полюбить их. И это отталкивает больше, чем то, что они никогда не умываются…Хотя, уважения к женщине на Сахалине нет ни у кого. Взгляд на законных жен у сахалинских начальников такой:

«не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного».

. Неестественность семейного устройства наводит автора на мысли о том что

« в атмосфере, испорченной тюрьмою и неволей, семья давно уже сгнила, а на месте ее выросло что-то другое»

.
Но, прежде всего, Чехов - врач. И врач с большой буквы. Поэтому на амбулаторном приёме он к каждому больному относился с чуткостью профессионала. Как поп Семён- слух о котором прошел по всей Сибири:

«О каторжных он судил так: Для создателя мира мы все равны».

Такое же отношение к больным-заключённым было и у Чехова.
Сноски и примечания в конце книги – отдельное произведение, на мой взгляд. Чехов пытается дополнить своё повествование, как будто что-то забыл, и вот вспомнил что-то важное, что обязательно надо сказать.
Несмотря на маленький объём книги, я читала её очень долго. Что-то не давало меня проглотить всю целиком за один вечер. Наверное, так было надо. Надо было осмыслить каждую главу, каждую сносочку… Надо было всё это пережить. Надо было принимать информацию маленькими дозами что бы хоть как-то, что бы хоть что-то найти в этом крае, имя которому безнадёга.