Солнечная Италия. Страна романтики, музыки и любви. Однако даже здесь традиционная британская сдержанность мешает молоденькой англичанке Люси Ханичёрч ответить на безрассудную страсть случайного знакомого. Неспешные прогулки, светские разговоры, любезные улыбки… Мир условностей и притворства, в котором искренние свежие чувства сродни преступлению. Люси приходится делать выбор, вечный как мир: любовь и презрение общества или долгая безрадостная жизнь, единственным утешением которой будет ее...
И уж если ей нельзя на трамвай, то тогда она пойдет в магазин Алинари.
Там она купила фотографию «Рождения Венеры» Боттичелли. Венера, к сожалению, портила картину, которая, если бы не ее присутствие, была бы очаровательной — мисс Бартлетт убеждала Люси не иметь дело с этим полотном, ведь именно нагота в искусстве более всего является источником сожалений.
She had refused, not because she disliked him, but because she did not know what had happened, and suspected that he did know. And this frightened her.
На карнизе гардероба рукой любителя была начертана инструкция: «Не доверяй новому делу, если оно требует новой одежды».
— «Жизнь», — писал мне один из моих друзей, — «есть игра на скрипке, где ты учишься играть на публике в процессе исполнения».
She reflected that it is impossible to foretell the future with any degree of accuracy, that it is impossible to rehearse life. A fault in the scenery, a face in the audience, an irruption of the audience on to the stage, and all our carefully planned gestures mean nothing, or mean too much.
Средневековая Донна бессмертна. Околели драконы, их примеру последовали благородные рыцари, и только Прекрасная Дама никак не хочет покинуть нас и наше время.
— О господи! – сдавленно проговорила пожилая дама, содрогнувшись так, словно все хляби небесные разверзлись над гостиной. – Джентльмены иногда просто не способны понять…
Её голос затих, но, похоже, мисс Бартлетт поняла её, и разговор, в котором основным объектом теперь стали мало что понимающие джентльмены, возобновился. Люси, которая тоже мало что понимала, обратилась к книгам.
When I think of what life is, and how seldom love is answered by love; it is one of the moments for which the world was made.
'It is fate that I am here,' George persisted, 'but you can call it Italy if it makes you less unhappy.'
It isn't possible to love and part. You will wish that it was. You can transmute love, ignore it, muddle it, but you can never pull it out of you. I know by experience that the poets are right: love is eternal.
Life is easy to chronicle, but bewildering to practice.
Истинное и притворное – вот что будет сражаться в душе Люси, и её первой целью было уничтожить первое.
«Есть люди, не годные ни на что, кроме книг».
«Страсть не ослепляет. Нет! Страсть сродни разуму,и та женщина, которую ты любишь, есть единственная из людей, кого ты можешь понять».
Какая безмерная дерзость! Нет, Люси просто обязана прийти в ярость. Но иногда бывает так трудно выйти из себя – так же, как в других случаях сохранить спокойствие. Люси так и не смогла рассердиться.
Хорошо это или плохо, но Люси должна была в одиночестве решать свою проблему. Никто из знакомых не видел её – ни на площади, ни на набережной. Мистер Биб за обедом обратил внимание на её испуганные глаза, но вновь списал это на Бетховена. Он предполагал, что она готова к приключениям, но не знал, что приключение в жизни Люси уже состоялось. Одиночество угнетало её; она привыкла к тому, что другие, близкие ей люди либо подтверждают её мысли, либо, в уместных обстоятельствах, опровергают; ужасно было пребывать в неведении относительно того, правильно она думает или нет.
Площадь Синьории слишком плотно убрана в камень, чтобы быть по-настоящему красивой. На ней не растёт трава, не растут цветы; нет здесь сверкающих мраморных стен или навевающих покой дорожек из красного кирпича. По какому-то странному капризу – если не по воле гения этих мест – статуи, которые смягчают суровость площади, говорят не о наивном неведении детства и не о юношеском смятении чувств, но о сознательных победах могучей зрелости. Персей и Юдифь, Геркулес и Туснельда – все они либо что-то совершили, либо выстрадали; и хотя они наслаждаются бессмертием, бессмертие пришло к ним после житейских бурь, но не до таковых. Не только в уединении лесов и холмов, но и здесь, в городе, герой может встретить свою богиню, а героиня – своего бога.
Мысли возницы, какими бы они верными ни были, редко принимаются во внимание теми, кто его нанял.
...Фредди спросил:
– Люси, а что за человек Эмерсон?
– Я видела его во Флоренции, – ответила Люси, надеясь, что этим кратким ответом всё и закончится.
– Он из умных или из приличных?
– Спроси Сесиля. Это Сесиль его сюда привёз.
– Он умный, как и я, – сказал Сесиль.
Фредди посмотрел на него с сомнением.
Но теперь к ней стал приставать Сесиль. Он вряд ли одобрил бы её неумеренную чувствительность, поскольку сам находился в язвительном настроении и был готов критиковать всех и вся. Он то и дело вторгался в теннисную партию, поскольку роман, который он читал, был так ужасен, что он чувствовал себя обязанным читать его вслух всем, кто был на корте и рядом. Он подходил к краю корта и кричал:
– Люси! Послушай-ка это! Сразу три инфинитива с отделённой частицей.
– Какой кошмар! – говорила Люси, пропуская мяч.