Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом...
...у П.А. Вяземского были все основания сказать: «Вообще мало времени в здешних сутках, да и всей природы человеческой мало: куда здесь с одним желудком, с одною головою, двумя глазами, двумя ногами и так далее. Это хорошо для Тамбова: а здесь с таким капиталом жить нельзя».
«В каждой улице, в каждом переулке, на каждом почти шагу в Париже что-нибудь да показывают! Кроме известных главных театров, множество шутовских и гаерских рассеяно по бульварам, под галереями и каждый имеет свою толпу зрителей. В одном месте показывают китайские тени, в другом искусственного слона! там целую роту ученых чижей, далее болтливое общество попугаев. Обезьяны, сурки и собаки доставляют хлеб многим затейникам. Пещера непостижимого человека всегда осаждена толпою зевак. Смотрят и дивятся, как искусник глотает палки, камни и железо!.. У Прево показывают Землю (большой глобус). У Курция [в кабинете восковых фигур] великих людей. Слово показывают вертится беспрестанно на языке парижан. С некоторого времени у них все сделалось показным – и все великие происшествия как будто им были только показаны!.. В одном конце Парижа рубили головы, а в другом смеялись, говорили: “Там показывают действие гильотины”».
Этот последний танец вошел в моду зимой 1843/1844 годов; русский литератор В.А. Солоницын докладывал своим русским корреспондентам: «Весь Париж с ума сошел: все хотят танцевать польку, все учатся польке; но между тем никто не знает наверное, что это за танец, откуда он взялся и как танцуется. <…> Известно только, что это танец не очень благопристойный, вроде cancan, потому что в нем дамы должны сгибать одну ногу в колене и поднимать пятку так высоко, что при этом движении видна подвязка другой ноги…»
Кроме того, приезжие из России, даже самые доброжелательные, отмечали, что французские балы по сравнению с русскими «имеют вид тесный и бедный». Н.С. Всеволожский, например, пишет: «Парижских балов у частных людей нельзя сравнивать с нашими, потому что в большей части домов комнаты невелики, и следовательно, танцующие и зрители почти всегда стеснены. Я видал здесь балы званые в таких комнатах, где, казалось, не поместились бы и двадцать человек, а их теснилось и двигалось до полутораста».
Если верить легенде, суть происходящего лаконично, но очень точно сформулировал не кто иной, как Талейран. Отстраненный от власти еще осенью 1815 года, он в течение всей эпохи Реставрации не играл активной роли в политической жизни и довольствовался придворным званием обер-камергера. Так вот, наблюдая из окна своего особняка на углу улицы Сен-Флорантена и площади Согласия за беспорядочным бегством королевской гвардии, он посмотрел на часы и с обычной невозмутимостью произнес: «За пять минут до полудня 29 июля 1830 года старшая ветвь Бурбонов лишилась престола».
Еще выше оценивали положение и поведение парижских слуг русские люди, приезжавшие из страны, где еще не было отменено крепостное право. Герцен писал в 1847 году:
«Здешние слуги расторопны до невероятности и учтивы, как маркизы; эта самая учтивость может показаться оскорбительною, ее тон ставит вас на одну доску с ними; они вежливы, но не любят ни стоять на вытяжке, ни вскочить с испугом, когда вы идете мимо, а ведь это своего рода грубость. Иногда они бывают очень забавны; повар, нанимающийся у меня, смотрит за буфетом, подает кушанье, убирает комнаты, чистит платье, – стало быть, не ленив, как видите, но по вечерам, от 8 часов и до 10, читает журналы в ближайшем café, и это condition sine qua non [непременное условие]».
На границе между «порядочными женщинами» и женщинами легкого поведения располагался специфически парижский женский тип – гризетка. Слово это возникло еще в середине XVIII века как производное от «grise» («серая»): в платья из дешевой ткани этого цвета одевались молоденькие девушки из простонародья, занимавшиеся шитьем и не отличавшиеся особенной строгостью нравов.
"...в то время как эгоистичные англичане бросают семью и отправляются развлекаться в пивные в сугубо мужском обществе, француз отдыхает вместе с женой, детьми и даже их нянькой..."
Французский работник привык гулять в воскресенье и опохмеляться на другой день.
Проповеди обсуждались в салонах точно так же, как последние театральные премьеры:
«“Мне вчера не понравился г-н аббат де…” – “А я была в восторге от аббата Р…” – “А вы любите проповеди аббата Г…?” – “Нет, я люблю только проповеди нашего приходского кюре”. – “А правда, что аббат П… разбранил быстрый вальс?” – “Да, сударыня; он сказал, что не понимает, как может беспечная мать позволять дочери кружиться в этом развратном вальсе, как может беспечный муж позволять это жене…”».«И все эти разговоры, – замечает Дельфина де Жирарден в очерке, опубликованном в «Прессе» 10 марта 1844 года, – ведут дамы с обнаженными плечами и с веерами в руках в присутствии молодых людей, с которыми они три недели подряд танцевали этот самый быстрый вальс и надеются вновь закружиться в нем после Пасхи».