Рецензии на книгу «Агафонкин и Время» Олег Радзинский
Восторг!
Все персонажи – реальные люди и названы настоящими именами, кроме двух – Владимира Владимировича Путина и Владислава Юрьевича Суркова. Эти двое – вымышленные характеры, и любое совпадение с настоящими людьми, носящими те же имена, – случайно и непреднамеренно.
В этой книге идеально все! Грамотно построенный сюжет, развитие событий, шикарный объяснения, кто, что, куда и зачем. Взаимосвязь между событий настолько великолепная, что я не могу просто нарадоваться этой книге. На этом моменте я хочу внести небольшую поправку - книга о пространственно-временных перемещениях и люди, который живут в одной Линии Событий и не могут перевернуть своей сознание на момент чтения книги, к моему глубочайшему сожалению, ничего не поймут.
Пространство Минковского
Я, как большой поклонник теории пространства Минковского (неожиданно), которая является интерпретацией пространства-времени теории относительности, безусловно влюбился в эту книгу! Шикарно переданная теория "на практике", но для кого-то, как я уже оговаривал, это будет безумно сложно.
Вселенная Агафонкина проработана до мелочей. Здесь перемещения во времени объясняются немного иначе. Время, как таковое отсутствует, точно так же как и смерти здесь нет. Время, для обычного человека, течет, оно движется, равно, как и для нас, мы не можем вернуться в какое-то событие по щучьему велению, тогда как неинерциальный наблюдатель, который свою массу может сделать отрицательной, может вернуться куда угодно, куда ему захочется. Смерти также тут нет, ведь и времени, как таковой нет. Все находится в одной точке, и один человек проживает жизнь в разных плоскостях иначе. Захотелось быть президентом? Иди по одной Линии Событий. Хочется другой жизни? Иди по другой линии, и тогда будешь владельцем поместья Удольного.
Тут же можно оговорить, что по всей книге четко прослеживается человек с шрамом на левой щеке, который присутствует практически во всех событиях времени-пространства, что еще сильнее подтверждает теорию "одного человека".
Что было в начале? Курица или яйцо?
В связи с тематикой книги о перемещении во времени, логично было бы поднять такой вопрос, учитывая, что даже Агафонкин им задается. Например, тот же самый рассказ Платону об отрицательной массе в ресторане "Якорь" (Агафонкину было 30 лет), и последующий рассказ уже Платона маленькому Алёше в детстве.
Где курица, где яйцо?
Остро встает этот вопрос, когда начинаешь прослеживать путь юлы, к кому и от кого она попала... И когда ты уже понимаешь, от кого и куда, начинаешь опять задаваться вопросом Что было в начале?
Поиск любви
Одна из тем, которая поднимается в этой книге - высмеивание поиска любимого человека. Лично я, в детстве, слишком часто задавал вопрос "А как вы влюбились?", "А как вы встретились?" и каждый раз слышал от разных людей один и тот же ответ - Искал я себе жену, из деревни даже уезжал, по другим городам ездил, в других деревнях искал, полмира объездил, а когда домой, расстроенный вернулся, без жены, тогда и нашел ее - в соседнем доме жила.
И тут тоже самое и произошло. Алина Горелова, к которой также замысловато попадает в руки юла, которая так сильно любит кудрявых пеликанов, что было необоснованным,
Ну как, скажите, не полюбить малую белую цаплю?
начинает путешествовать по своим другим жизням и вдруг понимает, что ей не хватает! Любви, она захотела того самого воина в шлеме, что скакал на большом черном коне с азиатскими глазами. И желание ее сбывается. Еще одна тема - то, как ты думаешь, то и получается, думаешь о себе в негативном ключе, всю жизнь будешь несчастным. Думай, что у тебя все получится, и все будет великолепно в жизни. Итак, она встретила своего любимого, когда отправилась на 800 лет назад, который тоже туда попал из ее же мира и жил, практически, в соседнем доме.
Власть коррумпирует
Власть коррумпирует. Абсолютная власть коррумпирует абсолютно.
Тут проблема власти поднимается сразу с нескольких персонажей - Гог и Магог, Путин и Сурков. Первые, знамения Судного дня, при полной своей власти ближе к концу книги начинают творить полное безобразие на улицах Москвы, сидя в пластиковом кране, те даже не скрывают, что жаждут грабить и убивать.
При словах “грабить и опустошать” Серый-Магог оторвался от вязания и осмотрелся вокруг – не пора ли. Поняв, что это не команда, Магог вздохнул и принялся считать петли
Вторые же, Путин и Сурков, как бы другая сторона одной медали, они, при полной и безграничной власти, сделать-то ничего не могут. Им нужна полная власть, безграничная, и тогда они изменят свою судьбу, да и судьбу России. Мне, как и Агафонкину, страшно стало, при этой мысли.
Вы - немец?
– Время обаятельной нечистой силы, “что вечно хочет зла и вечно совершает благо”, прошло, милейший; безвозвратно прошло. Нынче другие времена: хотим зла и совершаем зло. Что, согласитесь, по крайней мере последовательно.
Линия Гога и Магога полностью противопоставлена линии Воланда и свиты в книге Мастер и Маргарита , если там Воланд пытался помочь людям спорить об этом можно бесконечно, то здесь Гог говорит - ХВАТИТ, нынче времена другие, злые мы, значит будем зло творить, зачем нам нечистая сила, которая свету служит? А на деле то что оказалось? Узнаете в книге.
Так же, прямая отсылка на книгу Альтист Данилов
– А мы что, демоны?
– Что ты, Алеша, – расстроился Митек. – Демоны-то, поди, с рогами. А ни у тебя, ни у Матвея рог нет.
В заключении хотелось бы задать вопрос, как остаться самим собой при разнообразии жизни?
Агафонкин и женщины
Когда Олег Эвдардович Раздзинский был маленьким, он больше всего любил две вещи: читать и перечитывать роман Булгакова "Мастер и Маргарита" и смотреть и пересматривать фильм Гайдая "Иван Васильевич меняет профессию" (снятый тоже, кстати, по Булгакову). Когда О.Э. вырос, он решил пойти по стопам отца. Любовь к истории, которую привил ему родитель, смешалась со страстью к фантастике, эзотерике, путешествиям во времени и двум упомянутым выше детским занятиям. В итоге получился микс, отзыв на который я пишу в данный момент.
Вот уж чего мне совсем не хочется, так это пересказывать сюжет, в котором сам Мессир ногу сломит. Тем более что за всей мешаниной событий я толком не поняла, кто, куда и зачем. А вот о чем хочу сказать, как о курьезной странной особенности этого произведения и, по-видимому, мировоззрения самого автора, так это о его отношении к женским персонажам. Затронем, в общем, модную нынче проблему гендера.
Вообще-то основные персонажи романа - мужчины (что тоже о многом говорит). Женщинам отведены второстепенные (Катя, Алина) или совсем уже эпизодические роли. И есть у этих женщин общие черты, которые мне, как читателю, просто-таки бросились в глаза.
Женщины, а скорее самки - у Олега Эдвардовича все как одна являются похотливыми, помешанными на сексе. Большинству из них непременно нужна регулярная смена половых партнеров, даже если на супружеском ложе имеется муж, удовлетворяющий их потребности. Либидо, в общем, у среднестатистической женщины Радзинского - ого-го! Ей нужно совокупляться регулярно, иначе ее станет одолевать чувство беспокойства, что нечто в ее жизни пошло не так... Нет партнера или выдохся - тоже не беда! Наши руки не для скуки. Она будет ласкать себя на диване в кабинете мужа с мыслью совершить "святотатство" или же под одеялом из шкур в далекой Монголии, пока не доведет себя до шумного оргазма. Вообще тема секса Олегу Эдвардовичу явно не чужда, он даже забабахал в текст несколько причудливых постельных сцен. Почему причудливых? Да потому что сравнивать женское тело с колесом мельницы, насаженным на желоб... это как-то не очевидно и требует, конечно, недюжинного фантастического воображения. Потому что в реальной жизни... пардон, но как-то мало все-таки напоминает женское тело скрипучее мельничье колесо. Впрочем, если женщина скрипит, то из нее, возможно, скоро посыпется песок? Да и герой роман работает не где-нибудь, а в Доме престарелых. Хм, фантазия далеко может завести, но не до такой же степени.
В остальном, автор демонстрирует явное незнание и непонимание женской психологии. Ярче всего это видно на примере Кати - возлюбленной главного героя и по совместительству путешественника во времени Агафонкина из 1956-го года. Нам описывают Катю как капризную, избалованную домашним комфортом и любовью поклонников певицу из Московской оперетты. Как хорошо нам известен (и не только по литературе) характер и психологический облик таких женщин, их уверенность в себе, их жестокость с многочисленными мужчинами, осаждающими эту привлекательную крепость. Первая фраза насчет Кати, вводящая в ступор, звучала примерно как то, что Катя любила чувствовать себя с мужчинами виноватой. Да помилуйте, с чего бы? На ум приходит разве что сексуальный мазохизм, но автор явно имел в виду не это. Дальше - больше. Нам описывается первая встреча Кати с Агафонкиным на Пушкинской площади. Он присаживается на скамейку, дает Кате прикурить, а затем говорит пару фраз типа: "Ты мне нужна, Катя", смотрит проникновенно и долго в глаза и Катя уже готова на все с этим мужчиной, чего даже не находит нужным скрывать! И когда он назначает ей свидание в тот же вечер, она отвечает ему, что, конечно, прилетит на крыльях любви, а когда он заявляет, что в девять ему поздно, торжественно клянется придти пораньше.
Ну и где вы видели таких женщин, которые не просто актрисы, но и хороши собой, занимают привилегированное положение в обществе и при этом лишены всякого кокетства, всякой женской хитрости? Даже если Катя сразу влюбилась в Агафонкина, разве дала бы она ему понять это в ту же секунду, разве не посчитала бы нужным его хоть немного, но помучить? Разве Катя не из тех женщин, которые назначают свидания, на которые не приходят, даже если речь идет о нравящихся им мужчинах? Разве опоздание - не еще одно изощренное психологическое оружие в борьбе полов, которое кто-кто, а Катя очевидно использовала бы по назначению?
Но автор явно стремился сделать сцену короче, так что пожертвовал и правдой характера, и диалогов. Про любовь ему, видите ли, неинтересно. Про женщин тоже. То ли дело путешествия во времени или конец света. Вот это материал, можно и матерку подпустить. А женщины... Что женщины? Это явно не целевая аудитория Радзинского-младшего как писателя. Поэтому можно себе позволить все, вплоть до женоненавистничества.
Грустно, Олег Эдвардович, очень грустно. А вы ведь владеете пером, пишете гладко и читать вас легко и порою занятно. Но я не увидела в этом гигантском тексте никакой идеи, ничего кроме внутренней пустоты. А уж ее какими финтифлюшками ни украшай, лучше не (в)станет.
Как-то все в этой книге серединка на половинку. Вроде интересно, а вроде скучно; немного противно, но в целом сносно. Вообще мне нравятся книги про путешествия во времени. Когда создается эффект временной петли из которой можно не выбраться, у меня просто мозг начинает кипеть. И вот перечитываешь, перечитываешь, пока полностью не разберешься почему так вышло. И в этой книге временная петля была, причем очень даже конкретная, и мы видим как герои раз за разом идут по этой петле не в силах выбраться, пока единственный, кто может видеть это со стороны - Леша Агафонкин - не меняет одно из событий, чтобы все смогли покинуть это беличье колесо.
В книге описано очень много персонажей, очень много времен. И не сразу разберешься кто важен для повествования, а кто являлся лишь вспомогательным персонажем. Конечно, в итоге все становится на свои места, и мы видим, что каждый сыграл свою роль. Но на протяжении всего повествования меня часто терзал один вопрос: зачем. Зачем нужен Олоницын и Чингисхан, зачем мы читаем про Канина. Кто такая Алина, и почему она тут. Причем тут ВВП и за что его так, вернее туда. Что это за восстание мигрантов и чего смеяться, зачем оно? Один ответ нам дает автор: с Россией по другому нельзя. Только так. Жестко и с планами на будущее. Хоть и возникает ощущение, что вся наша страна застряла во временной петле.
Агафонкин потерял в безвременье юлу. ну смешно же. Юла. Что это? Нельзя было найти предмет поприличнее? Оказалось, объяснение очень простое и, к тому же, логичное. И шанс поменять свою судьбу есть у каждого. У всех же была юла в детстве. Кто-то смог, а у кого-то не получилось, тогда у них юлу забирают, все очень просто.
Отдельно хочу вспомнить Гога и Магога. Безнаказанное зло во плоти. Творю, что хочу, и плевать на последствия. Конец света же! Это были самые веселые главы. Я на них просыпалась, но не от смеха, а от противности происходящего. То, что они сделали со Старописемским еще долго не выветрится из моей памяти. Как это вообще в голову автору пришло? После каждого предложения приходилось откладывать книгу и приходить в себя. Фантасмагория зла.
И тут мы плавно переходим к Булгакову. Ощущения те же, только у Булгакова это было более изящно что ли. Такое ощущение, что Радзинский просто пытался переплюнуть Михаила Афанасьевича, и поэтому накалял ситуацию как мог. Зачем отправлять кого-то в Ялту, когда можно сделать из него люстру? Грубо в общем как-то. Не мистификации, а мокруха получается.
Ну, допустим, автор неплохо справился с частью вселенского зла. Но остальное получилось плоским (по моему мнению). Нагромождение времен-людей-деталей кое-как складывается в общую картину к финалу романа, но не успев этим насладиться, мы попадаем в эпилог, где провинившийся герой получает свое наказание. Пожалуй, это первая книга, в которой меня бы гораздо больше порадовал открытый финал, нежели тот, который я прочла. Жаль парнишку.
нелюбимые с нелюбимыми
Когда-то одна из сотен бучей, которые я устраивала на форуме Кинопоиска, вылилась в новый конкурс. Предложенное мной название ("Не вякай"), впрочем, отвергли, но концепт "рецензии от первого лица, рассказывающие об авторе, а не о фильме" сохранили. Можете попытаться угадать, кто в конкурсе победил. Так и тянет написать: для этого всё и затевалось. Хотя на самом деле нет. Наверное, если бы мне удавалось вспыхивать в выгодно-правильные моменты, сейчас бы я жила в дворце. На самом деле пригорание легковоспламеняемого филея вызвала фраза "Рецензии, в которых слишком много самого автора, не интересны". Ненавижу аксиомы. Тем более те, которые выводят из неверных посылок. "Якающие рецензии - это не просто "я не ожидал, что фильм мне понравится, а он понравился", - орала я (по крайней мере буквочки на экране подобрались, стали острее и выглядели очень орательными), - "якающая рецензия ведёт тебя в мир автора. Это окно, через которое ты видишь его мир и то, как произведение оказало влияние на него самого".
Мы живём в мире, где прилагаем массу усилий, чтобы не замечать. Наш мир ограничен страной, составляющую одну шестую часть суши, но при этом вроде бы не весь мир. Но это наш мир, уже забитый, слепленный внутри. Мы идём по городу, не по какому-то заштатному, пусть это будет Москва. Пусть идём по Тверской. От метро до Кремля, по левой стороне, где книжный магазин "Москва". И кое-что надо не замечать. Ларьки и пьянчуг, обдолбанных бомжей, которые под веществами забрели на центральную улицу, где их повяжут, чтобы убрать с глаз долой. А ещё здания. Эти здания-коробки. Некоторые перестроили, некоторые завесили рекламами, одно реконструируют, сколько себя помню, столько его и реконструируют и ты идёшь по тёмной галерейке внутри здания, стараясь не обращать внимания на неизвестно откуда взявшиеся лужи. Это всё нельзя видеть. На том же Кинопоиске сотни рецензентов, у которых своё полыхание: "Как смел режиссёр это показать!" Риторика в интернете по поводу вполне определённой категории граждан: "Пусть существуют, только бы мы их не видели. И на улице, на улице пусть не целуются!".
Мы живём в виртуальном мире. Радзинский нет. И это страшно. Потому что свою Россию он повезёт с собой заграницу. Он не научился закрывать глаза на некрасоту. Не видеть чёрных луж, оставлять в себе только свет праздничных фонариков на выходе из метро, вместо боли в мышцах, когда ты перепрыгиваешь через раскопанные газоны у дома. Только мы из разных времён. Он из 80-х, я из 90х. В 90-х было разрешено "увидеть". Увидеть дома-коробки, завешенные рекламными биллбордами. Тогда вся некрасота стала недолго реальной, но она была не здесь. Она оставалась в прошлом, мы, всё общество, как стрела, были устремлены в будущее.
А Радзинский из 80-х. Тогда все тоже увидели. Увидели краем глаза. И попытались полюбить, потому что альтернативы не было. Дома-коробки, воздух из гранённого стакана, которым он отвечает на твоё дыхание прежде, чем ты согреешься сладким портвейном, раздирающий горло запах дешёвых сигарет, перерытый тротуар, когда никто и не подумал оставить обходную дорожку для пешеходов. Альтернативы нет и не предвидится. Надо любить и видеть это, либо не видеть, жить в мире, показанном телевизором (концерты Пугачёвой и "Голубые Огоньки"). Именно потому книга и напоминает пелевинские романы, и при этом разительно отличается. Пелевин видит Бога во всём. Бог - это и идущий навстречу паренёк в наушниках, бомж, золотая рыбка, Будда, ктулху. Нет части мира, где не было бы Бога и которая не была бы Богом. Потому, раз Бог может быть любым, Он может позволить щедрость и ты сам себе выбираешь своего Бога (любой выбранный, хоть колосок, хоть Мамона - реален и истинен). Как это сказано в "Чапаеве", большинство выбрало себе Бога-вертухая, которому наушничают ангелы. И сам Радзинский будет вторичен по отношению к Пелевину, потому что он не придумал систему, он всего лишь вывел своего Бога. Вывел из грязи под ногами, из брошенных открытых канализационных люков и свисающих необесточенных проводов, из хамоватых уборщиков, старающихся задеть тебя метлой по ногам, из тугих кнопок советских фотоаппаратов, из тканей, от которых чесалось всё тело, из всего советского, когда ни одна вещь не выпускалась, рассчитанной на потребителя, и тебе постоянно приходилось сталкиваться с трудностями, когда при употреблении выражения "сделано для людей", ты вспоминаешь анекдот про ушки на пластиковой пробке от водки. Радзинский вывел равнодушного Бога. Бога, которому плевать на людей и который давно забыл, почему их создал.
*я тут решила, что моя рецензия для тех, кто книгу уже прочитал. Потому что мне не охота дёргаться и следить за тем, чтобы не проскочили спойлеры. Сюжет - это не вся книга и я пишу не о сюжете*
Потому троица с магическими силами живёт в заставленной вещами, которыми никогда не пользуются (невозможно представить, чтобы кто-нибудь из них катался на велосипеде, который висит на стене напротив комнаты Мансура), грязной квартире. Раз-два-три. Троица. Я сосчитала их сразу и потому "такой неожиданный" поворот был для меня очевиден. Грязные дворы и переходы, украденные у гастарбайтеров триста рублей, дешёвая водка в ларьке. Это не просто эстетизация ради определённого шока (за этим скорее к Сорокину). Скорее, это эстетизация как категория реальности, превращения в реальность. Если бы не было эстетизации в таких произведениях, как у Ильфа и Петрова, у Булгакова, кто бы поверил, что вся страна жила в коммуналках? В советской литературе это упоминалось вскользь, что-то вроде "встретил дядю Колю у телефона в прихожей". Но сам быт, по сути ужасный быт, вошёл в категорию реальности, когда появились Воронья слободка или сатана в одной из комнат. Потому потом в "Не может быть" или "Покровских воротах" появились целые стилистизмы по изображению коммуналок А всего нашего современного быта как бы нет. Вместо концертов Пугачёвой концерты Баскова, вместо "Голубого огонька" российские сериалы. Ковры на стенах - интернет-мем. Но никто не говорит про старые серванты, продавленные диваны, подъезды, исписанные чёрным маркером, подростковый секс на родительских простынях в розовый ситцевый цветочек. Их нет. Заткнись, сука. Не смей замечать. Существуют только нежилые квартиры с евро-ремонтом из российских сериалов, где нет даже мелочей на шкафах и на полу. Они - реальность, всё остальное - единичные случаи. Сколько бы их ни было, хоть вся страна, но единичные. Весь "Агофонкин" - это такая попытка Радзинского сказать: я вижу. Но он не видит другого, он зациклен только на одном. А потому без романтизации не возникнет эстетизация, не превратится она в ту реальность, которую мы заметим (без паблисити нет просперити). Весь этот видеоряд, всё то, что мы не можем оставить за спиной, пока не признаем его существование, эстетизировал разве что Кормильцев: "Податливый гипс простыни сохранил твою форму тепла", "твои мокрые джинсы комком лежат на полу", "новые пластинки, семьдесят седьмой AKAI". Наверное, потому выразителем реальности до сих пор считают ужасно чернушную дилогию Балабанова "Брат", где разрешили без осуждения взглянуть на окружающий мир. Посмотрели? Теперь закройте глаза, отведите взгляд. Басков через полчаса начинается. Откуда-то издалека, из 90-х или из соседнего окна двора-колодца доносится музыка. "И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине"...
Бог - это отец. Не с большой буквы Отец, а с маленькой. Папа. Он берёт тебя на руки, когда мама устала и не может тебя укачивать. Сажает впервые на тот самый велосипед. Поддержка и постоянный приятель, который разрешает в грязь, в подвал, мороженное в минус сорок, более благоразумная мама поседеет, как узнает. Весь фанатизм всегда посеян в детстве. Ужас перед Богом, перед всемогущим Отцом, безумный каратель с развевающейся бородой. "Делайте, делайте, как Он сказал! Он может прибить. Он бьёт ремнём с железной пряжкой, даже когда вы ничего не сделали". И столь же безумный обратный фанатизм. "Нет! Как вы смеете Его любить? Его нет, нет! Его не может быть! Не должно быть. Он убил мою собаку. Убил. Ударом сапога". Какой отец у Олега Радзинского? Забавно, потому что его отца мы знаем лучше, чем его самого. Развод, сказала я. Я не ошиблась. Митёк в женском фартуке готовит на кухне блюдо из 80-х "прощай желудок": макароны, масло и тёртый сыр. Митёк назван не отцом, а заботливой матерью. Он заботится, он проверяет уроки, кормит и подтыкает одеяло. И ему наплевать. Ему наплевать на того, кого он вырастил. В последнем непослушании горечь мальчика, стоящего на коленях на подоконнике, опёршись лбом о стекло, глядя в спину пришедшего только на воскресенье такого замечательного, доброго и всегда уходящего вечером отца.
Путин - тоже отец. Так не должно быть, я знаю. Нельзя в правителе видеть отца. Смешивать в уме эти три образа - Бог, отец и правитель. Нельзя. Но если все так делают, то, наверное, всем немного можно. Наверное, "Агафонкина" надо назвать романом-критикой. Закрыть глаза на выражения "человек с длинной волей". Сжиматься от виртуального ремня с железной пряжкой и затыкать, затыкать любого, кто просто упомянет всуе. Перепрыгивать через траншеи, которые вырыли без обходного пути для пешехода, тереть пятки, на которых российская обувь оставила мозоли. Если Богу нет дела до людей, кому тогда до них будет дело?
Роман глубоко и зрело бессмысленнен. В квартире Агафонкина уже живёт Мансур, чью жизнь определит та временная линия, за которую Агафонкина очень накажут, когда он создаст её в будущем. Сам концепт с "поменять жизнь" чуть более, чем безумен. Если твой двойник живёт в другой версии событии, в параллельной вселенной, то куда денется он, когда ты займёшь его место? Если ты живёшь одновременно в разных мирах (та самая красивая теория с бессмертием), то ты вообще не можешь что-то поменять. Каждый ты в разных вселенных - это твоя часть, а ты сам - совокупность этих частей. Поменять между собой сознание (душу) двух частей, это не "изменить жизнь". Это всё равно, как ты бы считал собой свою голову, а потом стал бы считать собой свою руку.
Потому так чужеродно в романе смотрятся Гог и Магог. Они из "Задверья". А это другое произведение. Дурное, составленное из штампов, тоже отчётливо отдающее 80-ми, потому что насобирало штампов из-под стола, на котором играли в D&D. Настолько прозападное, насколько это возможно. А "Агафонкин"... Его бессмысленность глубже. Думаю, Радзинский хотел придать логики этим временным петлям, но все эти попытки такие же жалкие, как и концовка в стиле "Эффекта бабочки", где любовью жертвуют ради любимой (а брата героини отдают отцу-педофилу). Логика тут не нужна. И "Агофонкин" - это то исключение, когда отсутствие логики делает роман лучше, а не хуже. Потому что в монгольской степи смысла нет, есть каждый следующий прожитый день. Нет смысла жить в крохотной комнатушке и служить санитаром в доме престарелых. И преступления бессмысленны. Уплывающий в бесконечность партизан Коля, Макарий, казнённый за бессмысленный отказ отдать бинты. Радзинский закладывает в Л. имя Лилит, а в смерти Коли видит будущее самоубийство Чингисхана. Но это зря. Лучше бы, вместо того, чтобы бросать линию неоконченной, вырвавшись из полицейской машины, Чингисхан повстречал бы партизана Колю, продолжающего лететь в небесах в своей лодке, в чьи бока он так вцепился, продолжая всё так же незряче смотреть вперёд, не замечая пролетающих мимо звёзд. Потому что мне при прочтении пришло в голову, что, быть может, все проблемы от того, что нас всех забрали из наших степей, заставили жить в узких домах-коробках и пачкать улицы выброшенными цветными фантиками, впополам с нашими грязными следами, оставленными китайскими сапогами. "Стаpые цеpкви, непpолазная гpязь, кpасный колпак и афpиканский джаз".
s_pumpkin написала про иммигрантофобию Радзинского. Наверное, с моей стороны вести полемику прилюдно не слишком честно, учитывая, что в личке я с ней соглашалась. Иммигранты описаны любовно, тщательно, выпукло. От загнутых носов, до жажды оказаться своими в мире. Чужие в чужой стране. "Три царя боятся шагов за углом - они проникли нелегально в эту страну". Другой тип не описан. Есть пьяницы, но нет Тех Самых пьяниц. Те Самые, которые прикасаются к тебе своими кривоватыми пальцами и, понизив голос, почти шепчут: "Ну, ты же понимаешь, мы же русские люди". Те Самые, что ненавидят американскую толерантность, утверждающую "ни один человек не может быть лучше другого". Этот холод логики, гласящий "ты хорош только пока мне полезен", пробирает их до кишок "бездуховным" холодом, потому что главным мотивом стремления к иерархии является бесполезность иерархопоклонников. Всего один выигрыш за всю жизнь, выигрыш в генетическую лотерею, позволяющую стать лучше нацменов. "У них темная кожа и крючками носы, они прячут смирну с ладаном, подальше в трусы". Да, для Радзинского иммигранты - это тоже племя с загнутыми носами, больше желающее превратить весь мир в место для себя, чем себя в годных для мира. Но кто такой он сам? Этого нигде нет, но, мне кажется, что он осознаёт, что там, за таможенными пунктами, он тоже иммигрант. Чужой в чужой стране. Дующий в гранённый стакан, в который сейчас польётся слишком сладкий, пусть и заграничный портвейн. Быть может, желающий превратить весь мир в место для себя. Быть может, ненавидящий и ностальгирующий одновременно по миру, из которого его насильно вышвырнули за то, что он хотел его изменить. Быть может, мы все, вышвырнутые из своих свободных степей, прибитые бедностью к своим домам-коробкам, продавленным диванам и желтеющим от старости обоям, даже у себя дома будем ощущать себя чужими в чужой стране. "Чёрный князь проходит с охраной в кабак. И пока вы не откажетесь лизать ему зад, всё на свете будет, ребята, не так".
Для меня Бог в зданиях. Я мистик. Я вижу Бога в вознёсшихся сводчатых потолках готических соборов, парящих в бесконечно высокой пустоте. Который месяц для меня заклинанием звучит слово "Флоренция". Не знаю, почему Флоренция. Я не была ещё там. Была в Милане, Генуе. Но именно Флоренция для меня сейчас символ Града Божьего. Узкие улочки, средневековые здания. Надеюсь, они остались такие. Там солнце сжигает тебя дотла. Эти здания строили отцы. Они представляли себе свою семью и как они веками будут жить в этих зданиях. Когда меня спрашивают, что я думаю о сегодняшнем положении страны, я говорю о всего одном здании, о перестроенном "Детском мире". Там повсюду мрамор. Красивый, дорогой, скользкий мрамор. По которому нельзя бегать детям. Потому что это здание не для детей, не для людей, оно... богатое. Как тугие кнопки на советских фотоаппаратах, как неудобные сандалии, которые выпускает завод-миллионник, весь заставленный красными лозунгами, как мороженное в покорёженных стаканчиках, тихонько тающее на иллюстрации с красивым десертом из журнала "Огонёк". Если о тебе не думали, тебя не любили, как же ты будешь любить самого себя? Потому что в каждом городе должны быть не захламлённые волшебные квартиры, а здания, которые отцы строили для своих детей. Чтобы каждый знал, что любовь безусловна, что каждого любят потому, что он заслуживает любви.
Моё сердце где-то там. Где солнце ещё более жаркое, где оно жестоко. Где сыновья Сары и Агари которое тысячелетие спорят, чью мать сильнее любил их отец. Где Бог черноглаз и танцует на незасфальтированных улочках тот танец, который исполнял Давид перед ковчегом, выбивая пятками из дороги облачка сухой пустынной пыли. "Посмотри как блестят бриллиантовые дороги". Это и мой Бог. Бог любящий всех. Бог-папа. Улыбчивый. В чью спину ты не будешь смотреть, прислонившись лбом к стеклу. "Посмотри как узки бриллиантовые дороги". Когда-нибудь мы не будем прикованы к домам-коробкам. Мы будем передвигаться по собственной стране на автомашинах, видя её, влюбляясь в то, что мы видим, а не по необходимости. Свобода начинается со свободы передвижения. Быть может, Агафонкин на обложке упал с высоты и лежит распластанный. Быть может, он бежит. А я буду верить, что и то, и то второе одновременно. Если ты упал, это ещё не значит, что ты не можешь одновременно и бежать. Любовь начинается с того, что у неё не бывает условий. "Мы устроим на улице танцы у всех на виду. Ты надела вечернее платье и солнце переоделось в луну. Будет жаркое лето в этом году". Когда-нибудь отца не придётся искать на небесах или в здании правительства. Он будет держать велосипед, пока ты не научишься, с ним, а не с неясным парнем из будущего, ты спустишься изучать сеть подвалов, он приготовит тебе ужин на кухне и никогда не будет сожалеть, что ты посмел расти, не оставшись навсегда в вечной зависимости Матвея Никаноровича. Тогда не потребуются эти приспособления для побега - юла и Карета. Потому что ты и так будешь стрелой, устремлённой в будущее. Бежать. Лучше всех бежать.
Герой нашего (вашего, но не их) времени
И скучно
Автор щедрою рукою намешал в романе всего: от биографии Путина до «Феноменологии духа» Гегеля. Казалось бы – замечательно, можно много узнать, насладиться, приготовить параллельно чтению винегрет и метать его свиньям вместо бисера. Но общая унылость романа не дает. Внутренний ученый требует от меня классификации.
Классификация унылости в текстах:
А) Неинтересные события подаются неинтересно.
Б) Интересные события подаются неинтересно.
В) Читателя пытаются уверить, что все интересно, но он не верит.
Как не сложно догадаться, «Агафонкин» – последний вариант. В первую очередь потому, что Радзинский не говорит ничего нового, за большим количеством информации я не обнаружил ни одной оригинальной идеи, где-то автор просто использует чужое, где-то подпускает побольше тумана, особенно в самых важных местах. А как же постмодернизм – бесконечные отсылки, игра с читателем? Есть такое, но неинтересно. Да, прочитал Радзинский Булгакова, долго вдохновлялся Пелевиным, даже Библию, возможно, читал, но все это по-своему связать и повернуть ему не удалось.
И грустно
Видеть описываемую автором Россию грустно. Роман черней, чем ночь, чем черный хлеб, черней, чем грязь на льду (Может не черный, а серый? Может). Все герои – прогнившие изнутри эгоисты, живущие по странным правилам в тягость себе и окружающим. Из них всех только Путин более-менее представляет, что делать (но и он, конечно, далеко не положительный персонаж и делает все для себя). Еще грустнее видеть альтернативу, предлагаемую автором. Радзинский начитался сторонников евразийства, из которых Лев Гумилев самый известный псевдоисторик, и пытается продвигать парочку идей в романе. Получилось плохо, читая аляпистое описание «монгольской» Москвы, хочется подарить автору учебник по применению логического мышления в исторической ретроспективе (не знаю, есть ли такой, должен быть).
И некому руку подать
Рука нужна, чтобы коснуться человека, а затем путешествовать вдоль его линии жизни (не той, что на ладони видит заплесневелый хиромант). Такой вот способ путешествия во времени. Радзинский сделал вид, что написал фантастический роман. Вот только забыл важную для фантастики вещь – объяснение механизма. Вначале все кажется более-менее понятным, время это линия, вдоль которой можно путешествовать, используя память носителей (это те, кого путешественник хватает за рукав). Но дальше начинается путаница, оказывается этих число этих линий – бесконечность плюс один. Как же во всем этом разобраться? Правильно, сначала сказать много наукоподобных слов, а потом добавить мистики. Фантастика зашла в тупик, а мистика – такая полезная штука, благодаря которой ничего толком объяснять не требуется. Вообще весь смысл путешествий, бога в московской квартире, юлы и кареты, посылок и выемок остается неясным, но автора это волнует: «Гог-Магог» – готов пирог. В результате путешественник хватается за пустоту (не Петра, это вам не Пелевин), а читатель, прочитавший все знаковые фантастические романы 20 века, стучит кулаком и скандирует «Смысла! Больше! Смысла!».
В минуту душевной невзгоды
Невзгоды есть только у одного персонажа романа – Кати Никольской. Все остальные действуют как заведенные куклы, даже Агафонкин потерю юлы переживает как-то механически. Вот только и Катиным чувствам как-то не очень веришь. Предположим, так бывает: влюбилась с первого взгляда, отдалась с первого слова, до конца жизни память пронесла о нескольких днях счастья. И что из этого? Читатель не успевает ни посочувствовать героине, ни понять, зачем она вообще появилась на сцене жизни, как все, ее роль закончилась, актриса удалилась в дом престарелых доживать. Спасибо Путину автору за это.
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?
Когда рецензент был моложе и наивнее, он вдохновленный легендой о могиле Чингисхана написал строчки вопреки легенде:
Где же был Чингисхан, когда суслики пели в степи?
Где была его сталь, когда ветер сбивал тени с ног?
Клялся он, что его никогда не найдут.
Лжесвидетельства звезд, разве их оправдали века?
Если бы он тогда прочитал роман Радзинского, он такой бы ерунды не написал. Не потому что легенда утратила бы свое очарование. Просто понял бы, что нет ничего хуже домыслов в виде глупости. Попытка вникнуть в мировоззрение полководца, жившего столетия назад, и подменить его современным героем (или просто придать ему современные черты) не просто нелепа, от нее веет безнадежным дилетантизмом и желанием выставить читателя дураком. Я быть таким не хочу, не желаю! Может быть, Чингисхан желал бессмертия и получил, точно писатель желал признания – его читают, читатель желал хорошего романа, хоть бы и о монголах, но понял, что желал слишком многого.
А годы проходят — все лучшие годы
Этот роман не о времени. Там нет его течения, нет перемен. Хотя Агафонкин вроде бы путешествует, это иллюзия. На самом деле все застыло, как муха в янтаре, в начале 21 века. Пройдут годы, лучшие и худшие, роман не останется во времени, он привязан к точке, и эта точка не самая интересная. У Радзинского бесспорно есть талант, но его недостаточно, чтобы метафорическая юла начала свое вращение, а читатель через десять лет нашел в романе себя. Если же он и прочитает книгу, он не пойдет в восхищении обдумывать книгу под звездным небом степи, а призовет «Карету, мне карету!» (метафорическую, конечно), чтобы сбежать от посредственной литературы. Я не пророк, и не путешественник во времени (а как бы хотелось), это даже не мое желание. Просто, если мои лучшие годы пройдут, а роман станет спустя время только лучше, я опечалюсь, что был таким недальновидным и невнимательным читателем в 2018 году.
P.S. Спасибо Михаилу Юрьевичу за материалы для оформления данного отзыва. Если среди читателей рецензии есть путешественники во времени, буду очень обязан, если это спасибо передадите.
Время Агафонкина
Нам уготовано, мальчик мой, Легкое это бремя - Двигаться вдоль по одной прямой, Имя которой Время.(с)
Вопросом что такое время, куда оно уходит, с чего всё начиналось и возможно ли перемещаться во времени, как мы перемещаемся в пространстве, рано или поздно задается каждый человек. Тем более, что еще в прошлом веке нам разъяснили, что субстанции эти тесно связаны и чуть ли не одна есть суть. Кто с детства увлекается фантастикой, начинают интересоваться этим раньше, потому что темпоральная фантастика давно занимает прочное место в этом жанре. Уэллс и Азимов, Гаррисон и Шекли много разного порассказали нам в детстве и юности про путешествия во времени.
Потом мы задаемся этим вопросом, когда начнут уходить близкие нам люди. Мое ощущение времени примерно совпадает с объяснениями Алексея Агафонкина, главного героя этого романа, когда он рассказывает Платону о своей теории «точек-событий во времени». Мне всегда казалось, что близкие наши уходят только из нашего настоящего, а где-то там, за поворотом временной реки они живут по-прежнему. Как, допустим, в каком-то доме, из которого ты уже ушел, жизнь продолжается без тебя, вот только в тот дом ты всегда можешь вернуться, а в прошедшее время – уже нет.
У Олега Радзинского главный герой тем и отличается от простых смертных, что может возвращаться в эти прошлые времена и события.
Эта его особенность используется неизвестным демиургом при посредничестве некого Митька, воспитателя и чуть ли не родственника Агафонкина, который заботился о нем с раннего детства. У героя самая обычная работа по нашим временам – он курьер. Вот только переносит он свои выемки-доставки не в пространстве Москвы 2013 года, где живет, а во времени, для этого ему достаточно лишь дотронуться до человека, в прошлое или будущее которого он хочет попасть. Живут они с Митьком в старой бывшей коммуналке на Опалихе вместе с другими непонятными личностями – ученым-провидцем Матвеем Никанорычем, разум и душа которого помещены в тело грудного ребенка, местным алкоголиком Мансуром, создающим иллюзии иных миров и пространств и часто наведывающимся в квартиру ученым-физиком Платоном Тер-Миликяном, для дискуссий с Матвеем Никанорычем и обучения Алеши. Интрига начинается, когда курьер Агафонкин теряет свою «доставку», сверток с детской юлой, после чего повествование начинает стремительно раскручиваться вместе с этим вездесущим артефактом, который становится у автора буквально осью всего нашего бренного мира.
Получатель и он же отправитель одной из «доставок» Агафонкина - никто иной, как президент Путин, который у автора и в президенты-то смог выбиться потому, что посылал себе послания из будущего с инструкциями к дальнейшим действиям, а не то сидеть бы ему в вахтерах на отцовском вагоноремонтном заводе. И, хоть автор и подстелил себе соломки, оговорившись в предисловии, что все известные лица у него сугубо вымышленные, понятно, что удержаться и не повтыкать шпильки во власть по давней диссидентской привычке он просто не в силах.
Важной особенностью прозы Олега Радзинского является то, что снисходительные критики называют постмодернизмом, а не очень снисходительные – «капустником», то есть наполненность текста отсылками к многочисленным произведениям современных и не очень авторов настолько, что можно открывать викторину «Кто их больше угадает». И непонятно, то ли восхищаться начитанностью автора, то ли тщетно пытаться извлечь из текста что-нибудь собственно авторское.
Помимо «политической», у автора будет еще «историческая» часть, связанная с вечным нашим спором Евразия мы или Азиопа. Флэшбэки во времена Чингиз-хана и Великой Монголии будут представлены в основном в дневнике Иннокентия Олоницына, еще одного рассказчика этой истории.
Будет тут и любовная линия, их даже будет две, но как-то неромантично они у автора получились, не за этим, видимо, были писаны. Ну, и порнушку легкую вставят для увеселения почтеннейшей публики, как же без этого, этим модным аксессуаром нынче каждый современный автор старается украсить свое творение, теперь за это Букеров дают и брезгливо нос не морщат.
В процессе чтения отношение к роману поменяется неоднократно. Вначале калейдоскоп сцен в произвольном порядке совершенно сбивает с толку, потом, ознакомившись с биографией автора в интернетах, становится понятнее избыточность и буйная фантазия автора, который теперь, благодаря своим миллионам, может позволить себе писать, что ему вздумается, не оглядываясь особенно на мнение критиков и читателей, а если понадобится, то и помочь с пиар-компанией. Местами читать было интересно, текст воспринимался, словно ты, как Алина в одном из эпизодов романа, случайно застрял в чужом сне, но в других местах хотелось, как Станиславский, громко кричать «Не верю!». А временами всё это казалось совершеннейшим бредом, которому, как потом выяснилось, критики придумали звучное название – «фантасмагория», видимо, на тот случай, когда по разным причинам произведение ругать не планируется.
И, как на клоунском колпаке изображенного в романе библейского Гога нарисованные клоуны перемигиваются и гримасничают, так и автор перемигиваясь с классиками и современниками, играет с нами в жмурки, перебирая известные сюжеты и выворачивая их наизнанку. И хочется, следуя авторскому же методу, призвать его не торговать псиной, выдавая её за баранину.
У Сутина в «9 днях» главный герой тоже пребывает со временем в сложных и не всегда понятных читателю отношениях, зато он вместе со всем своим окружением вызывает у нас живейшую симпатию и роман читается с удовольствием и приязнью. Здесь же герои не задевают за живое, в них не очень-то верится. Это и немаленький объем романа в конечном итоге заставляют скучать, и ты по обязанности жуёшь его, как трехдневную жвачку, как ту соплю из детского анекдота, которая на третьем глотке попалась, а на десятом только закончилась.
У Михаила Афанасьевича Булгакова, на поле которого, можно сказать, автор все ноги истоптал, и который, как мы знаем, был сыном духовного лица, дьявол, однако, может позволить себе «творить благо». У нашего же автора, не только злые силы в лице (лицах?) Гога и Магога с полного одобрения автора творят бессмысленное и беспощадное зло, но и сам Творец далеко не всеблаг и, подобно мелкому делопроизводителю от небесной канцелярии, (спойлер!) прицельно тюкает по темечку своего посланца за единственный благородный и человечный поступок, «стирая» тем самым его личность.(конец спойлера) «Не мы такие, время такое». Хотя поступок главного героя хуже от этого, конечно, не становится и, как завершающий аккорд, немного примиряет с прочитанным.
Агафонкин, время, Путин и фетиши советских женщин
Обычно достаточно прочесть краткую биографию автора, чтоб предположить, с чем вы столкнётесь в его творчестве. Когда читаешь про Олега Радзинского, то предполагаешь, что он пишет схематично, несколько «по рецепту» (чем грешат многие профессиональные филологи) и что без политики не обойтись (эта мысль иной раз приходит в голову уже просто из-за того, что автор — русский, но слово «диссидент» в биографии и вовсе не оставляет вариантов).
Про политику в книге будет. Даже Путин есть. Но «Агафонкин и время» — не какая-то там юшка с одним ингредиентом. Весьма наваристый суп с обильной гущей: тут вам и тридцатые, и Чингисхан, и множество постельных сцен, и библейские персонажи, и классическая философия (неклассическая тоже есть, щепотка), и даже немого физики.
Воспринимается это всё как нечто почти несъедобное, но изобильность заставляет активно ковыряться в этом вареве метафорической читательской ложкой. То есть читать достаточно интересно, хочется что-то найти, кажется, что это возможно. Но голод пища не утоляет.
Уже в названии автор ясно даёт понять, что в книге два основных героя — Агафонкин и время. К определенной странице начинает казаться, что все персонажи — не столько личности, сколько временные элементы, которые проживает Агафонкин.
С Агафонкиным самим по себе всё более или менее ясно. Автор его описывает как красавца, покорителя женских сердец, вечного наблюдателя, который ни к чему особо не привязан и не имеет никакой особенной цели, выбранной самостоятельно, или какой-либо точки боли (ибо для этого нужно прошлое, которое невозвратимо и неповторимо). «Он был, кто он был: высокий, стройный, широкоплечий зеленоглазый красавец с кольцами каштановых кудрей».
Ну а со временем придётся разбираться.
Знаете, чем отличаются категории от понятий? Категории — наиболее общие, универсальные понятия. Хотя сами понятия тоже принято делить на единичные и общие. Но категории — такое общее, дальше которого уже не пойти. Вот назвал бы Радзинский свою книгу «Агафонкин и Катенька» — было б название из двух единичных понятий. Назвал бы ее «Агафонкин и женщина» — было б название, состоящее из единичного понятия и из общего. Но Радзинский назвал книгу «Агафонкин и время». Так что мы имеем дело с единичным понятием и с категорией. Размах.
Категории всегда особенно интересовали философию. И науку они тоже интересовали. Фундаментальную. И Олега Радзинского вот, диссидента, филолога и инвестиционного банкира, заинтересовали.
Пространство и время — категории, которые кажутся вполне понятными. Вот мои квадратные метры — пространство. А вот и числа на экране смартфона — время. Кое-что даже пощупать можно. Зафиксировать — тем более.
У всех нас есть некие представления о пространстве и времени, и мы обычно не задумываемся о том, что если б мы были представителями другой культуры, эпохи, то представления об этом у нас могли бы быть совершенно иными.
Радзинский мог бы читателя сразу погрузить в теорию струн и рассказы о червоточинах. Но он начал издалека. И это, в сочетании с почти сказочными персонажами, создало особенную, несколько лубочную, атмосферу произведения. Впрочем, на теорию относительности автора таки потянуло. Но обо всем по порядку.
От христианской культуры нам досталось представление о линейности времени. Эта линейность очень легко нами мыслится. Потому проще всего большинству людей воспринимать такие книги и фильмы о путешествиях во времени, в которых происходит простое движение вперёд или назад. Что-то в духе «Иван Васильевич меняет профессию». Сюда же относятся и любые фильмы/книги, в которых человек из определённого времени оказывается в другом не с помощью магии, машины времени, но благодаря заморозке мозга или неким аналогичным явлениям, имеющим отношение к развитию биологии, трансформации самого человечества или неожиданным особенностям тела конкретной личности. Заснул человек в 1820 году, а проснулся в 2018. Вот это оно. То, что нам легко мыслить благодаря линейному восприятию времени.
Начинается «Агафонкин и время» как раз в рамках линейного восприятия времени. Мы узнаем, что главный герой — необычный курьер, доставляющий людям в прошлое различные предметы и забирающий у них другие предметы.
Радзинский добавляет и иные временные феномены, дополняющие перемещение в прошлое, но они тоже чудесно укладываются в концепцию линейности времени. Например, жители загадочной Квартиры не меняются. Живут четверо мужчин вместе, не стареют, не молодеют, хотя едят (значит есть потребность, то есть хотя бы энергия расходуется), убирают в квартире (значит что-то меняется вокруг), а если уж кто нетрезв, то ему требуется время, чтоб протрезветь. Невидаль? Конечно. Фантастический элемент. Но вполне комфортный для человека христианской культуры. Потому что вплетенность некой статики в динамическое отлично сочетается с идеей вечности. В христианстве итогом для праведника является вечная жизнь (рай воспринимайся таки как нечто вечное, но динамичное, кстати, в исламе тоже: в раю живут, а тотальная статика — смерть, неизменность). Да и сам Бог — Вечность, в отличие от человека, о котором мы говорим в категориях времени.
Зрелый мужчина в теле младенца и вечно молодые мужчины хорошо воспринимаются ещё и потому, что все мы являемся носителями остаточных мифологических представлений о времени, тех, которые отражаются и в сказках. Это дорелигиозные представления. Для мифологического сознания характерно безвременье, нет там никакой равномерной длительности.
Так как это архаическое в нас дремлет, то нам несложно мыслить младенца по форме, который рассуждает о Гегеле и Бергсоне.
Можно было бы весь сюжет построить на таком линейном восприятии времени, на движении вперёд-назад. Но книга Радзинского не была бы книгой о времени, а была бы книгой только про курьера Агафонкина.
Время как герой в книге Радзинского появляется в тот момент, когда Агафонкин возвращается на лестничную клетку, проходя то, что можно назвать обратным путём в современность, и обнаруживает отсутствие там героини, которая там должна быть.
Когда оказывается, что героиня из прошлого в том самом прошлом уже знает Агафонкина, а он об этом не имеет представления, приходится вспомнить, что ещё о времени знает читатель. И куда его ведёт Радзинский.
Автор мчит мимо Ньютона с его независимыми, абсолютными, пространством и временем прямиком к Эйнштейну с его теорией относительности и Минковскому с его геометрическим отображением этой теории.
В теории относительности время — форма существования. Без того, что существует, времени и нет. А существует во времени у Радзинского многое. В первую очередь — сам Агафонкин. Персонаж, который не просто куда-то переместился и что-то изменил. Он изменил, а потом сам забыл, что был там и что-то делал.
Тут любители научной фантастики могли воодушевиться. Начать надеяться, что перед нами не политический памфлет и не шутки-прибаутки.
Культура уже впитала тексты Хокинга, идеи усвоились. «Интерстеллар» хорошо был воспринят, органично. Про параллельные варианты жизни современный человек тоже наслышан. Взять хотя бы фильм «Господин Никто».
Мы теперь уже знаем, что не только будущее вероятностно, но вероятностно также и прошлое. В книге «Агафонкин и время» это нашло отражение. Может, если б не Гог и Магог, Путин, особенности сексуальной жизни героев, то вышла бы научная фантастика. Но у автора явно была другая цель.
Радзинский мог сразу же читателя погрузить во множество параллельных вариантов жизней одного и того же человека с возможностью выбора и смутного узнавания, и это было бы весьма современно. Да и не в замшелую квартиру с непонятными людьми мог бы поселить курьера, а предоставить ему апартаменты в центре Москвы и роскошный офис. Так бы ещё и с экранизацией дело не заржавело.
Но автор пошёл по другому пути, начал издалека, обеспечив тем самым несколько ностальгическую атмосферу в духе «Альтиста Данилова» и развитие сюжету своей книги.
У персонажей Радзинского развития то нет (как и нет изменений отношений между героями). Если б не эти постепенно вводимые данные о времени, вплетающиеся в сюжет, то книга могла бы восприниматься совсем плоской. Эдакой клоунадой с Путиным, гопниками Гогом и Магогом, фантазиями о дамах, неустанно ласкающих себя или томимых влечением к паровозам. А так шансы дочитать до конца возрастают.
Персонажи книги Радзинского второстепенны по отношению к собственным действиям. То есть их личности фиксированы, их поведение не меняется в зависимости от пережитых событий. По этой причине финал воспринимается каким-то надуманным, идущим не от особенностей главного героя, а от того, что автору хотелось свести все свои выкладки о времени воедино.
Ну а время, как один из героев, хотя и развивается, но по итогу оказывается неким хаотичным феноменом, который невозможно постичь. У него есть не только изначальные свойства (те самые, которые совпадают с современными научными и философскими предоставлениями о времени). В свою концепцию времени Радзинский добавляет ещё и предметы, способные менять свойства времени (юла, карета). А потом выясняется, что автору ещё и бог понадобился.
В итоге вместо стройной концепции, которая четко бы срабатывала в финале истории, мы имеем дело с ситуацией «Я надену все лучшее сразу».
Предполагается, что у героев есть выбор из сотен вечностей. Но в книге выбирают максимум из двух вариантов. И то, это выбор по принципу «Пусть будет просто не так, как уже было». Поэтому главный герой в итоге живет жизнь, все особенности которой ему заранее не были известны. А выйти из неё он может через припоминания. Но с чего вдруг «вспомнить» становится синонимично «сделать выбор»?
Саму параллельность многих жизней автор ни разу не показал. Так что он заявил многое о времени, но и не воспользовался многим из его характеристик. Много ружей, которые не стреляют. А про совершенные выстрелы не всегда можно ответить на вопрос о том, было ли попадание в цель.
«Агафонкин и время» производит впечатление книги, которая может понравиться по неведомым причинам, непредсказуемым. Поэтому сложно рекомендовать ее кому-либо. Отговаривать кто-то от чтения, впрочем, тоже сложно.
Сто лет тому назад
Жизнь Олега Радзинского, сына того самого Радзинского, который очень любит историю, похожа (как у многих особенных людей) на фильм. В этом фильме главный герой растёт в интересной семье (отец историк, мать – артистка), потом учится на филфаке, конечно же, в МГУ, потом его ловят по молодости за чтение запрещенной литературы, отправляют по статье на лесоповал, потом, когда добрый Горбачёв договаривается с Западом о дружбе и нивелирует статью, едет на Кубу, где получает почему-то финансовое образование, потом возвращается в Россию и внезапно становится едва ли не владельцем Рамблера, потом перестаёт быть владельцем Рамблера (вы уже поняли, то это многосерийный фильм?). Где-то между этими событиями, главный герой ещё успевает жениться, нарожать детей и написать несколько книжек, некоторые из которых сразу получат премии и награды, и, разумеется, будут непоняты, встречены с ехидством, с чтением задом наперёд, потому что ничего не понятно, с поиском собственных смыслов, - впрочем, главный герой сам это позволил, сохранив в книге пространство для читательского манёвра.
«Агафонкин и время» - одна из таких книг, вызывающая диаметральные чувства, написанная филологом с историческими корнями, созданная из фрагментов чужих жизней и, очевидно, отчасти из фрагментов жизни и самого автора, который вписывает в неё то не понаслышке знакомые КГБ-шные застенки и «антисоветскую возню в МГУ», то раздаёт оммажи любимым и не очень авторам, то передаёт привет папе, то Льву Гумилёву, то играет со стилями, лепя то полунаркоманский отрыв с мерещащимся ликом то ли Пелевина, то ли Пепперштейна в травянистой дымке, то внезапно превращаясь в сухого морщинистого бытоописателя степной жизни стародавних веков. Главному герою, то есть автору, очевидно это нравится до жути – это чувство удовольствия от собственной работы никуда не спрячешь, ни в какое послесловие не запихнёшь, потому что – а я ещё вот так умею! А теперь, угадайте, кто это? А это? А вот тут, про негритянскую девочку – это кто? И критики угадывают – Тони Моррисон? Бичер-Стоу? Альтист Данилов?
Начинается история про Агафонкина с того, что некий безвестный нам автор, возможно даже сам Олег Радзинский, находит тетрадь «из будущего» - год издания у неё не совпадает с текущим, а само содержание похоже на фантастический роман. Тетрадь принадлежит некоему Иннокентию Олоницыну, который записал в неё невероятную историю про своё знакомство с санитаром Алёшей Агафонкиным, оказавшимся на самом деле курьером во времени и пространстве. Повествование перемещается из найденной тетради к самому Агафонкину, иногда предоставляя возможность голоса другим персонажам, кажущимися больше миражами, нежели чем-то реальным. Агафонкин рассказывает о том, что живёт в странной Квартире в компании со всезнающим о мироустройстве Митьком, вечно чистящим картошку или починяющим примус, с младенцем Матвеем Никаноровичем, читающим Ницше в оригинале и с вечно нетрезвым татарином Мансуром, чьи алкогольные приходы в натуральном смысле оживают и проявляются в Квартире реальными видениями. Агафонкину же подвластно время – он путешествует в нём через людей и может попасть в любую точку прошлого. Время для него – киноплёнка, мотаешь которую взад-вперёд, а прикоснувшись к кому-то, видишь и его кино тоже – как началось и чем кончится. Во времени у Агафонкина, впрочем, есть задачи: то передать что-то кому-то в прошлое, то забрать. Самые главные указания передаёт таинственный заказчик (кажется, несложно догадаться, кто же это может быть), а задания могут быть самые разные и странные - например, кое-кто пишет письма через Агфонкина маленькому Володе Путину, который, кажется, вот-вот пойдёт по наклонной. Но по наклонной идёт внезапно не он, а сам Агафонкин, который во время какого-то совсем ерундового задания теряет предмет передачи – происходит это в момент, когда время внезапно сдвигается и меняется, а Агафонкин, кажется, разбивает дамское сердце. Потерянный предмет передачи при этом – обычная детская юла, которая, конечно, не просто юла, а само олицетворение времени.
Время – самый главный герой книги, постоянно кривляется, а пространство исторгает своих чудовищ, которые в память о любимом Булгакове вытворяют страшные злодеяния (это было и у Нила Геймана, да тот тоже списал из «Мастера и Маргариты») – чудовища являются предвестниками Апокалипсиса, который Агафонкин по своей глупости и приблизил. В это же время (хотя «в это же» это в какое?) в одной из параллельных реальностей живёт и страдает юный Тэмуджин, которому суждено вскоре стать Чингизханом, а в другой реальности, где-то в сибирском городке Вилюйске от лепры умирают люди, по степи скачут атаманы и мечтают то ли о смерти, то ли о любви. И нет случайных случайностей, лишних мелочей или несошедшихся сюжетных линий – неслучаен даже адрес нехорошей Квартиры в 3-м Неопалимовском переулке, где расположена церковь Неопалимая купина, в честь несгорающего куста, в котором Бог явился Моисею. Бог наверняка явится по этому адресу и Агафонкину, но сперва нужно найти юлу, без которой во вселенных начинается хаос. Пространство постоянно сдвигается – от этих героев к тем, от штаб-ротмистра Семёна Канина к зампреду президента РФ Суркову, и уже вконец не разобраться, где тут курица, а где яйцо, что было сперва, а что потом.
Но со временем этого никогда не поймёшь. Особенно если бог уже и сам всё забыл, что он делал и зачем, что было сперва, а что потом. Сравнимый критиком Галиной Юзефович с американскими горками, сюжет скачет от одного аттракциона к другому, как и положено – и можно даже подумать, что это всё невесть какая выдумка, шарада, игра с тенями на песке. Однако, стоит знать - существовала и сестра милосердия Кейт Марсден, написавшая о своём путешествии по Сибири книгу, существовал и лепрозорий, и сама проказа в Вилюйском округе, существовали и легенды о загадочной смерти Чингисхана, и о том, как же он всё-таки выглядел – то ли был рыжим, то ли нет. Даже село Алешня в Тамбовской губернии, даже её управляющий, самостоятельно написавший для крестьян отдельную Уставную грамоту - тоже правда. Может, существовал и Олиницын (впрочем, допуская существование этого персонажа, придётся допустить и существование другого), а это, конечно, уже чересчур.
Хотя кто знает – возможно, в какой-то из реальностей?
Прости, читатель. Не мы такие – жизнь такая.
«Если можно проснуться в другом месте.
Если можно проснуться в другое время.
Почему бы однажды не проснуться другим человеком?»
Чак Паланик, «Бойцовский клуб»
При всём моём уважении к писателю, поэту, публицисту, журналисту, литературному критику и т.д. и т.п. Дмитрию Быкову, мне не понравилась ни одна из книг, рекомендованных им его читателям к прочтению. И это несмотря на то, что творчество его самого мне очень даже нравится. Мне всегда казалось что в наше время, для того чтобы писателю состояться, ему надо сказать читателю что-то новое или рассказать по-новому о хорошо забытом старом. К сожалению, Олег Радзинский, о книге которого Д. Быков восторженно отозвался, не сделал ни того, ни другого.
Есть такие книги, которые, читая, понимаешь, что там к чему, но не знаешь зачем, а прочитав, с досадой закрываешь, и моментально забываешь о них, потому как они не оставляют следа ни в душе, ни в памяти. Эти книги как бы выпадают в перпендикуляр твоей Линии Событий, становятся одним из её вариантов, причём не самым желанным, а следовательно, и в перпендикуляре твоего сознания числятся как нечто ненужное и лишнее. «Да, - говорит Википедия, - книга полна прямых аллюзий на Булгакова, братьев Стругацких и Виктора Пелевина». У меня же ещё возникли стойкие ассоциации с бесовщиной Г. Климова, с «Инквизитором» С. Норки, а также с «ЖД» того же Д. Быкова. И можно даже не упоминать о том, что Голливуд просто замусолил сюжет о вариантах возможного развития событий. Естественно, при таком количестве проводимых литературных параллелей, ни о какой новизне и свежести мысли в книге О. Радзинского речи быть не может, потому что она обречена стать вторичным продуктом чужой мысли, вечной интерпретацией первичных смыслов, и, стало быть, обречена на провал. Подражание кому-то – это всегда всего лишь подражание.
Вряд ли можно назвать интеллектуальными всевозможные, упоительные по своей абстрактности обсуждения времени и путешествий в разные пространства-времена, которыми наполнена книга. Роман написан, как и любое фантастическое произведение, с претензией на неподвластность земной логике. У Радзинского обычный предмет, детская юла, наделен способностью выстраивать необычные, неземные, фантастические связи, создавая тем самым обычный земной мир. Миры юлы – это варианты возможных событий, а сама игрушка становится центром вселенной. Автор, запутывая читателя скачущим, нелинейным и постоянно прерывающимся повествованием, говорит нам о том, что мир не меняется, не идет от одной точки к другой, все стоит на месте и происходит одновременно, и будет происходить всегда, моменты нашей жизни повторяются вечно, что означает бессмертие. Но всё это напоминает мне всего лишь наукообразные заклинания в стиле детской фантастики. А фраза «С камнем нельзя договориться: он слишком тверд для компромиссов» вообще поставила меня в тупик…
Главный герой книги, Алексей Агафонкин, видит время и утверждает, что будущее определяет прошлое, а основной посыл произведения состоит в том, что воля важнее желаний и она творит мир. Идея не нова: любой начинающий философ древности мог сказать то же самое. Автор выстраивает альтернативную историю, забыв о том, что «история не знает сослагательного наклонения». Все хорошие фантасты рано или поздно оказывались провидцами, но у Радзинского, как мне показалась, была совсем иная цель. У меня сложилось впечатление, будто все рассуждения автора о детерминизме направлены на то, чтобы исподволь внушить читателю мысль о том, что всё происходящее с Россией закономерно и по-другому быть не может. Оказывается, у России какой-то свой, особый путь, отличный от пути всего человечества, её задача – уничтожить Европу, или она уничтожит нас, высшие силы готовили Путина в чемпионы и герои, он был предназначен для совершения подвига, он сделал то, что должен был сделать, и вообще, во всём виноваты 90-е. А ещё евреи, о чём говорит наличие в книге персонажей Гога и Магога как воплощения вселенского зла. «Прости, отец. Не мы такие – жизнь такая» - обратился Магог на полублатном жаргоне к Богу. Нам в очередной раз «тонко» намекают, где кроется источник всех земных бед. Эдакий газлайтинг от литературы. Мне отказывают в адекватности восприятия происходящего, ибо всё неслучайно и строго логично. «Ave, Caesar! Ave, Putin, morituri te salutant!» (в переводе с латыни «Славься, Цезарь! Славься, Путин, идущие на смерть приветствуют тебя!»).
Сам О. Радзинский, кто он: диссидент-отступник, коих в последнее время появилось много, или непонятый читателем обструкционист? Интересно, а если бы книга писалась сейчас, в 2018 году, автор рассказал бы то же самое? И, несмотря на то, что я не могу отказать писателю Олегу Радзинскому в таланте, ведь его писательская манера, всё-таки, хороша, роман у него получился скучный, читаемый с трудом. «Агафонкин и время» - отлично разрекламированный продукт, в котором есть и загадка, и заигрывания с властью, и довольно примитивные сцены секса, но главное - автор очень состоятельный человек. А что ещё нужно, чтобы книга стала бестселлером?
Напоследок хочется отметить, что такого единодушия в команде «Кокарды и исподнее» в оценке книги ещё не было. Это как в анекдоте: если четвёртый муж бьёт по морде, значит, дело не в мужьях, а в морде.
Как простейший пример гироскопа способен закрутить мир вокруг себя
всё непременно сбудется
стоит только расхотеть
Юла как символ являет собой тождественность равновесия и движения, и в этом случае можно сколь угодно долго тянуть ниточки-параллели, говоря о том, что вот если в жизни что-то из этих двух аспектов ощутимо провисает, то и вращения никакого не получится, а только ленивое покачивание на боку (будто в этом есть что-то плохое), и что незря вокруг то юлы, то образа юлы все персонажи скачут игрушками на пружинке.
Суть в том, что как бы быстро условная юла не вертелась – всё равно она остаётся на месте (закроем глаза на случай, когда целенаправленно дети запускают волчка нарезать пьяные круги по комнате, пока не упадёт, неправильная это юла, не к сюжету!). Весь сюжет Радзинского что это юла – вертится, вертится, центриует внимание читателя, затягивает его в свои сатурновые кольца, и так будет кружить в пространстве, пока не снизойдёт Митьковской благодатью на макушку, что на месте мы стоим, гражданин товарищ татарин Путин, и никуда-то мы не придём, потому что некуда идти, смерти нет, времени нет, Линия Событий – что твои фотокарточки.
Проза Радзинского – хороший сытный бутерброд. Не тот, с заветрившимся хлебом в театральном буфете, а тот, в который с удовольствием взгрызаешься, прихлёбывая кофе на восходе летнего солнца. На фуршете таких не найдёшь, для ресторанов он лицом не вышел, а вот для поглощения в одну рожу перед книжкой – самое то. Заброшенные по ходу движения юлы образы в сюжет сочатся углеводами и всякими полезными органическими соединениями: тут тебе и чай на жиру и степных травах, и булка городская за семь копеек, и жир колбасный по языку белёсой кашицей скользит, когда человеку изящно отрубают выступающие части лица и эдак элегантно вкручивают заместо лампы – красивый образ.
Крамольную вещь скажу, но вся прелесть истории зиждется исключительно на ловко слепленных умелыми пальцами образах, причём некоторые линии были добавлены ради самих себя, потому что при их исключении их сюжета лейтмотив повествования не изменится. Автор любопытно изобразил пространством Минковского в сочетании со статичным движением по Линиям Событий: вложил объяснения в рот персонажей, так ещё и картинки приложив, начав гонять читателя по тем или иным точкам чужих жизней.
Время – настолько необратимое течение, что человека оно может просто не замечать, как бы он самоуверенно не пытался приструнить эту величину своими крохотными ножничками временных координат – секундочку себе отщипнул, минуточку, часик, в время-то течёт, хоть зелёными крокодилами ты его считай, хоть истоптанными ботинками.
«Агафонкин и время» - выразительная история, забавная байка, рассказанная на коммунальной кухне, но стоит задержать в голове эти образы и повертеть, колупнуть, погрызть, как течёт из них вязкая горечь. И это большой плюс к мастерству владения словом, потому как своими семантическими конструкциями Радзинский слепил не химеру из образов чужих книг, аллюзий и двойных смыслов, щедро приправив это дело лексической резкостью, но раскрутил аккурат перед носом юлу, близко-близко, что ты не видишь всего целиком, а только мелькающие перед глазами рисунки, изображённые на волчке. И чем дальше в историю, тем дальше Радзинский тебя отодвигает, пока все ниточки (почти все) не втянутся в центр юлы – вот тебе и цельная картинка. Но и как и самоценные рассказики – событиях жизней персонажей чудо как хороши. Может, в другой штанине времени Радзинский ограничился набором несвязанных друг с другом рассказов в газете.