Рецензии на книгу «Тропик Рака» Генри Миллер
Совершенно точно и однозначно убедился в том, что знал давным-давно — литература подобного рода не для меня.
Нет, я ни в коем случае не посягаю на право Генри Миллера писать то, что ему заблагорассудится, делиться с читателями своим вИдением мира и отфильтровывать в картине Мира только тёмные и сугубо физиологические и не самого приятного и эстетического свойства стороны жизни. Равно как не посягаю на право тех, кому нравится подобная литература, восторгаться творчеством Генри Миллера, обсуждать достоинства обоих Тропиков, рекомендовать их другим читателям, ещё не знакомых с творчеством Миллера, и выставлять книге высокие оценки. Как говорится — вольному воля. Но одновременно оставляю за собой право принимать или не принимать литературу, в которой почти каждая страница тщательно "запикана" троеточиями пропусков и сокращений, в которой львиная доля писательского, а вместе с ним и читательского внимания отводится на смакование механики секса ради самого секса, вкуса и запахов спермы, влагалищных выделений, рвоты, человеческих испражнений и мочи, немытого тела, и помимо грязи телесной ещё и грязи душевной и духовной.
Не-не-не, не надо считать меня чистоплюем, я нарожал с помошью супруги четвёрку ребят обоего пола, и как делаются дети знаю не хуже Миллера. И все описываемые автором запахи знаю не понаслышке, а кое-какие ещё и из пропущенных или упущенных впридачу знаю тоже. Я только лишь хочу сказать, что каждый из нас имеет некий свой собственный встроенный "фильтр", с помощью которого каждый выделяет в картине Мира то, что пропускает этот фильтр. Мой фильтр "видит" совсем другое, оставляя описываемые Генри Миллером картины бытия на краях поля моего сознания — я всё это тоже вижу, но только лишь периферийным, боковым зрением, оставляя в центре своего внимания то, что меня радует, но не огорчает или отталкивает. Быть человеконенавистником и мизантропом легче и проще, нет?
Спасибо автору, он укрепил меня в правоте моих личных выборов и предпочтений.
Pure filthy poetry
Книга, которая бьёт все мои личные рекорды по перечитыванию — кажется, уже знаю её наизусть, но она зовёт меня к себе раз за разом. Книга, которая испортила меня, отравила меня, заразила меня желанием жить. Не существовать, жить. Эта книга - инъекция свободы под кожу. Она — портал в прошлое, позволяющий услышать, как поёт её автор — реально живший и реально живущий в этом тексте — я не знаю более живого текста, чем этот. Настоящий Художник слова — он не брезгует использовать все ресурсы языка, на котором он пишет. И в этом нет ни грамма отвратительного, ни толики пошлого и отторгающего. Из обыденных вещей он создаёт ярчайшие образы, позволяя читателю осязать, видеть, проживать то, что он описывает.
Поэзия в прозе. Песнь и, в то же время, плевок в морду Искусству. Уникальный эксперимент, позволяющий попасть в голову Художника и посмотреть на мир его глазами. Он ухватил самую суть творчества и бросил его освежеванный труп на всеобщее обозрение. Машина времени, уносящая в Париж 30-х, чтобы показать его изнанку, его дно и его обитателей, а не тот помпезный город, что демонстрируют туристам. Эмигрантская Библия, дарующая успокоение в тяжёлые времена. Автобиография самого счастливого человека, вырвавшегося из ненавистной ему системы. Его здоровый цинизм очаровывает — эти фразы можно разобрать на цитаты. Отторгая буржуазные ценности всем свои естеством, он реет над миром, погрязшим в глубоком кризисе, не строя никаких планов и не имея надежд. Всё — суета сует.
Какая, казалось бы, дисгармония — при внешнем дискомфорте и недостатке, неудовлетворенных базовых потребностях, он думает и пишет о высоком. И это самый прекрасный диссонанс, который мне доводилось слышать - он звучит со мной в унисон. Здесь бессильны объективные критерии, которые с лёгкостью можно применить к другим произведениям литературы, потому что это другая книга. Здесь бессилен я - читатель из следующего столетия. Но до чего же убогими кажутся подражатели, пытающиеся выехать на подробном описании своих многочисленных постельных дружб - они совершенно не слушали, о чём так отчаянно пел Генри Миллер.
Послушайте, он действительно поёт! И это, оказывается, не красочное преувеличение и не милая метафорка, сочинённая им самим о себе.
Никогда не писала рецензии на музыку. И не буду.
Я бралась за "Тропик рака" раз, наверное, десять. Я говорила: "Да, классно он пишет, это правда. Отлично же!" Могла даже зачитать пару абзацев кому-нибудь, кто находился рядом. Но потом неизменно закрывала и останавливалась. Затем произошло последовательно два события: мы договорились с Рони вместе почитать Миллера в ноябре, и на меня свалилась эта бумажная книжка. Так что на сей раз я, сами понимаете, читать не бросила и потихоньку ползла, по паре страниц в день, потихоньку восхищалась тем, "Как он пишет! Как он пишет!"
А потом что-то произошло: я даже не знаю, когда это началось, просто в какой-то момент я вдруг перестала читать. Я не могла оторваться, не могла закрыть книжку, но это был уже не текст, серьёзно, ребята, я даже далеко не сразу поняла, что вообще происходит: сюжет меня не интересовал (его там, собственно говоря, нет), но я уже не думала о том, "Как он пишет!", а просто наслаждалась. Как на море, скажем, - на волнах (как я пошла и косноязычна!) Думала-думала, с чем это можно сравнить и решила, что он поёт. А потом вспомнила, что так же и говорят, да и он же сам предупредил ещё в начале!
И теперь это происходило со мной каждый раз. Эта музыка происходила. Вот как её можно воспринимать? Можно ли, например, оценить песнь по нескольким аккордам? Можно, например. А что нужно, чтобы ею наслаждаться? Слушать же. Слушать её всю.
Можно соглашаться с одним и не соглашаться с другим - это неважно, если книжка: слова, которые вот - перед тобой, текст, который вот - напечатан, ты его держишь в руках, - внезапно оказывается песней. Я вообще не знаю, как это у него получилось. Он, похоже, просто пел, не раздумывая над аккордами и переходами. И молодец.
Музыку можно переслушивать. С любого места, в любое время, - когда захочется.
Миллер пел о Париже, таком прекрасном, таком грязном.
У каждого же свои Парижи, - они такие прекрасные и грязные; такие светлые и опустившиеся. Такие разные и такие одинаковые. Они просто есть.
Эту жизнь я сейчас приветствую, как калека приветствует смерть.
Я разутюжил твои бёдра, разгладил все морщинки между ногами.
Я видел чёрный кровоточащий океан и тоскующие звёзды, разрешающиеся вспухающими кусками мяса, и птицы метались в вышине.
Наверное, это всё начинается с пупка.
Я - счастливейший человек в мире.
Ты только не останавливайся.
Я сейчас этак лениво и по-барски прокручивал список своих книг в поисках пробелов, чтобы накатать очередной свой многомудрый, высоколитературный, искромётный и сногсшибающий отзыв, пока есть время, раз уж выпала свободная минутка (не работу же работать и не учёбу учить, в самом деле!), гляжу — Миллер неотрецензированный лежит! Я такой сразу, мол: что за фигня? как так? да я же сейчас такой отзыв накропаю, огого! закачаешься! — и, хренакс, а чё писать-то? Нет, ну то что Миллер няша няш — это и улугбекам всяким понятно, этим я никого не удивлю и не шокирую (а как же без этого написать отзыв на Миллера?), а вот по делу-то ни черта выдавить не получается! Ну тут я понял сразу, что неспроста я сразу не написал ни строчки, а просто малодушно внёс книгу в список "прочитано", типа — сами читайте, неча мне тут. Но ведь теперь, когда я увидел на деле свою трусость и коварство, всякие пресловутые зелёные пальцы всяко будут постоянно вылезать с укорами и угрозами из-под всяких там водных поверхностей.
Ну я, короче, вдохнул так поглубже, вроде как на глубину нырять собираюсь, сел, открыл полку, вынул оттудова закладку, которую я использовал в Миллере (я всегда использую в качестве закладки листок, на который записываю всякую свою умную мыслю и всё такое прочее), чтобы посмотреть на свои заметки — думаю, там щас подсказок будет тьма тьмущая, и я быстренько так всё напечатаю и буду спать спокойно, как законопослушный отзывокропатель, — и что бы вы думали? Там просто тупо список страниц! Ни одной буквы! А книга куда-то волшебным образом запропастилась, так что я даже этот список страниц сверить ни с чем не могу. Приуныл я, стал невесел, головушку свою буйную повесил — короче, всё как положено сделал, но ничего не помогло.
Ну что делать? Решил я вам рассказать эту печальную историю, пословоблудствовать, поизливаться в бессмысленных словах, а потом преподнести это как вполне себе полноценную рецензию, понадеявшись, что всё равно вы читать её не станете, и проканает эта фишка у меня по высшему разряду. Сказано — сделано! Так что если вы всё-таки всю эту фигню прочитали, то не выдавайте меня, а потом уж как-нибудь сочтёмся, договорились?
А книгу сами читайте, неча мне тут!
Точнее всего о своём романе сказал сам Миллер. Мона в романе говорит главному герою: "Почему ты не покажешь мне то Париж... ... о котором ты всегда пишешь?" И он понимает, что как ни крути, всё равно не сможет показать ей именно тот Париж, потому что если главный герой видит тени на стене пещеры, то другой человек видит отблески теней на стене пещеры, а то и вовсе копошащуюся перед глазами тьму. К чему это всё? Я часто не могу написать внятные отзывы, по разным причинам, но это тот редкий случай, когда я не хочу писать какие-либо оценивающие/объясняющие/личные слова про роман, потому что я всё равно не смогу показать вам того Парижа, того романа Генри Миллера, который я когда-то прочитала. Это был удар под дых, собственные мысли, продуманные другим человеком, даром что нас разделяло время, расстояние, пол, возраст да и что уж скрывать — отношение к жизни в целом. И всё же он думал именно так и именно то, что крутилось когда-то в моей голове в тех же самых выражениях. И как я теперь подниму руку на него и загоню в собственные слова? Никак.
Впрочем, оба подхода к Генри Миллеру меня пугают. И тот, в котором "фуфуфу, бессмысленно, секс, какашки и алкота, это не литература". И тот, где "постмодернизм во все щели, а вот тут автор подразумевает это, а вот тут автор описывает бесконечность, содержащуюся в понятии "женщина"..." Тьфу три раза. Генри Миллера надо познавать самому — сначала впитывать на уровне эмоций и ощущений, потом подключать ум и искать, копать, учиться слушать, что он говорит. Не искать специально леса за отдельными деревьями, а терпеливо ждать, когда сможешь увидеть его без проблем сразу.
Ну а кому хочется всё-таки почитать про "Тропик Рака" — возьмите Аствацатурова, ей богу, никто лучше него не объяснит, что в одном плевочке художника может содержаться целая Вселенная.
Если Париж — раковая опухоль на теле Европы, то у меня тоже тропикораковая опухоль на литературном опыте. Давно, прочно, навсегда, и избавляться я от неё не хочу. Привыкла.
Колыбель для искусственно рожденных
Этот Париж, ключ к которому – только у меня, не годится для экскурсий даже с самыми лучшими намерениями; это Париж, который надо прожить и прочувствовать, каждый день проходя тысячи утонченных страданий, – Париж, который растет внутри тебя, как рак, и будет расти, пока не сожрет тебя совсем.
И снова я вспоминаю, как, зачарованная названием, открыла «Тропик Рака», прочитала две страницы и закрыла, а потом долгие месяцы мучилась дилеммой, читать или не читать. С одной стороны – ну, такой отврат, с другой – автор известен весьма, да и название все равно манило. В конце концов порешила, что все-таки прочитаю, но когда-нибудь сильно потом. А что потом? Потом была «Роза распятия», вполне мне понравившаяся, потом был Селин, занявший отдельное помещение в сознании и душе, и после всего этого я была почти уверена, что «Тропик Рака» мне понравится. Так и оказалось. Надо было просто содрать нежные читательские покровы и поймать волну.
Автор-рассказчик в «Тропике» показался более печальным и потерянным, чем в «Розе». Тот же стиль жизни, перекати-поле, без гроша в кармане, то тут заработал, то там, тут же все спустил на шлюх… Что нужно от жизни? Ничего, только бы поесть, чтобы не умереть постыдно от голода, а в остальном – писатель и не человек вовсе, а пишущая машинка. Нужен стул, еда, на этом все. Все, что вокруг – голое, неприкрытое, в большей степени отвратительное, и при этом надо быть таким, чтобы суметь не просто жить в этой мерзкой гущи, а окунаться в нее с головой. Миллер и окунается, почти тонет, снова выныривает – без большой охоты – и снова погружается на дно.
Текст разделился для меня на три линии: Миллер-автор, Миллер-гуляка и Миллер-незримый, который разбавляет рассказы о бравых и не очень похождениях пронзительными и высокими мыслями, приправленными болотной жижей Парижа и мира в целом. Получается что-то вроде шизофрении, с резкими перепадами и воплощениями, то мерзко и дерзко, то почти до слез печально, то заразительно безнадежно, то вдохновляюще. И все это – в призрачном Париже, невидимая изнанка которого намертво спаялась с душой Миллера, так, что, кажется, он и город пульсируют одновременно. В гнойной жиже с цветными разводами.
Отмечаю, что со временем мое восприятие сильно изменилось. Миллера, как и Селина, часто ругают за тошнотворную грязь, и именно эта грязь меня отпугнула тогда, годы назад, но теперь что-то за ней позволяет полностью погрузиться в повествование и не только не испытывать отвращения, но по достоинству оценивать то, как все детали смешиваются в пьянящий коктейль – далеко не всегда приятный, но вызывающий отклик.
Впрочем, нахваливать Миллера без привязки к собственному восприятию я не рискну. У него есть действительно красивые обороты, но, если читатель не «ловит волну» (а поймать ее, похоже, можно только когда есть что-то общее с авторским восприятием мира), едва ли книга будет интересным и сколько-нибудь полезным чтивом.
"Миллер был лучшим!" - надрываю я горло. Вишнёвое пиво, мокрый асфальт, осенние тёмные вечера. Немного денег, бытовуха, безразличные прохожие. Она идёт рядом, чуть позади.
Магазинные ценники, грязный пол, чай в карман, усталые глаза охранника в мониторе. Здравствуйте. До свидания.
Пустой желудок, сумки на плечах, разобранное вешало в руке, психбольница у моста, надпись на асфальте: "Будь собой".
Ещё немного денег. Умерла мать. С каждым бывает.
Она плачет, я ухожу.
Вешало лежит на траве, я курю на тротуаре. Почему ты никогда меня не слушаешь?!
Теперь уходит она.
Я кидаю пачку сигарет ей вслед. Её кроссовок размашисто пинает сигареты на проезжую часть. Под колесами машин мнутся наши чувства.
Тот парень поворачивает голову. Иди своей дорогой, псина.
Меня трясет от злости, её от холода.
Взгляд в стену. Пойдём домой.
Мы все когда-нибудь умрём. Я тянусь к её бёдрам, пока не умер.
Мне некуда идти, даже психбольница меня не примет.
Блеск на щеках от слёз. Пойдём домой.
Миллер был лучшим.
Холодная кровать, разогретая еда, у соседей новый стол. Ненавижу вас всех.
Дым уходит в окно, батарея кондиционеров на жёлтой стене.
Тепло, свет, вода. Мы все когда-нибудь умрём. Мы уже умираем. Нашим телам нужен уход. Газ, интернет, телефон.
Попрощайтесь с усопшим.
Роскошный инкубатор, педикюр на ногах, коробка автомат, чья-то пачка сигарет на дороге.
Кто ты?
Отстань от меня.
В Питере бомжевать красиво, но холодно.
Вокзальные торгаши, жёлтые шавермы. Грязь, под ботинками полицейского.
Перекрестья кабеля на столбе. Труп не должен окоченеть.
Миллер был лучшим!!! Теперь позволь мне окунуться в твой таз, соскрести со стен запах, о котором я буду вспоминать до конца своих дней.
Никуда не ходи, сиди дома.
Пиши, не вылезая из панциря. Ты труп, но в тебе ещё бьётся зародыш. Как живой. Это маленький ты.
Он плачет и бьётся, в истерике.
Позволь ему написать стихи.
Или машину купи.
Не давай окоченеть трупу.
Миллер был прав - в очередной раз думаю я.
Этот малыш знает всё о тебе, но ты не знаешь о нём ничего.
Лифт, почта, бакалея. Ты нужен им срочно.
Забей утробу до смерти.
Завали этого гадёныша.
Маленький человек - не помеха смерти.
Пусть потонет в тоннах еды и пойла. Пусть его придавит золотой цепью.
Смерть для нас не помеха. Мы итак уже все мертвы.
"Миллер был прав" - вырезаю я на своём лице. Но тонировка позволяет им делать вид, что они ничего не замечают.
Биографическая трилогия #1
Что мне сказать Вам, дорогой друг? Написать ли о том, как Париж прекрасен весной, когда в воздухе пахнет цветами, а Эйфелева башня так и манит влюблённых? Или о том, как хорошо прокатиться по Булонскому лесу в такси, наблюдая из окон за красавицами, пытающимися заработать своим прекрасным телом себе на хлеб? Нет, дорогой друг, я не катаюсь в такси по Булонскому лесу и на Эйфелеву башню никогда не поднимался. Я лучше расскажу Вам о задворках Парижа, о том Париже, который я знаю, в котором живу.
Но Париж здесь ни при чём. Это мог быть и любой другой город.
Он не так прекрасен, как Вы себе его представляли. Здесь каждый день приходится выживать, пересчитывая в карманах деньги и понимая, что никогда не добьёшься блеска и славы. Из развлечений - девочки, но прежде чем с ними договориться о чём-то, нужно поломать голову, как бы на них сэкономить. Лишняя чашка кофе нам ни к чему. Наша работа банальна - статейки в газету мало оплачиваются и являются неблагодарным трудом для писателя. Все мы - интеллигенция. Алкогольные художники, писатели с большим потенциалом и намерениями на определённо самую известную в мире книгу, старающиеся найти нишу в бизнесе Парижа эмигранты... - вот оно, наше прекрасное общество.
Мы бежим жить в мире, где больше не существует Бога, где люди похожи на ходячих мертвецов и где нет идеалов. Мы пытаемся стать индивидуальностями, не замечая, как нас давит этот мир, как мы сами уничтожаем себя. Из наших ртов вываливаются миазмы матершиных слов - нам всё равно, ведь это и есть та жизнь, которой живут все. Мир - это клоака. И мы исчезаем в этой клоаке со скоростью света, проносимся, не успевая ничего сказать, и исчезаем. Нас больше нет. Мы все брошены, одиноки, угрюмы, ужасны, вонючи, бедны. У нас нет ничего. Даже мечты перестали существовать. Мы просто существуем, пытаясь получить от жизни удовольствие, какое только возможно. Все деньги, оказавшиеся в наших карманах случайным образом, тут же исчезают. Потому что нам ни к чему накопительство. Мы сиры и убоги, и лишь наслаждение может помочь нам стать живыми. Но мы ими так и не становимся. Книга не написана. А если и написана, то не опубликована. И мы остаёмся забытими. И суматошный мир съедает нас полностью, без остатка. И не давится.
Мир сжирает нас всех и делает это каждую проклятую секунду этого проклятого времени.
Генри Миллер в свое время нихреново так взорвал культурный контекст - многие люди тогда о таких вещах не то что говорить, но даже и мечтать боялись. А он написал и даже не скрывал, что это всё автобиография.
Сейчас же оно покоряет не тематикой, а способом ее подачи. А подача прекрасна - неприкрытый циничный порно-декаданс с совершенно неповторимым отношением к себе, к нижнему своему и ко всему остальному пространству. Это надо просто уметь так разговаривать и мыслить, объяснять, в чем фишка - бесполезно. Я вот так не умею. А Миллер умел. Умел, делал и рассказывал в подробностях, лениво поплевывая в потолок.
Казалось бы, совершенно упоротая история, как весьма сволочной чувак скитается по Европам и имеет всё, что сумел догнать. И рассказывает про всяких знакомых из породы тех, которых в лучшие времена вешали вдоль дорог. Все они явно страдают тяжелыми нервными расстройствами, спермотоксикозом и словесным поносом терминальной стадии, но черт подери, если от всего происходящего не получаешь удовольствия.
Весьма впечатляет, надо сказать. А протагонист, хоть и мелкий паразит, читать поток его дзуйхицу было именно что приятно в прямом значении этого слова. Он имеет читателя прямо вмоцк, а читателю нравится. Ну и хорошо, ну и круто. И нечего недоброжелателям пыхтеть - ведь всё по любви.
ПыСы: Слово "скрёбаный" прочно угнездилось в моем лексиконе. Это как после "Обитаемого острова" все массаракшами ругались х) Посмотрим, сколько продержится.
Написано талантливо, но не моё
Автобиографический роман с элементами вымысла, написанный Генри Миллером в период его жизни в Париже.
Книгу стоит прочитать:
- чтобы познакомиться с модернистским произведением литературы, написанным от имени своего «я»;
- чтобы увидеть Париж Генри Миллера;
- чтобы познакомиться с романом из списка "100 выдающихся англоязычных романов" по версии TIME;
- чтобы узнать о любимом приёме Миллера — «каталог»
(«Таня — это лихорадка, стоки для мочи, кафе «Де ла Либерте», площадь Вогезов, яркие галстуки на бульваре Монпарнас, мрак уборных, сухой портвейн, сигареты «Абдулла»…»).
Книгу не стоит читать:
- тем, кто не любит бессюжетное повествование;
- тем, кто не может читать спонтанную, хаотичную прозу;
- непримиримым феминисткам;
- ханжам и всем, кого могут оскорбить описания откровенных и нелицеприятных сцен.
Прежде чем начинать писать о своих впечатлениях по поводу книги, стоит понять в какое время она была написана и издана, и почему получилась такой, какой получилась. Генри Миллер работал над книгой в период между 1930 и 1934 гг., а опубликована она была в 1934 г., т.е. не так давно отгремела Первая мировая война, как мир уже был на пороге новой войны. Миллер смог почувствовать и передать упаднические настроения того времени. Отсюда и такое акцентирование на разложении общества со всеми его пороками: беспорядочными сексуальными связями, венерическими болезнями и аморальностью.
Рак времени продолжает разъедать нас. Все наши герои или уже прикончили себя, или занимаются этим сейчас.
Лайк Генри Миллеру за создание героя, который стал воплощением голоса толпы того времени. Его герой — антигерой, человек пассивный, аполитичный, аморальный; за другой образ Парижа (такой Париж: серый, холодный, равнодушный я ещё ни у кого не встречала); за оду восхваления Матиссу, которого я очень люблю.
Отдельно стоит упомянуть про то, как написана эта книга. Стиль написания — импульсивный поток мыслей и коротких историй, написанных от первого лица. Для меня нет сомнений, что Генри Миллер талантливый писатель, но его авторский стиль.... Он сыпет метафорами и яркими, сумасшедшими образами, как из рога изобилия, что местами это кажется совсем too much и очень утомляет. Из этого делаю вывод, что написано талантливо, но не моё.