Борис Викторович Савинков (1879-1924) – яркая и неоднозначная фигура русской истории. Дворянин, сын варшавского судьи и известной писательницы, он с юности посвятил себя революционной работе, стал одним из руководителей Боевой организации эсеров, готовил и принимал участие в убийстве министра внутренних дел В.К.Плеве, великого князя Сергея Александровича, а также во многих других террористических актах. Выданный полиции Азефом, накануне казни бежал из тюрьмы и несколько лет скрывался в эмиграции. После Февральской революции вошел в состав Временного правительства в качестве управляющего военным и морским министерствомпри министре А.Ф.Керенском, был военным генерал-губернатором Петрограда. После Октябрьской революции, став ярым противником советской власти, вступил с ней в открытую борьбу. Схваченный ВЧК, погиб в ее застенках.
«Воспоминания террориста» – яркий, эмоциональный рассказ Савинкова о том времени, когда он был руководителем Боевой организации, действия которой наводили ужас на царскую охранку.
Воспоминания Савинкова охватывают пятилетний период деятельности Боевой организации эсэров под руководством Азефа, начиная с подготовки и осуществления убийства Плеве в 1904г. и заканчивая приостановкой деятельности БО в 1909г., обусловленной разоблачением ее главы-провокатора. Увы, за кадром оставил лукавый летописец два года собственного правления БО, обнаружившими его слабость как лидера и организатора, а также все последующие за ликвидацией БО годы (рассказ о них вошел в другие автобиографические сочинения Савинкова), бесславная летопись которых изобличает в Борисе Викторовиче еще более слабого политика. Несостоятельность Савинкова как мыслителя очевидна уже на том простом примере, что он решительно не сознает огромной разницы между революционером и террористом, даже если последний служит революции. Если революционер живет ради воплощения в жизнь своей идеи, то террорист облекает свою жажду убивать и быть убитым в форму служения идее, сама суть которой представляется ему на удивление смутно. Вся политика эсэров на страницах одного из их лидеров сводится к элементарному "будем убивать всех царских прихвостней до тех пор, пока оставшиеся со страху не пустят нас во власть". Что касается обеспечения народной поддержки, то по мнению Савинкова одного террора достаточно, чтобы заставить простой люд уважать и любить таких самоотверженных претендентов на власть, как его партия. Ума и политического чутья, что называется, палата. Но не будем о грустном, ведь у бестолково авантюрной личности Савинкова была и сильная сторона - писательская, а для читателя именно это обстоятельство имеет первостепенное значение.
Читаются Воспоминания взахлеб. В принципе, действие книги бежит по кругу: подготовка теракта - исполнение - аресты - суды - последние письма товарищей-камикадзе - подготовка следующего теракта. Отношения террористов между собой и с самими собой здорово отдают мисимовщиной. Оно и неудивительно - Мисима представляет собой ровно тот же тип личности, что и наши террористы-романтики, только позже ударившийся в политику и потому яснее себя осознавший и выразивший до того, как начнет звонить колокол. Савинков отличался от призванных им мучеников масштабами амбиций, потому умел поберечь себя и задержался на этом свете подольше некоторых (фактически всех, если быть точным), чтобы нам о них рассказать. С почти чувственной любовью - и к ним, и к смерти, что их окружала. Террорист - это маньяк, которого только своевременная политическая завербованность и отличает от какого-нибудь Чарльза Мэнсона. И да, эти маньяки от революции просто завораживают - их товарищество, их изобретательность и жестокость, фанатизм и жертвенность, короткая, лопающаяся от перенасыщения жизнь, которая вся - одна сплошная авантюра, возбуждает настоящую зависть. Савинков умеет агитировать, только не за эсэров, а за сопричастность к культу смерти.
Одним словом, книга действительно стоящая. Политическая составляющая Воспоминаний для такого явно политически заточенного сочинения настолько ничтожна, что если и огорчит иного притязательного читателя, зато облегчит вовлечение в происходящее малосведущим в нашей дореволюционной истории настолько, насколько это вообще возможно. У Савинкова этакая история эсэровского террора в себе получилась. И знаете, кто из его героев вызывает наибольшее восхищение? Азеф. Такой мозг! Гений провокации. Просто гений. 5 лет возглавлять самую рьяную группировку политических убийц и уйти от нее безнаказанно после разоблачения - это такое искусство, что на его фоне пустопорожнее геройство азефовских марионеток теряет львиную долю своего обаяния. Потому что быть высмеянным террористом и обведенным вокруг пальца политиком - это в конечном счете исторический анекдот, а не пример для подражания, к сожалению для Савинкова и его блестящего таланта рассказчика, развившегося в ущерб всем остальным необходимым на его поприще талантам.
Воспоминания Савинкова охватывают пятилетний период деятельности Боевой организации эсэров под руководством Азефа, начиная с подготовки и осуществления убийства Плеве в 1904г. и заканчивая приостановкой деятельности БО в 1909г., обусловленной разоблачением ее главы-провокатора. Увы, за кадром оставил лукавый летописец два года собственного правления БО, обнаружившими его слабость как лидера и организатора, а также все последующие за ликвидацией БО годы (рассказ о них вошел в другие автобиографические сочинения Савинкова), бесславная летопись которых изобличает в Борисе Викторовиче еще более слабого политика. Несостоятельность Савинкова как мыслителя очевидна уже на том простом примере, что он решительно не сознает огромной разницы между революционером и террористом, даже если последний служит революции. Если революционер живет ради воплощения в жизнь своей идеи, то террорист облекает свою жажду убивать и быть убитым в форму служения идее, сама суть которой представляется ему на удивление смутно. Вся политика эсэров на страницах одного из их лидеров сводится к элементарному "будем убивать всех царских прихвостней до тех пор, пока оставшиеся со страху не пустят нас во власть". Что касается обеспечения народной поддержки, то по мнению Савинкова одного террора достаточно, чтобы заставить простой люд уважать и любить таких самоотверженных претендентов на власть, как его партия. Ума и политического чутья, что называется, палата. Но не будем о грустном, ведь у бестолково авантюрной личности Савинкова была и сильная сторона - писательская, а для читателя именно это обстоятельство имеет первостепенное значение.
Читаются Воспоминания взахлеб. В принципе, действие книги бежит по кругу: подготовка теракта - исполнение - аресты - суды - последние письма товарищей-камикадзе - подготовка следующего теракта. Отношения террористов между собой и с самими собой здорово отдают мисимовщиной. Оно и неудивительно - Мисима представляет собой ровно тот же тип личности, что и наши террористы-романтики, только позже ударившийся в политику и потому яснее себя осознавший и выразивший до того, как начнет звонить колокол. Савинков отличался от призванных им мучеников масштабами амбиций, потому умел поберечь себя и задержался на этом свете подольше некоторых (фактически всех, если быть точным), чтобы нам о них рассказать. С почти чувственной любовью - и к ним, и к смерти, что их окружала. Террорист - это маньяк, которого только своевременная политическая завербованность и отличает от какого-нибудь Чарльза Мэнсона. И да, эти маньяки от революции просто завораживают - их товарищество, их изобретательность и жестокость, фанатизм и жертвенность, короткая, лопающаяся от перенасыщения жизнь, которая вся - одна сплошная авантюра, возбуждает настоящую зависть. Савинков умеет агитировать, только не за эсэров, а за сопричастность к культу смерти.
Одним словом, книга действительно стоящая. Политическая составляющая Воспоминаний для такого явно политически заточенного сочинения настолько ничтожна, что если и огорчит иного притязательного читателя, зато облегчит вовлечение в происходящее малосведущим в нашей дореволюционной истории настолько, насколько это вообще возможно. У Савинкова этакая история эсэровского террора в себе получилась. И знаете, кто из его героев вызывает наибольшее восхищение? Азеф. Такой мозг! Гений провокации. Просто гений. 5 лет возглавлять самую рьяную группировку политических убийц и уйти от нее безнаказанно после разоблачения - это такое искусство, что на его фоне пустопорожнее геройство азефовских марионеток теряет львиную долю своего обаяния. Потому что быть высмеянным террористом и обведенным вокруг пальца политиком - это в конечном счете исторический анекдот, а не пример для подражания, к сожалению для Савинкова и его блестящего таланта рассказчика, развившегося в ущерб всем остальным необходимым на его поприще талантам.
Основное впечатление то же, что и при первом прочтении. Страшно от того, как спокойно, деловито, буднично делаются убийства. Ни тени аффекта в повседневной работе. И очень много непонятного. Прежде всего положение в организации Азефа и самого Савинкова. В смысле риска и готовности умереть. Потому что все-таки именно они посылают людей на верную гибель. С другой стороны, люди сами рвутся. В книге много прощальных писем террористов (до акта, или уже из тюрьмы). Их невозможно слушать. Скучно. Они все написаны как под копирку однообразными пафосными словами. И главное в них все-таки не абстрактный народ и его счастье, а товарищи и любовь к ним. И еще конечно жертвенность. Я так понимаю, это основное условие приема в боевую организацию.
Вообще, Савинков время от времени проговаривается. Революция, освобождение народа - это конечно хорошо, но второстепенно. Главное - террор. Особенно заметно это по реакции на манифест 17 октября 1905г. и по отношению к зарубежным террористам. К примеру, слова Каляева "... я верю в террор больше, чем во все парламенты в мире. Я не брошу бомбу в cafe, но и не мне судить Равашоля . Он мне более товарищ, чем те, для кого написана прокламация." вполне показательны. Еще любопытно, как Савинков рассказывает о разоблачении Азефа. Он ему верил больше, чем многие из товарищей. Но как только разуверился, так предлагал убить "без суда и следствия", не дав возможности объясниться и оправдаться.
Что касается прочтения... Вы как хотите, а я бы Галину Самойлову придушила. Она шпарит сплошняком по тексту без пауз и интонаций. Оговаривается на каждом шагу. А уж как ударения расставляет... Я вообще-то по этой части человек толерантный, но всему есть предел. Уж основных фигурантов можно было выучить, как ударять, если общая эрудиция подводит. Хотя, если в Москве появилась улица вАрварка, то о чем можно говорить...
Это круто.
Увлекательная книга о романтизации насилия
Самое впечатляющее в этой книге — все ее персонажи не просто террористы (что само по себе уже обладает негативной коннотацией в глазах большинства), но живые люди, а, главное, — герои. Убить представителя правительства легко — увидеться в последний раз с дочерью перед смертью выше их сил. Уничтожить врага? Запросто. А вот бросить бомбу в карету, где кроме этого врага есть еще его жена и племянники — нет, это уже противоречит кодексу чести террориста. Оказывается, и у террористов есть честь.
Но нет, постойте. Это что, человечность?
Мы привыкли думать, что террорист — это закутанная в паранджу женщина или бородатый араб, дикарь без минимальных представлений о ценностях цивилизованного мира, кричащий «Аллах акбар» и выдергивающий чеку. А здесь перед нами вырастают фигуры людей, полных чувства долга, смелости, искренности убеждений с одной стороны и сомнений в моральном оправдании убийства в другой. Даже истовые христиане среди них есть. Это вносит абсолютный диссонанс в те представления о терроре и террористах, к которым мы привыкли. Более того, мы даже начинаем думать, что террор может быть оправдан.
Самое интересное, что для каждого из них умереть за чистую по сути абстракцию — народ, свободу, пролетариат, социализм — действительно куда важнее, чем сделать счастливым, например, свою жену и мать. Страдания живого, близкого человека не перевешивают страданий масс. Ну как?
Очень увлекательная книга о непривычных вещах с непривычной стороны. Вот уж действительно, мастерство рассказчика из самой кровавой бойни может создать бьющий по эмоциям текст. Нам через столетия довольно интересно посмотреть на этих людей, считающих высшей радостью умереть на эшафоте. Взгляд по ту сторону баррикад. В конце концов, даже такая мировоззренческая позиция имеет право на жизнь, даже если мы с ней не согласны.
Парадокс
В первый раз читаю книгу, которая настолько отвратительна, насколько же и прекрасна. Горе-фанатики, оправдывающие любые средства борьбы с системой, порой смешны и просто кажутся сумасшедшими. Но вот она - революция, вот он - ход истории. Разумеется, в книге среда вокруг подается как практически пылающая революционным огнем, не думаю, что так было на самом деле, ну да не претендую на истину. По тому, что сейчас происходит, сдается мне, что все-таки большинство заботит только мысль о прикрытии собственного тыла, им не до глубокомысленных дискуссий с солдатами гарнизонов да партийных агитаторов. Но эсер не был бы эсером, не напиши он этого.
Но стоп. Мы говорим о книге. Книга прекрасна. Я не думаю, что это прям выдержки дневника Савинкова, но, святые угодники, тогда браво редакторам. Я просто физически не мог оторваться, даже вставки партийных протоколов и описание быта революционеров еще до их прихода к революционным делам притягивают магнитом.
Самая странная и неожиданная оценка, наверное, в моей биографии, но все же это очень достойная книга.
Тютчев, рассказывая о положении дел в Петербурге, даже не упоминал о Татарове. Ему, конечно, и в голову не приходило, что Татаров мог иметь какое-либо отношение к разгрому боевой организации, о котором «Московские Ведомости» писали, как о «Мукдене русской революции». Но, рассказывая об арестах, Тютчев сообщил подробность, тогда оставшуюся необъясненной: дня за два до 17 марта к нему позвонил телефон, и чей-то мало знакомый голос сказал: «Предупредите, - все комнаты заражены». Затем телефон зазвонил отбой.
Тютчев немедленно предупредил о слышанном Ивановскую, но Ивановская, в те дни больная, не обратила на это предупреждение достаточного внимания.
Никто из них не носил с собой револьвера: при случайном аресте, - а такой арест всегда возможен, - револьвер послужил бы тяжкой уликой. Однажды днем, когда Смирнов на Загородном проспекте продавал газеты, к нему подошел не кто другой, как Дурново, и купил у него «Новое Время». Смирнову ничего не оставалось делать, как смотреть вслед удаляющемуся министру. Этот случай подтвердил то мнение, которое стало слагаться у нас. Мы давно уже предполагали, что Дурново, вместо открытых выездов в карете, пользуется новой для министров и старой для революционеров тактикой, - выходит из дому пешком и в пути принимает все меры предосторожности. Мы не выводили тогда заключения, что он может быть предупрежден, в частности, именно о нашем наблюдении. Мы думали, что наш метод стал известен полиции уже со времени ареста первых извозчиков 17 марта, и что все вообще высокопоставленные лица должны поэтому принимать специальные меры.
Я сказал ему, что террористическая работа заключается не только в том, чтобы с бомбой в руках выйти на улицу, что она гораздо мелочнее, скучнее и труднее, чем это принято думать, что террористу приходится месяцами жить простолюдином, почти не встречаясь с товарищами и занимаясь самым трудным и неприятным делом – систематическим наблюдением.
Швейцеру было всего 25 лет. Он не успел еще проявить все скрытые в нем возможности. Но уже и тогда были ярко заметны две черты его сурового характера: сильный, направленный прямо к цели практический ум и железная воля.
Он постоянно работал над собой и обещал в будущем занять исключительно крупное место в рядах террористов. Резко бросалась в глаза его любовь к техническим знаниям: химии, механике, электротехнике. Он не только следил за литературой по вопросам общественным, в свободные часы он изучал любимые им науки.
Я приехал в Петербург утром. Я не знал, следят ли за мной, или мне удалось скрыться от наблюдения. До вечера я не замечал за собой филеров. Вечером же, около 7 часов, я, выходя из Зоологического сада, заметил извозчика-лихача, который, не предлагая мне сесть, медленно тронулся за мной. Я прошел на Зверинскую улицу, он поехал за мной вслед, я свернул в Мытинский переулок, он немедленно свернул за мной. Так следил он около часа. На Церковной я круто повернул назад и пошел ему прямо навстречу. Он на моих глазах повернул лошадь и, усмехнувшись, сказал:
- Ну, что же, барин, смотрите…
Я понял, что меня арестуют.