Выбранные места из переписки с друзьями

«Выбранные места», конечно, принадлежат больше истории, нежели литературе или публицистике. Того, что они наделали для нашей общественной жизни и политической мысли, не приснилось бы Гоголю в самом смелом сне-фантасмагории. Достоевский был приговорен к расстрелу за чтение в кружке Петрашевского письма Белинского Гоголю по поводу «Выбранных мест». Ни много, ни мало. А суровость наказания объяснялась тем, что во время чтения глаза Достоевского «горели». Официально его повели на казнь за «недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского». То есть, в первую очередь, за богохульство! Достоевского! Который станет потом главным религиозным писателем для всего мира! А потом полемика Гоголя с Белинским по поводу «Выбранных мест» определит пути развития политической мысли России лет на пятьдесят. Тезисы Белинского станут религией западников и сторонников прогресса, тезисы Гоголя – религиозных охранителей. А сейчас эту последнюю книгу Гоголя никто не читает. Скучное религиозное морализаторство. Причем и устаревшее. Вспоминают о ней только авторы, направление которых можно назвать православное просветительство.

Но мне хотелось сказать о другом. Эта книга неожиданно дает отчетливое понимание жизненной драмы Гоголя. Она как будто фарой высвечивает несчастную фигуру Николая Васильевича. Читая «Выбранные места», мы видим ту раздвоенность, которая стала его проклятием. С одной стороны, от природы Гоголь обладал избыточным воображением, как будто не вполне зависящим от него самого, воображением демоническим и неисчерпаемым. С другой стороны, он рано осознал свое призвание – нравственно врачевать общество. Подсознание его порождало бесконечное количество чертей и бесов, а сознание было устремлено к Богу. Свои произведения, начиная с «Ревизора», он пытался подчинить проекту улучшения человека, но публика в них находила лишь гениальную сатиру на чиновничество, крепостное право да самодержавие. И не потому, что публика была глупой. Нет. Белинский, зачисливший Гоголя в революционеры, был, может быть, самым чутким читателем XIX века, просто подсознание Гоголя оказывалось всегда энергетически мощнее его богоугодных умственных проектов во сто крат. Розанов сказал о «Мертвых душах»: «После Гоголя стало не страшно ломать, стало не жалко ломать». То есть Гоголь своим демоническим смехом, с точки зрения революционеров, просто-таки вбил кол в «толстозадую» помещичью Святую Русь. Морально оправдал революцию…

Гоголь ужасно страдал, что его превратно поняли. Но что делать?! И он решает бросить свое предательское воображение и объяснить простыми словами, как надо жить и как надо все понимать. Отсюда родилась книжка «Выбранные места из переписки с друзьями». Он написал, все подробно объяснил, даже скорее прокричал, чем написал… а его опять не поняли. Высмеяли. Назвали сумасшедшим. На полном серьезе. Когда были впервые напечатаны «Выбранные места», в Москве и Петербурге публика с грустью признала, что классик тронулся рассудком. Подсознание постоянно предавало Гоголя, но и разум оказался не лучшим помощником. Люди не бросились изменяться к лучшему, не стали читать «Выбранные места» по пять-десять раз, как автор их просил в предисловии, а предпочли побыстрее забыть об этой неприятной книжке.

У Гоголя была мечта все-таки в равной степени совместить воображение и разум, литературу и нравственную проповедь. Свою задумку он хотел воплотить во втором томе «Мертвых душ», где решил вывести ряд положительных типов, примеров для подражания. Но задумка не удалась. «Мертвые души 2» отправились в камин. Оказалось, что воображение Гоголя могло бесконечно штамповать чертей, Чичиковых, летающие гробы, шаровары, размером с Черное море, но отказалось производить благородных помещиков и честных губернаторов. Бедный Гоголь! Гениальное воображение одержало безоговорочную победу и над разумом и над измученным телом Гоголя. И заметьте, одержало историческую победу, потому что Гоголь до сих пор понимается не так, как ему того хотелось. А, может быть, это и есть единственно правильное понимание? Может быть, подсознание Гоголя было всюду право, а разум врал?!

Необходимо сразу пояснить, что читал я сию относительно небольшую по объему книгу катастрофически долго и даже навскидку не смогу назвать произведение, чтение которого давалось также тяжело (разве что "Голем" Майринка). Отчасти из-за тем, затрагиваемых в тексте, отчасти - из-за громоздкой, очень трудно воспринимаемой манеры письма. Что вообще произведениям Николая Васильевича никак не свойственно.

Я обожаю "Вечера на хуторе...", да и трудно найти человека, не разделяющего мою точку зрения, и поэтому прочитать "Выбранные места..." стоит уже хотя бы потому, что это все-таки Гоголь, тот самый любимый нами с детства Гоголь. И тут стоило бы написать, что-то вроде "А видим мы вовсе не того Гоголя, которого знаем", но это было бы не совсем честным приукрашиванием рецензии. Для меня фигура Николая Васильевича всегда была окутана каким-то глубоким мистицизмом, чем-то таинственным и трагичным. Все мы слышали (уж не знаю, правда ли это) про его летаргический сон (кстати, в одном из первых пунктов включенного в книгу завещания, писатель просит похоронить его только, когда будут налицо признаки гниения тела), про погружение в религию, про болезненность и инаковость, отрешенность от мира. Бессмысленно было бы ожидать от "Выбранных мест..." хуторской разудальщины, открывая книгу, надо быть готовым к серьезным темам.

И вот тут-то возникает небольшой диссонанс, потому что темы, важные и актуальные тогда, сегодня по большей части представляют интерес исторический, праздно любопытный. Исчезла та Россия, о которой говорит Николай Васильевич, растворилось тогдашнее административное устройство государственных органов, рассыпались сословия. Гоголь писал, глядя в будущее, ожидая неизбежного преображения России, он с уверенностью заявлял, что скорченная под тяжестью противоестественных свобод Европа скоро приползет к нам учиться нравственности, что Россия воспрянет. Гоголь писал это, не предполагая, что через чуть более, чем полвека по России прокатится циркулярной пилой явление, называемое страшным словом революция. Исполнение пророчеств Николая Васильевича откладывается (мы ведь знаем, что больше Европе ползти некуда, не знаем только, - останется ли у нее, Европы, здравого понимания своего катастрофического положения), и от этого читать "Выбранные места..." зачастую грустно, потому что между строк сквозит "вот-вот" и "еще чуть-чуть". Но прошло уже сто пятьдесят лет, - "чуть-чуть" ли это? - и мы знаем то, о чем Гоголь не подозревал. Мы знаем, например, что у публичных чтений, которым автор пророчил большое будущее, не было шансов не против театра (у театра самого шансов не осталось), а против заполонившего умы кинематографа, о котором в середине девятнадцатого века думали разве что фантасты.

Интересно вот что. Большинство сборников писем великих людей издаются не ими, зачастую после смерти последних. "Выбранные места..." же Николай Васильевич издавал сам по своей воле, желая поделиться со всеми тем, чем делился со своими корреспондентами. Гоголь искренне хотел нам всем помочь, он многое понял и хотел, чтобы это поняли все. Он осознал свое влияние на общество, как писателя, и решил использовать его во благо. Вот суть и смысл книги. Возможно, для кого-то она будет открытием. В том, что для многих она открытием была, учитывая времена и нравы, - сомнений нет. Мне проблема актуальности видится главной при чтении "Выбранных мест..." Я ждал больше "вечного", если честно.

Книгу, наверное, лучше читать вслух. Есть такие вещи, которые про себя ну не воспринимаются. Я через каждые три-пять страниц сладко засыпал прямо в кресле.
Правды ради следует сообщить, что на сонливость мою во многом повлияло не содержание и не стиль написания, а непосредственно оформление пресловутой в своем убожестве "зеленой серии". Мелкий шрифт, крохотные междустрочные интервалы, "неразгибаемость" книги, - три врага вдумчивого чтения, это факт известный.

Некоторые письма действительно интересны. Интересны они вдвойне, если признавать себя адресатом, ведь по сути Гоголь обратился ко всем нам.

Книгу весьма трудно найти, да что уж там, мало кто вообще про нее знает. Еле в "Библио-глобусе" нашли, а уж это о чем-то да говорит.

А вместе с тем сам Николай Васильевич возлагал на "Выбранные места..." колоссальные надежды. Книга подводит черту под всем его творчеством. Гоголь объясняет, почему он сжег тот самый второй том "Мертвых душ", просит прощения у читателей за легкомысленные произведения, которые кому-то могли навредить. Подведение черты - то, чего не хватает зачастую в литературе. Одно дело - исследователи, аналитики; совсем другое - слово самого автора, финальный аккорд. Гоголь ощущал близость смерти, потому и замыслил подобное "прощальное" произведение, и мы, как читатели, должны отнестись к подобному порыву с крайним уважением.

Начинаешь читать Гоголя и думаешь: "Господи, хорошо, что к моменту написания "Выбранной переписки" большинство его произведений были изданы. А то ведь, пожалуй, спалил бы, как второй том "Мёртвых душ"!
По сравнению с этим поздним Гоголем Лев наш Николаевич выглядит не Учителем и Моралистом, а милым, покладистым и невероятно терпимым старцем. Гоголь категоричен, как человек, которому открылась Истина. Или как городской сумасшедший. Что, собственно, одно и то же.
"С..., все в аду гореть будете! - стращает он современников. - И я вместе с вами, горе, горе!" А потому срочно надо устроить общественные чтения, издавать "Одиссею", помогать страждущим, но не абы как, а со смыслом, плевать на католическую церковь - источник всякой заразы и прочая, и прочая...
Забавно, что Гоголь высказывает в своих письмах много дельных мыслей, но делает это так неловко, что слушать его не хочется. Что лишний раз доказывает только одно:
важно не только "что", но и "как".
Забавно и то, что поучая других, писатель не замечает, что слова его в равной степени могли бы быть обращены к нему самому:

Чем истины выше, тем нужно быть осторожнее с ними; иначе они вдруг обратятся в общие места, а общим местам уже не верят.

Общих мест в переписке много, пожалуй, слишком много. Оттого она напоминает склад забытых вещей: покопавшись, можно найти что-нибудь ценное. Только вот копаться в чужих вещах совсем не хочется.

Раньше, намного раньше, чем себе можно представить. Люди писали письма. Не отписки. Большие многостраничные письма. Отдельные письма Гоголя в сборнике можно смело заносить в разряд повести, так они велики. Сейчас, заевшись в быту, мы ограничиваемся парой слов. Иногда поднимаем в разговоре глобальные проблемы, но этим стремимся делиться с миром, а не с друзьями. Им мы всё скажем в ходе беседы - по телефону, по интернету, любым способом. Только не письмом. Любая мысль расцветает на бумаге, над ней можно подумать, её можно переработать - такое редко получается в разговоре и практически никогда без должной подготовки.

"Выбранные места из переписки с друзьями" слишком выбранные. В них Гоголь создаёт свою собственную утопию. Он читает нотации, учит как жить, создаёт впечатление великого гуманиста. Большая-большая наивность во всех словах. Гоголь постоянно ссылается на Бога, уповает на него, ставит во главу всех дел и призывает строго соблюдать все христианские морали. И это при том, что творчество Гоголя было полно бесовщины, многие сомневаются в набожности Гоголя, приравнивая его скорее к сатанистам, нежели к истово верующему человеку. Книга раскрывает иную часть души, которая казалась читателю невозможной.

Ни с чем не сравнимое произведение, ни по форме, ни по содержанию. Иногда просто хотелось плакать, потому что все это кажется настолько трогательно и страшно: Гоголь лучше многих и многих осознает и понимает, какова Россия и какие в ней живут люди; и при этом он пишет такую книгу, полную не то, что надежды - уверенности! в том, что русский человек изменится, придет к Богу, очистится и спасется, что он исполнит миссию, только ему одному данную.
Эта последняя работа Н.В. безупречно вписывается в выстроенную систему, закрывает ее, ставит точку; ее можно читать с оглядкой на "Мертвые души" или безотносительно их.
И, безусловно, стоить заметить, что "Выбранные места" хочется цитировать целыми главами, столько в них поразительных наблюдений над человеческим и простых, но очень нужных жизненных правил.