Жизнь черной деревенской девочки Сили, героини романа, незаметна на фоне мировой истории. Сили пишет письма Богу, а ее создательница обращается к миру, заявляя о новом культурном присутствии. Афроамериканки мелькали в роли мамушек и нянюшек на страницах американской литературы, но никому не были особенно интересны. На них никто не обращал внимания, они были невидимы. Суть текста Э. Уокер в том, чтобы сделать незаметное видимым, молчаливым дать возможность высказаться.
И тут он протянул руки, старый черт, и обнял меня. И замер, а как у меня шея устала, я ему голаву на плечо положила. Ну вот, подумала я, два старых дурня, обломки счастья, осколки жизни, жалко им стало друг друга в звездный вечер.
Только я-то думаю, не старые мы вовсе. Мы счастливые. И по правде сказать, думается мне, такими молодыми, как нынче, мы никогда и не были.
Энто как Шик говорит, коли хочешь хоть что-нибудь увидеть в мире, надо мужика из глаза своего вынуть.
Весь вред от мужика, Шик говорит, Он тебе и на пакете с крупой, и по радио, и в собственных мыслях. Он хочет, штоб ты думала, будто он все и везде. А стоит только начать так думать, готово дело, ты уже думаешь, будто он Бог. Да нет же. Ты, когда молишься и вдруг мужик у тебя перед глазами начинает маячить, скажи, чтобы убирался сию минуту, говорит Шик, а вместо него вообрази воду, цветы, ветер, камень большой вообрази.
Не так то это просто, скажу я тебе. Столько времени он мне глаза мозолил, што и не думает исчезать. Еще и угрожает, громом, молнией, потопом и землетрясом. Дерусь я с ним. Даже молиться некогда. Как только представлю камень, тут же в ево швыряю.
Первое чему он научился энто што он красивый. Второе - што он умный. Кто ево учитель, не сказывает.
Дорогой Бог. Дорогие звезды, дорогие деревья, дорогое небо, дорогие люди. Дорогое все.
Шик говорит, Альберт, ты хоть думай, что говоришь. Почему бабам должно быть дело до того, что люди скажут, это для меня тайна, покрытая мраком.
Почему Таши не может ходить в школу? — спросила она меня. Я ей ответила, что люди олинка считают, будто девочкам не надо учиться. Она мне, ни минуты не задумываясь, ответила: они как белые у нас дома — те тоже считают, что цветным не надо учиться.
Однажды, когда я переодевала ее в постели, она посмотрела на меня пристальным, недобрым и в то же время несчастным взглядом и спросила: почему все мои дети похожи на тебя?
Вам действительно кажется, что они так уж на меня похожи? — сказала я.
Как две капли воды, ответила она.
Может быть, когда долго живешь вместе с людьми и любишь их, они становятся на тебя похожи, сказала я. Вы же знаете, как старые семейные пары иногда похожи друг на друга.
София из тех баб, што в руку ни возьмет, все как оружие выглядит.
А Бог, он страшненьких не любит, говорит. Да и красивеньких тоже не особо жалует.
Он детей ненавидит. И то место, откудова они берутся, тоже ненавидит. Хотя по тому, сколько у ево детей, таково не скажешь.
Ну да, Сили, Шик говорит, а что не хочет любви? Мы-то сами как себя ведем? Цветы дарим, песни поем, танцуем, глазки строим, чтобы нас любили. Ты замечала ли, как деревья стараются, чтобы на них нимание обратили? Только что не ходют.
Не удивительно, что их мужчины как дети. А старый ребенок — это опасная вещь, особенно когда он имеет власть распоряжаться жизнью и смертью своей жены, как это происходит у олинка. Стоит ему обвинить любую из своих жен в колдовстве или неверности, ей угрожает смерть.
А что, Иисусу Христу, что ли, не трудно было? Ништо, справился. Помнишь, что у ево сказано? Не убий, сказано. Меня в том числе, хотел, наверное, добавить, знал ведь, с какими дураками дело имеет.
Я учу свое сердце не хотеть, раз иметь не может.
Она говарит, Сили,ну-ка скажи мне по правде,ты Бога в церкви хот раз видала?Я нет. Видала толпу народу,и все ждут,так он щас и явится. Ежели я Бога в церкви находила,так это каково с собой принесла. Сдается мне,и другие тоже. Люди в церковь ходют делиться Богом, а не искать его там.
Да, я нищая. И, уж точно, черная. Может быть, некрасивая. И што верно то верно, не умею готовить, объявил голос всему сущему. Но я есть.
Другие матери тоже стали посылать девочек в школу. Мужчинам это не нравится. Кому нужна жена, которая знает столько же, сколько муж? Но женщины стоят на своем, они любят своих детей, даже если они девочки.
Я грешница, и не отпираюсь, говорит Шик. На свет-то родивши, чево ещё остаётся делать? Чево ещё остаётся делать, коли в жизни столько всякого разново есть.
Грешникам-то лучше, говарю.
И знаешь, отчего? она спрашивает.
Вы не печётесь о Боге каждую минутку.
Нет, говарит она, не верно. Мы о нём очень даже печёмся. Вот только мы чуем, что он нас любит, и во всю стараемся, чтоб он радовался, на наше счастье глядя.
И ты говаришь, Бог тебя любит, хошь у тебя ни разу ничево для ево не сделано? В церковь не хожено, в хоре не пето, пастора не потчевано и всё такое прочее?
Но, Сили, ежели Бог меня любит, то мне и нет нужды всё это делать. Ежели, конешно, не захочется. Я много чево другово могу делать, чево Богу нравится.
Чево это? спрашиваю.
Ну, она говори, я могу просто лежать и любоваться всем вокруг. Радоваться. Веселиться.
Ну не знаю, говарю. Энто уж точно кощунство.
Она говарит, Сили, ну-ка скажи мне по правде, ты Бога в церкви хоть раз видала? Я нет. Видала толпу народу, и все ждут, так он щас и явится. Ежели я Бога в церкви находила, так это каково с собой принесла. Сдаётся мне, и другие тоже. Люди в церковь ходют делиться Богом, а не искать его там.
У ково есть чем делиться, говорю я, Я таких встречала, стороной меня обходили, когда я беременная была, и потом, как с Мистеровыми __ детьми мучилася.
Вот именно, она говорит.
Тут она спрашивает, Скажи-ка Сили, а какой он, этот твой Бог?
Ну уж нет, говорю. Застеснялася я. Никто ещё у меня такого не просил, и растерявши я. И потом, подозрение у меня имеется, што неправильное у меня понятие. Но куда деваться? Да и интересно мне, што Шик скажет.
Ну ладно, скажу, так уж и быть, говарю, Большой белый дядька. Пожилой. Рост высокий, борода седая, одет в белое. Ходит босиком.
Глаза голубые? спрашивает.
Серо-голубые. Холодные. Пожалуй что большие. Ресницы белые, говарю.
Она смеётся.
Не чево ты смеёсьси? говорю я. Ничево смешново нету. А ты думаешь на ково он похожий? На Мистера _, што ли?
Хрен редь не слаще, говорит. Я раньше таково же Бога представляла, когда молилась. Коли думаешь найти Бога в церкве, Сили, говорит она, вот такой белый старикан тебе и явится. Он там живёт потому што.
Как так? спрашиваю.
Да такой он у белых в Библии.
Шик! говарю я, Библию Бог написал. Белые тут сбоку припека.
Как так получилось тогда, что он на них похожий? Только крупнее? спрашивает она. И волос больше. Как вышло, что в Библии всё точно так, как у их всегда делается? Будто они всегда главные, а на цветных только проклятия сыпятся?
У меня о таком и не думано никогда.
Нетти говарит, в Библии сказано, будто у Иисуса волосы были как овечья шерсть, говарю я ей.
Во-во, Шик говарит, а прийди он в какую ни есть нашу церкву, ему бы пришлось волосики-то выпрямить, иначе бы ево и на порог не пустили. Нашим ниггерам такого Бога не надо, у которово волосы мелким бесом.
Истинная правда, говорю я.
Никак такое невозможно, чтобы Библию читать и думать, будто Бог не белый, Шик говорит. И вздохнула. Как я поняла, что мой Бог белый и при том мужик, никаково интереса у меня к нему не стало. Ты осерчала, что он твоих молитв не слушает? А мэр хоть одно слово слушает, какое ему цветные говорят? Спроси-ка Софию.
Чево мне Софию спрашивать? Знамо, белые цветных не слушают. Точка. А коли слушают, то штобы приказывать было легче.
Слушай сюда, Шик говорит, Вот какая моя вера. Бог внутри тебя, и вообще внутри всех. Ты только родивши, а уже Бог в тебе. Кто ищет внутрях, тот и находит. Бывает оно является само по себе, даже тебе и искать не надо, коли ты вообще знаешь, чево тебе надо. Многим от этово беда. Скорбеша и погибоша. В дерьме сидят, другим словом.
Оно? я спрашиваю.
Ну да. Оно. Бог не он и не она, а оно.
А как оно выглядит? спрашиваю.
А никак, Шик говорит, На кой ляд ему выглядеть? Картина тебе, что ли? Это такое, что нельзя увидеть по отдельности от всего остального, включая себя самово. Бог это всё, говорит Шик, вот такая моя вера. Всё, что было, есть и будет. И когда ты чуешь это, и радуешься при том, считай, ты нашла ево.
...
Как я с белым стариканом разделалась, говарит, первым делом увидела деревья. Потом воздух. Потом птиц. Потом других людей. И вот однажды сидела я, тихая и несчастная, как дитя без матери, и пришло оно ко мне: чувство пришло, будто я не отдельная от мира, а наоборот, часть всево. Мне казалось тогда, ежели дерево срезать, у меня на руке кровь выступит. Я заплакала и засмеялась, и стала по всему дому носиться. Я сразу поняла, чево это такое. Когда оно приходит, тут не ошибёшься.
...
Бог любит всякие такие штуки. Им же они и сделаны, среди прочего добра. Когда знаешь, если что Богом сделано, то удовольствия больше получаешь. Расслабься и плыви, куда тебя несёт, и хвали Бога, что у тебя есть радость.
А што, по Богову-то энто прилично?
Ага, говорит она, Бог же сам всё сделало. Слушай, Бог любит всё, чево ты любишь - и ещё кучу других вещей, какие ты не любишь. Но больше всего Бог любит похвалы.
Так по-твоему оно тщеславное? спрашиваю я.
Не-а, она говорит. Не тщеславное. Просто ему хочется, чтобы нам было хорошо. Оно злится, ежели мы, скажем, идём по полю и не замечаем пурпурных цветочков среди травы.
А чево оно делает, когда оно злится на нас?
А-а, что-нибудь новенькое для нас придумывает. Люди считают, будто главное Богу угодить, будто это для нево самое главное, хотя любому дураку понятно, что оно само нам изо всех сил угодить старается.
Да-а? говарю я.
Да-а, она отвечает, устраивает нам всякие маленькие приятности, когда мы меньше всего ждём.
Так ты говоришь, оно хочет любви, как в Библии?
Ну да, Сили, Шик говорит, а что не хочет любви? Мы-то сами себя как ведём? Цветы дарим, песни поём, танцуем, глазки строим, чтобы нас любили. Ты замечала ли, как деревья стараются, чтобы на них внимание обратили? Только что не ходют.
Сидим мы с Шик и о Боге беседуем, только я ещё как в тумане. Старикана белого всё пытаюсь из головы своей изгнать. Так я с ним носилась, што на сделанное им даже времени не хватало смотреть. На колоски (как это оно такие придумало?), на пурпурный цвет (откуда такой взялся?), на цветы полевые. Ничего не видела.
Приедет, буду счастлива. Не приедет, буду спокойна.
В новостях сплошной кошмар. Драки да ругань, да выливание помоев, о том, штобы мир наладить, даже никто не заикается.
О Боге думаю, как прискачет он на колеснице и заберет Софию в царствие небесное. И вижу я ево ясно, как наяву. И ангелов вижу, волосы белые, глаза белые, все белое. Как альбиносы. А Бог весь тоже белый, полненький такой, как банкир. Ангелы в цимбалы ударили да в трубы затрубили, Бог дохнул огненным дыханием и вот она наша София — свободная.
В утопическом пространстве «Цвета пурпурного» мужчина имеет право плакать, быть слабым, терпеть поражения, готовить еду и возиться по дому, посвящать свою жизнь детям, быть под каблуком у собственного ребенка, вышивать, если ему того захочется, не вызывая недоуменных реакций или вообще каких-либо реакций окружающих. Так же, впрочем, как и женщина, которая может любить столярные работы больше, чем стирку и уборку, может иметь влечение к женщинам, а не к мужчинам, может не признавать, что дети это единственный смысл и оправдание ее жизни. Перед нами своеобразная мастерская социального конструирования. Ведь не все девочки любят вышивать, некоторые играют в конструктор. К ним относится и Элис Уокер.