Июнь 1894 года. Алексей Лыков второй год, как в отставке. Теперь он частное лицо, и занимается делами своего имения. Друг и управляющий Яан Титус помогает ему. Вдвоем лесопромышленники выехали в Туркестан. Там ведется масштабное строительство железных дорог, нужны шпалы, а своего леса мало. Есть возможность подписать очень выгодный контракт. Но всем в крае ведают военные, а закупки ведут интенданты Туркестанского военного округа. Они требуют взяток. Лыков с Титусом прибывают в Ташкент, столицу...
Тут вдруг неожиданно заговорил поручик Корнилов:
– В начале марта я стал свидетелем ссоры Тринитатского с Веселаго и Кокоткиным.
– Где?
– В Офицерском собрании. Случайно, мимоходом.
– Они угрожали штабс ротмистру? – догадался Лыков.
– Угрожали, но тем, чем имели право угрожать – дуэлью.
– А что Тринитатский?
– Сказал: присылайте секундантов, я вас не боюсь.
– Чем все закончилось?
Корнилов ответил не сразу.
– У меня сложилось впечатление, – сказал он, тщательно выбирая слова, – что интенданты сами перепугались такого ответа. Они полагали, что топограф побоится ссориться со столь влиятельными в гарнизоне людьми. А он отшил. Так отшил, что любо дорого! Оружие, сказал он, выбирает тот, кого вызвали. А я стреляю без промаха. Вызывайте! И ребята побледнели…
Ну и прорвало! 24 июня все случилось. Недовольство сначала было направлено против главного аксакала. С утра толпа собралась громить его дом, а он уже сбежал в русскую часть. И люди пошли туда. Человек примерно с полтысячи всякой рвани двинулись к канцелярии начальника города. Шли они шумно, но никого не трогали, только кричали. И на Соборной улице встретили полковника Путинцева. Он ехал верхом в свою канцелярию; дело было в десять часов утра.
Окружили туземцы Степана Романовича и давай у него требовать. Чего? Чтобы выдал им для расправы Иногама. И попутно высказывали свои неудовольствия насчет докторов и кладбищ. Полковник ответил, что на улице он ни о чем разговаривать не будет, и предложил пройти в присутствие. Толпа согласилась и двинулась туда. Все было спокойно! И даже уже появилась надежда, что бунтовщики благоразумно разойдутся, получив ряд обещаний. Но зачинщикам то нужен был бунт! Им подавай кровь! И когда Путинцев спешился и вошел в ворота канцелярии, на него вдруг напали. Устроили это провокаторы, в числе которых был и наш Исламкуль.
– Сильно досталось полковнику?
– Нет, слава Богу. Следует признать, что отделался он легко. Сбили с ног и принялись колотить чем попало. Да не рассчитали! Сразу навалили на него сверху нескольких близстоящих своих же и отлупили их! А Путинцев под кучей отлежался. Все заняло лишь пару минут. Толпа ворвалась в канцелярию, разгромила ее, нахавозила, бумаги пожгла. И побежала обратно к своим домам. Степан Романович к этому времени уже пришел в сознание, поднялся… Как сейчас его вижу: без фуражки, на лице кровь, в руке шашка. Седая борода висит клочьями. И ревет, как медведь: «Всех порублю, сукины дети!» Храбрый был человек и достойный начальник города. Жаль, что его сделали козлом отпущения.
– Совершенно верно. Когда чилля закончилась, Касым хан вернулся к обычному образу жизни. В том числе стал полноценно питаться. Во время моления он ограничивал себя в пище, а тут снова стал есть все. И перед разговением выпил замзамской воды. Знаете, что это такое?
– Да, – ответил сыщик. – Это вода из святого источника Замзам в окрестностях Мекки. Паломники привозят ее домой в запаянных жестянках и пьют как лекарство. А также по окончании поста Рамазан.
– Верно, – подтвердил полицмейстер. – Вот из такой жестянки и выпил воды Абдул Касым хан. После чего вскоре скончался.
– И никто ничего не заподозрил?
– Разумеется! Ведь умереть, выпив замзамской воды, означает для мусульманина очень хороший конец! Аллах призвал своего раба. И дал ему место в раю. Такая смерть лишь подтвердила святость Касым хана!
– Все понятно, – резюмировал Лыков. – Согласны со мной?
– Да, сейчас мне тоже кажется, что эта смерть была неслучайной.
– Ходжи Сеидов убил своего учителя и завладел всем его богатством. Куда шейх девал полученные деньги?
– Всегда и везде это решает сам ишан, – ответил Иван Осипович. – Никто не вправе ему указывать. Большинство ишанов расходуют собранные средства на себя. Живут, как сыр в масле катаются. Это же выгоднее любого предприятия! Не надо хлопок выращивать, за урожай переживать… Сиди, толкуй Коран и греби деньги лопатой.
Прямо с обыска сыщик и полицмейстер отправились к начальству. Приезд ревизора из Петербурга не изменил привычек генерал губернатора. Барон Вревский, как всегда, отдыхал на Чимгане, и краем по прежнему управлял Константин Александрович Нестеровский.
Капитана и отставного надворного советника уже ждали. Они представились худому и болезненному господину с погонами инженер генерала. Тринитатский сидел за столом. Он едва кивнул на приветствие, закрыл глаза и стал перебирать стариковскими бесцветными губами. Прошло несколько минут, вошедшие так и стояли посреди комнаты, недоумевая. Лыков начал злиться. «Старый пердун! – думал он. – Этот наревизует!» Вдруг генерал открыл глаза и поглядел на сыщика насмешливо, словно прочел невежливые мысли. Алексею даже показалось, что ревизор ему сейчас подмигнет.
– Лыков, Лыков… А не вы ли в восемьдесят шестом году приняли участие в секретной экспедиции в горный Дагестан? Под начальством барона Таубе.
– Я, ваше высокопревосходительство.
Генерал живо повернулся к правителю канцелярии:
– Тогда военный министр представил чиновника МВД, вот этого Лыкова, к Анне второй степени с мечами. Государь усомнился. Командовавшего отрядом офицера, Таубе, вызвали на министерский совет и заслушали. После чего единогласно поддержали представление Ванновского .
Лыков удивился. Барон Витька никогда не рассказывал ему об этом заседании… А Иван Осипович покосился с укоризной: у тебя шейный орден с мечами, и молчал!
– Так что, Константин Александрович, – продолжил Тринитатский, – должен вас поздравить. Более удачной кандидатуры для сыска и в столицах не найти!
Затем правитель канцелярии задал несколько вопросов столичному гостю. Надо же знать, что за ветры дуют над Невой! И первый вопрос был, как здоровье государя. Тринитатский ответил: пока живой, но до зимы не дотянет. Тает на глазах. Только что Его Величество увезли в Ливадию. Там он, скорее всего, и помрет…
Тогда Нестеровский спросил, а каков наследник? Будущий император, сказал Михаил Львович, плохо готов к трудным обязанностям по управлению страной. И сначала за него все будут решать дяди, братья Александра Александровича. Но они чересчур нахраписты. Молодой государь пойдет у них на поводу – первое время. Однако когда нибудь это кончится для их высочеств плохо. Цесаревич нерешителен, но злопамятен и скрытен. Петербург исподволь начинает готовиться к переменам.
Гайменники опешили от такой наглости и потеряли драгоценные две секунды. Пока они разворачивались, пока набирали ход, Лыков уже налетел на них. Одному отвесил пинка, а второму сзади крепко приложил по шее. Однако детина оказался не из слабаков. Сначала он клюнул вперед, будто отвешивал поклон. Но не упал, а изловчился и махнул не глядя финкой. Лезвие чиркнуло сыщика по рукаву сюртука. Поняв, что убежать ему не дадут, налетчик принял стойку и выставил нож. Противники застыли друг напротив друга. Сзади топали сапогами городовые, но не поспевали. Гайменник посмотрел в глаза Лыкову и сказал, задыхаясь:
– Слышь, барин! Ты лучше меня отпусти… А то ведь я и осерчаю.
Но Алексей уже сам осерчал, и основательно. Будет знать, сволочь, как гонять камер юнкера! Он решительно шагнул прямо на нож. Гайменник ударил без раздумий. Сыщик увернулся давно отработанным приемом, но руку ломать не стал – пожалел. Перехватил ее левой, а правую пустил снизу в челюсть. От души… Налетчик подлетел на пару вершков вверх и распластался на мостовой.
Тут подбежали наконец городовые и начали заламывать детине руки. Тот был без сознания и сопротивляться не пробовал. Алексей посмотрел на угол. Там стояли два других гайменника и наблюдали, как вяжут их товарища. Сыщик показал им кулак и крикнул:
– Еще раз тут встречу – штифты на затылок передвину!
Ребят как ветром сдуло.
Полицейские подняли пленного, держа его за плечи.
– Положите пока, пусть очухается, – приказал Лыков. – Нож подобрали?
– Угу, – ответил старший, усач с гомбочками городового высшего оклада на плечевых шнурах. – А вы, господин, кто будете? Надо протокол составлять. – И добавил неодобрительно: – Что ж вы на Газовую, и в такой казистой шляпе? Думать надо!
– Пойдемте в участок. Оттуда я телефонирую Вощинину . Сыскные вашего арестанта заберут и проверят по картотеке. Вишь, не из тех, что наволочки с чердаков воруют…
– Позвольте…
– Я надворный советник Лыков из Департамента полиции.
Городовые встали во фрунт. Младшего Алексей отослал за извозчиком, а старшему велел обыскать пленного. На бекеше у того оказался внутренний карман, а в нем – кистень, свинцовый шарик на ременной петле. В сапоге обнаружился еще один нож, а сзади за поясом – обшарпанный «смит вессон» с полным барабаном.
– Да да. Константин Александрович – очень полезный для края деятель. Самый полезный здесь! Но он живой человек и тоже хочет денег. Жалованье у него, конечно, дай бог каждому, однако большие, настоящие куши все текут к Ларионову.
– Но ведь Нестеровский при мне велел генерал лейтенанту подписать мой контракт! И тот исполнил, будто подчиненный.
– Раз в год правитель канцелярии может приказать окружному интенданту, – пояснил Скобеев. – Сослался на генерал губернатора, которого подготовил, улучив момент… И Ларионов не счел нужным ссориться с сильным противником из за одного подряда. Но в остальном не так. И Нестеровский хочет поменять правила. А ваши открытия ему весьма кстати. Случись нужда, вы и показания на суде дадите о том, как подъесаул Кокоткин с вас взятку вымогал. Дадите ведь?
– Дам, поскольку так и было!
– Вот! А из местных никто не решится. Пока Ларионова в Сибирь не упекут… А вы приезжий, никого не боитесь, да еще и сыщик. Находка для правителя канцелярии! Он вашими руками – и моими тоже – расчистит себе место. Дальше просто: Константин Александрович или двинет на пост Ларионова своего дружка, или, что вернее, переподчинит дирекцию строящейся дороги себе. И тогда подрядчики валом повалят в то здание, из которого мы только что вышли.
– Ребята, – хищно ухмыльнулся Иван Осипович. – Покажите, как вы умеете стрелять. Задайте тамашу!
– Будет сделано, ваше высокоблагородие, – заверил его унтер офицер. Лыков шагнул к нему и положил руку на бердану.
– А дай попробовать.
Унтер и не подумал расстаться с оружием. Лыков посмотрел на Скобеева, тот на поручика.
– Дай ему, Чеботарев.
Только тогда унтер разжал пальцы. Сыщик встал в шеренгу, присмотрелся к дувану. На таком расстоянии папахи барантачей казались пятнышками. Он поднял винтовку, прицелился и нажал на спуск. Одна из папах исчезла.
Все трое: и офицеры, и унтер – скривились.
– Долго наводили! – заявил Чеботарев.
– Покажи, как надо! – обиделся Алексей.
– А вот!
Он вскинул винтовку и сразу шмальнул, не утруждая себя выцеливанием. Черная папаха полетела с дувала вниз…
– Чудеса… – пробормотал Лыков. Такого он еще не видел.
Она мало говорила о себе, мало и неохотно. Сообщила лишь самое необходимое. Родилась в семье офицера. Окончила пансион в Оренбурге, дающий гимназический аттестат. Вышла замуж за поручика Перешивалова без особой любви, хотя он ей и нравился. Надо было слезать с шеи старика отца, а он сделал предложение. Ну и зажили.
Очень скоро выяснилось, что детей она родить не сможет. Муж охладел – то ли от этого, то ли по другим причинам. Все время Владимир теперь проводил в батальоне, возвращался домой к полуночи, усталый и раздраженный. Потом добрые люди сообщили Ольге, что в казарме ее мужа давно не видели. Полуроту свою он забросил, а пропадает по двум адресам. Первый адрес был на Старогоспитальной улице, где интенданты винтили по крупному, проматывая ворованные деньги. Там молодого стрелка быстро научили всему плохому. А второй адрес оказался еще хуже. В доме Хаким ходжи на Садовой проживала некая учительница музыки. Уроки она давала не маленьким девочкам, а тем же интендантам, у которых карманы лопались от ассигнаций… Поручик с месячным жалованьем 67 рублей плюс 9 рублей квартирных был среди этих богачей никто. Ну, по 30 копеек в сутки еще доплачивали в карауле, и столько же, когда войска стояли в летних лагерях на Ханум арыке. Не больно поиграешь! Но поручику нравилась угарная жизнь, с шампанским каждую ночь и с кружевными панталонами музыкантши. В конце концов Владимир залез в полуротные «хлебные» деньги. Верх позора!
Дело в том, что служба в Туркестанском военном округе считается тяжелой. Солдаты даже получают дополнительное довольствие чаем и вином. Рацион тоже неплохой: каждый день суп с мясом (мясная порция каждому) и каша с мясом в крошку. А еще три фунта хлеба. К концу срока старослужащие столько хлеба уже не съедают и получают вместо него так называемые «хлебные» деньги. Украсть их у солдат – это надо совсем совесть потерять… Кража быстро обнаружилась. Суд чести должен был собраться в среду, а в понедельник Владимир пошел в караул, из которого не вернулся…
– Я расследовал происшествие в доме Максуда Ходжи Ата Ходжаева, в махалля Сагбан. Странное было дело. Пропал племянник хозяина, и деньги вместе с ним. А Сагбан, надо знать, – это махалля сторожей Большого базара. Стал я искать, и ничего не нахожу. Нет человека! А все, как водится, молчат, русскому тюре никто слова не скажет. И тут появляется этот Закаменный и выдает мне большой секрет. Оказалось, сторожа воровали с базара, и Ата Ходжаев был среди них заводилой. Племянник узнал об этом и засовестился. Донес базар баши , а тот сам был в шайке. И паренька убили, да еще обвинили в краже денег. Стибрил, мол, и убежал… Так я укрепил мнение о себе, как о лучшем сыщике. А все Семен! Именно тогда было создано полицейское управление туземного города. И нам выдали сумму на тайных осведомителей.