Переводчик Гитлера

Пауль Шмидт служил в Министерстве Иностранных Дел Германии очень долгое время - начиная с 20х годов до 1945. В Министерстве Пауль занимал разные должности, но постепенно его профессиональный опыт позволил ему достигнуть очень высоких позиций и стать незаменимым переводчиком при переговорах Гитлера, Риббентропа и других высших политических деятелей Германии с руководителями других государств. В частности, Пауль принимал участие в переговорах с английскими, французскими, итальянскими политиками и руководителями, руководителями и членами королевских семей Балканских государств. Он даже был в составе делегации Риббентропа, когда тот договаривался о пакте с руководителями СССР в 1939 году (хотя и не переводил при этих переговорах, поскольку не владел русским языком).

Издание книги на русском языке - это лишь часть его мемуаров, которая включила в себя лишь наиболее интересный для большинства читателей период, а именно середину тридцатых годов - окончание Второй Мировой Войны.

Читать мемуары Пауля Шмидта одно удовольствие. Он не только рассказывает о том, что происходило на различных встречах, многие из которых упоминаются вскользь в наших учебниках, но еще делится своим мнением о различных деятелях, рассказывает о некоторых сложных моментах его работы переводчиком.

Пауль Шмидт, как профессионал, вызывает большое уважение (я сейчас не говорю о его личных качествах и о его принадлежности к нацисткой партии; он сам, кстати, пытается доказать, что вроде бы всегда в стороне от фашистов стоял, ссылаясь на то, что Министерство внутренних дел никогда ни от какой власти и не зависело). Работа переводчика - это очень тяжелый труд. Ты должен максимально концентрировать свои силы и внимание на протяжении многих часов, в течение которых длятся переговоры, а это очень трудно. Одно неверное слово при переводе и вот уже противная сторона оскорблена. Это огромная ответственность быть ведущим переводчиком при переговорах такого уровня, и поэтому читать заметки аса в этой профессии очень интересно.

Мне иногда тоже приходится переводить на конфиденциальных переговорах высокого уровня, конечно, не такого, на каком работал Пауль Шмидт в Германии. Иногда считаешь себя техническим персоналом, этаким "маленьким человечком", ведь ты лишь помогаешь людям понимать друг друга, а не доносишь до них свои собственные идеи. Но есть одно НО. Во-первых, от твоего перевода часто зависит, смогут ли люди договориться. Во-вторых, ты слышишь все, что говорится в этих стенах. Ты принимаешь информацию, которая потом может пригодится. .. например, для мемуаров.

Книга прочитана в рамках игры "Killwish"

Обратил внимание на эту книгу я где-то с полгода назад, когда на форуме Мультитрана появилось ее обсуждение. Как раз тогда же (и опять же - по наводке мультитранщиков) я поселился на букмэйте, таким образом, книга "Переводчик Гитлера" стала первой, которую я прочитал на площадке букмэйта.

Вообще-то я ожидал от книги большего погружения непосредственно в атмосферу, в детали и подробности собственно переводческого процесса, но книга носит больше исторически-летописный характер, а Пауль Шмидт предстает в ней больше как административное лицо, а не переводчик. Нет, конечно, здесь есть и описание обстоятельств переводческого труда, но это весьма незначительная часть книги в процентном отношении. Все-таки основное содержание книги составляет характеристика и анализ политики предвоенной и военной Германии, а также других европейских стран. Однако то и дело в воспоминаниях Шмидта встречается упоминание каких-то обстоятельств, связанных с трудом переводчика, порой он делает некоторые замечания или наблюдения по поводу процесса перевода, и в этом обзоре я обращу особое внимание именно на эти фрагменты его повествования. Вот, скажем, автор говорит об одном из смертных грехов переводчика:

Говорить что-либо от себя лично является смертным грехом для переводчика. Так он может создать путаницу. И мне не оставалось ничего иного, кроме как сидеть, скрипя зубами, в то время как шанс добиться мира преднамеренно саботировался у меня на глазах.

А вот про роль переводчика в истории и, в частности, в политике, оказывается, переводить можно "самым убедительным образом и очень подчёркнуто":

«Помяните моё слово, – сказал мне Аттолико, – Англия и Франция решились вступить в войну, если Германия выступит против Польши, как она это сделала в отношении Чехословакии». Я согласился без колебаний: «Меня в этом не нужно убеждать. Если ваш министр иностранных дел выразит это мнение в своем разговоре с Гитлером, можете положиться на меня – я переведу то, что он скажет, самым убедительным образом и очень подчёркнуто».

Одна из трудностей в работе переводчика - выматывающие переходы между стилистическими этажами:

Выговоры министра второму секретарю в Берлине вроде «Скажите этому быку...» следовало перевести по телефону на более приемлемый язык. Поток негодующих восклицаний «трусы», «лентяи», «болваны» и «люди, которые, кажется, не знают, что идет война» изливался из вагона министра, и ему следовало придать другой вид, прежде чем он достигнет места назначения. Все это очень выматывало.

А вот о необходимости переводчика проявлять изобретательность и точность при оперировании лексическими единицами:

Риббентроп по праву гордился успехом своих переговоров. Его неловкость в общении с англичанами сменилась почти дружескими отношениями, к которым я привык на международных встречах. Комплекс неполноценности, который он пытался преодолеть нарочитой резкостью, теперь исчез, проявляясь лишь в ошибках. Например, к концу переговоров, когда англичане случайно спросили его, как долго продлится это соглашение, он напыжился и с самым торжественным выражением лица произнес только одно слово: «Ewig» (вечно). Мой коллега Кордт усмехнулся, заметив мое изумление. Высказывание Риббентропа в переводе на английский можно было бы лишь пропеть под аккомпанемент церковного органа. Я задумался, как можно было бы перевести это, избежав комического эффекта. Но вскоре нашел выход. «Это будет постоянное соглашение», – перевел я с облегчением, и эта фраза вошла в текст соглашения.

Вообще Шмидт предстает в книге героем положительным, я проникся к нему симпатией, прежде всего, за его профессиональные качества, а также за его стремление к миру. Отмечали это стремление и упоминаемые в книге политические деятели:

Закончив чтение, Гендерсон передал мне ультиматум и попрощался со словами: «Мне искренне жаль, что я должен вручить такой документ именно вам, так как вы всегда старались помочь как можно лучше».

Также политики отмечали и его профессионализм:

Впервые я оценил, каким знаком доверия было то, что никто из иностранцев, для которых я переводил, от Эррио и Бриана до Гендерсона, Макдональда и Лаваля, за все эти годы ни разу не привез своего переводчика, всегда пользовались моими услугами. Впоследствии у меня постоянно возникали трудности с Риббентропом относительно передачи моих отчетов о таких беседах иностранцам. Даже Муссолини каждый раз приходилось выпрашивать мои отчеты. Дуче никогда не находил огрехов в моей работе — даже часто поздравлял меня с тем, как точно мне удалось передать его слова.

Порой у переводчиков возникают довольно специфически трудности, преодолению которых не учат в вузах:

Главной трудностью для меня и всех остальных была постоянная смена униформы. К концу поездки любой из нас мог бы получить работу в каком-нибудь среднего уровня мюзик-холле в качестве артиста жанра быстрого переодевания. Очень изнурительной была также необходимость по десять-двенадцать часов в день сохранять подобающее случаю торжественное, величественное или радостное выражение лица. При прохождении помпезных процессий по густонаселенным итальянским городам мы находились перед глазами внимательной публики, а на приемах элита критически поглядывала на «варваров с севера».

Важно также поддерживать физическую форму:

После обеда вместе с Герингом я впервые вошел в знаменитый дворец Венеция. Небольшой лифт, предназначенный лишь для двоих, забрал Геринга и итальянского начальника протокольного отдела, chef de protocole, на второй этаж, так что мне пришлось поспешно подняться по исторической лестнице, шагая через две ступеньки, чтобы, запыхавшись, встретить своего начальника у двери лифта. Это представление мне потом пришлось повторять часто.

Вот цитата, свидетельствующая о том, насколько был востребован Шмидт на высочайшем уровне политической иерархии Германии:

Адъютант Геринга сказал адъютанту Гитлера: «Геринг склоняется к тому, чтобы пригласить Олимпийский комитет в Старый музей, только если заручится услугами старшего переводчика министерства иностранных дел». «Шмидт нужен самому Гитлеру, поэтому он не может работать с Герингом», — последовал ответ. «Я дам Вам полицейскую машину, которая пройдет без задержек повсюду, — сказал Майснер , который всегда находил выход из положения. — Тогда вы вовремя вернетесь в канцелярию». В одиннадцать часов я произнес в микрофон заключительные слова приветствия Олимпийскому комитету в Старом музее. Как только я оказался вне поля зрения этого торжественного собрания, так перешел на несолидную рысь, устремившись к полицейской машине, и добрался до Канцелярии, как раз когда последняя из иностранных делегаций, приглашенных на прием к Гитлеру, входила в его кабинет. Майснер был прав, я успел как раз вовремя.

Шмидт упоминает некоторые нюансы работы переводчика, обслуживающего переговоры, например, расположение его стула:

Если верно, что одежда определяет положение человека, то можно также сказать, что расположение стула определяет положение переводчика. В ходе переговоров по военно-морскому флоту я занимал доминирующее положение между двумя сторонами и благодаря выгодному пункту наблюдения ни разу не терял нить разговора даже в самых трудных технических вопросах, касавшихся типов судов, водоизмещения и так далее.

Переводчик такого уровня должен обладать определенными волевыми качествами и бесстрашием, чтобы указать высочайшим лицам государств на то, что перевод еще не закончен и они должны подождать, об этом Шмидт упоминает неоднократно:

Мне удавалось восстанавливать порядок, указывая Гитлеру или какому-нибудь другому оратору, в запальчивости прерывавшему меня, что я еще не закончил перевод...

Во время этих споров между Гитлером, Чемберленом и Даладье меня часто прерывал тот, к кому я обращался, переводя сделанное для него заявление на одном из трех языков конференции – немецком, английском и французском. «Я должен немедленно сказать об этом», – перебивал меня один из них, но каждый раз я просил разрешения закончить перевод, так что остальные участники не упускались из виду...

Друзья, наблюдавшие за заседанием Большой четверки через стеклянные двери, рассказывали мне, что когда я добивался того, чтобы мой перевод был услышан, то был похож на школьного учителя, пытающегося навести порядок в недисциплинированном классе. После этого мы стали называть конференции Большой четверки кодовым названием «класс», особенно во время кризиса 1939 года. Даже моя «клиентура», например Геринг, пользовалась этим названием.

Вот с этой проблемой мне тоже приходилось сталкиваться, как, наверное, и всем моим коллегам:

Я сидел рядом с Гитлером, но вынужден был все время говорить, тогда как самые лакомые блюда уносили нетронутыми, и в результате я встал из-за стола голодным. Тогда я еще не овладел приемами, позволяющими одновременно есть и работать: когда мой клиент прекращал есть, чтобы дать мне свой текст, я должен был бы есть, а затем переводить, пока он ест. Такая процедура была признана chefs de protocole, начальниками протокола, изобретательным решением для переводчиков на банкетах.

Пишет Шмидт и о том, что переводчик должен уметь владеть собой - интонацией, мимикой, жестами и т.п., знать, когда можно или нужно говорить, а когда следует молчать, вот выдержка из одной из самых захватывающих страниц книги:

Приближаясь к отелю, я знал, что они, должно быть, заметили коричневый конверт; издалека я видел, что журналисты толпятся у входа в отель. Я торопливо пересек вестибюль с не располагающим к расспросам выражением лица, отвечая на все вопросы, что должен немедленно попасть к Чемберлену. «Вы несете мир или войну?» - крикнул мне один американец, которого я очень хорошо знал по кафе «Бавария» в Женеве. Я не осмелился даже пожать плечами, так как самый незначительный жест мог быть неправильно истолкован.

Оказывается, ляпы бывают и в работе переводчиков высочайшего класса:

Как раз месяц спустя Рузвельт и Черчилль встретились в Касабланке. Незадолго до этого события мы получили из Испании отчет о предстоящей конференции, и, переводя испанский текст слишком дословно, бюро переводов допустило вопиющую ошибку. Они не поняли, что Касабланка - название города, и перевели его правильно, но не к месту, как «Белый дом». Наш оратор министерства иностранных дел похвалился по этому поводу на пресс-конференции, что нам известно о предстоящей в скором времени встрече Рузвельта и Черчилля в Вашингтоне.

Иногда Шмидт описывает обстоятельства, в которых ему приходилось совершать работу и жить, частые перелеты и переезды, не оставляет без внимания также и некоторые черты и детали окружавшей его в разных странах действительности, русскоязычным читателям наверняка интересно описание его впечатлений от посещения СССР:

Перед отъездом из Москвы я пошел посмотреть на Красную площадь и Мавзолей Ленина. Русские крестьяне в длинной очереди терпеливо ждали перед Мавзолеем, чтобы увидеть мумифицированного предшественника Сталина в его стеклянном гробу. По своему поведению и выражению лиц эти русские были похожи на набожных паломников. «В простом русском народе, - сказал мне один работник посольства, - не уважают того, кто был в Москве и не видел Ленина».

Почти всегда в подобных описаниях иностранцев, приглядевшихся к славянам, упоминается безрадостность наших лиц, заметил это и Шмидт:

Вся делегация была размещена в немецком посольстве или в домах работников посольства. Торопливо перекусив, Риббентроп немедленно отправился на встречу с Молотовым в Кремль. Мы явно очень спешили. Я должен был бы поехать вместе с ним, но мой багаж, в котором находился полагавшийся по такому случаю даже в Москве темный костюм, задержался по пути с аэродрома. Я воспользовался этой возможностью, чтобы погулять по Москве с женой моего хозяина, которая отлично говорила по-русски. Со своими большими широкими проспектами, площадями с церквями, переполненными трамваями, оживленными улицами, запруженными автомобильным и конным транспортом, город на первый взгляд поражал почти ошеломляющим сходством с другими большими европейскими городами. Лишь присмотревшись пристальнее, я был поражен главным отличием. Жизнерадостное выражение на лицах людей, привычное для меня в толпе на улицах Берлина, Парижа или Лондона, казалось, отсутствовало здесь, в Москве. Люди смотрели прямо перед собой серьезно и почти отрешенно. Очень редко во время моей многочасовой прогулки по Москве мне встречалось улыбающееся лицо. Как не было смеющихся лиц, так и не было ярких цветов в одежде москвичей, насколько мне показалось. Изредка попадались лишь белые головные уборы, которые вносили немного жизни в серость лиц и одежды. Хотя почти все были одеты чисто и аккуратно, едва ли кто-то шел в лохмотьях, однако серая пелена грусти и подавленности, казалось, окутывала все и всех.

Меня всегда интересовали биографии и исторические книги, поэтому характеристика ведущих политиков 30-х годов мне была интересной. Естественно, значительное внимание Шмидт уделяет описанию Гитлера, вот, скажем, одна цитата:

На этом совещании самоуверенный Гитлер предоставил внимательному и восхищенному итальянцу подробное описание своей успешной польской кампании и заговорил о подготовке к большой битве с Западом. Нагромождались цифры и данные. Гитлер обладал поразительной способностью держать в голове сведения о численности войск, о потерях и состоянии резервов, а также технические подробности об огнестрельном оружии, танках и артиллерийских орудиях. Казалось, он меньше интересуется воздушными и военно-морскими силами. В любом случае, он мог до такой степени завалить Муссолини фактами и числами, что дуче в восторге таращил глаза, как ребенок с новой игрушкой.

Иногда автор делает философско-морализаторские обобщения, представляя свой взгляд на мир и ход истории, при этом с размышлениями Шмидта трудно не согласиться:

Я имею в виду законы морали, которые родители и учителя внушали каждому представителю моего поколения: уважение к личности человека, его жизни, мыслям и собственности, а из этого уважения проистекало естественное право народа на независимость, а также социальная и политическая справедливость. Выполняя свою работу, я видел, как отход от этих принципов привел и государственных деятелей, и народы к крушению.

Так закончилась моя переводческая работа. Началась она 1 августа 1923 года и дала мне возможность играть на протяжении почти четверти века небольшую, но и не незначительную роль, тесно связанную с политическими событиями в Европе, с подъемом и крушением моей родной страны. Мой личный опыт привел меня к убеждению, что определенные принципы хороши для всех народов и определяют события, независимо от пожеланий отдельной, хоть и облеченной властью, личности. Я имею в виду законы морали, которые родители и учителя внушали каждому представителю моего поколения: уважение к личности человека, его жизни, мыслям и собственности, а из этого уважения проистекало естественное право народа на независимость, на уровень жизни, поддерживаемый промышленностью страны и уровнем жизни соседних государств, а также социальная и политическая справедливость. Выполняя свою работу, я видел, как отход от этих принципов привел и государственных деятелей, и народы к крушению, хотя начало казалось очень успешным. Это урок, который я, как немец, извлек из своего опыта и который, я считаю, дает нашему народу надежду в его теперешнем положении. Я убедился, что христианская в своей основе этика, которой руководствовалось большинство европейских государственных деятелей в двадцатых - начале тридцатых годов, как бы усердно ни старались они представлять интересы своих стран, привела к прогрессу, достигавшемуся год за годом на конференциях тех лет. Затем я стал свидетелем напряженной борьбы между вечными принципами христианства и проявлениями нового отношения к правам человека, отличавшегося от всех общепринятых идей. Я видел явный триумф этого нового отношения, но так как был тесно связан с событиями, то все более ясно видел, на чьей стороне сила. Развязывание войны в 1939 году, которое стало началом конца этой новой силы, сначала победоносной, но быстро устремившейся под уклон, кульминацией которой стала величайшая катастрофа всех времен, я тоже пристально наблюдал во всех фазах, год за годом.

Более подробный обзор книги можно найти в статье Д.И. Ермоловича «Переводчик в эпицентре мировой катастрофы», опубликованной в журнале «Мосты» (№2/6, 2005), а также в сборнике «Словесная механика» (М., 2013, с. 268–281), однако в этой своей заметке я упомянутую статью не цитировал, представив свой взгляд на книгу. Рекомендую ли я эту книгу к прочтению? Да, но интересна и полезна она будет прежде всего тем читателям, которые занимаются изучением истории, политики, германистики, а также работают переводчиками или готовятся ими стать. Несмотря на то, что книга не оправдала моих первоначальных ожиданий, я все же по ее прочтении остался довольным, общая оценка 7/10.

Книга не про переводчика, а в первую очередь про свидетеля многочисленных переговоров Гитлера и команды с различными дипломатами. Собственно про перевод - процентов пять, остальное - пространные описания каждой встречи, кто что сказал, кто куда поехал и кто каким тоном произнес. Исторически-политическая справка, в общем, я ожидала от книги другого.