В книге «Призраки вокруг нас» Джеймс Холлис повествует о том, что люди откликаются на проявления таких невидимых форм, как тени родителей и дальних предков, внутренние голоса, фантазии, импульсы, нерассказанные истории, комплексы, синхронии и таинства, которые перемещаются сквозь нас и сквозь время. Он показывает путь к их психологическому осмыслению, изучая влияние прошлого на нашу теперешнюю сознательную жизнь, и подчеркивает необходимость погрузиться в этот загадочный мир. Такое погружение...
Несмотря на все наши ошибки, всю суету и мельтешение, самым главным подарком для ребенка является данная родителями возможность прожить свою, подлинную жизнь. Наглядная положительная модель стимулирует воображение ребенка, дает разрешение действовать и свободно принимать решения.
Непроработанной истории ничего не остается, как мучить нас своими призраками.
наши школы превратились в емкости для хранения и сдерживания растерянных подростков.
Нет, я не был чудаковатым ребенком. Я просто любил подумать, и я чувствовал, что подобная история должна существовать, доселе мне нерассказанная, но кому-то известная, например, взрослым. (Однако я до сих пор в некотором роде разочарован, потому что пока не нашел взрослого, чья история имела бы больше смысла, чем мои детские видения.)
Прошлое не умерло, прошлое – это даже не совсем прошлое. А все, что мы гоним, обязательно вернется к нам навязчивым призраком .
Именно поэтому Юнг утверждал, что подобные «ядерные» проблемы нам решить не дано, мы можем лишь их перерасти.
тот, кто не учится у прошлого, приговорен его повторять
Мы также склонны винить во всем других, как наши отцы, деды и прадеды и, так же как и они, залечиваем раны «обезболивающими развлечениями и привычками».
Юнг говорил, что невроз – это жизнь, направленная на избегание подлинного страдания. Подлинное страдание означает возрождение старых тревог и страхов и отказ от регрессивных защитных механизмов, приводящее к переживанию истины.
Истинно то, что каждый день мы пробуждаемся и видим одних и тех же страшил у нашей кровати. Они никуда не исчезают. Страх говорит нам: «Эта жизнь слишком велика, она не по тебе. Избегай ее, пока не придет конец». Апатия говорит нам: «Остынь, включи телевизор или компьютер, съешь шоколадку, завтра поглядим. А пока можно подремать». И не важно, чего мы добились сегодня, страх и апатия снова придут завтра и послезавтра. Они – враги жизни, прародители всех призраков и наваждений, преследующих нас.В XVII столетии математик и мистик Блез Паскаль говорил, что молчание бесконечных пространств пугает его, поэтому, заметил он, культура его времени изобрела разного рода развлечения, отвлечения и опьянения. Точно так же в конце XIX века, еще не окончив университет Базеля, Юнг описал свое время, и это описание подходит и к нашему времени. Он говорил, что в наш век перспектива встретиться с тайной бытия кажется крайне устрашающей. Его отсылки к Ницше, который был в Базеле профессором, нам небезынтересны: «Окружающий нас мир полон привидений. Каждое мгновение нашей жизни пытается сказать нам что-то, но мы не хотим прислушиваться к этому призрачному голосу. Оставаясь одни, мы боимся, что что-то шепнет нам на ухо, и поэтому мы не терпим одиночества и любим самозабвение, которое сулит общество других.
Слои нашей жизни так тесно покоятся друг на друге, что на более поздних этапах нам всегда встречается то, что уже было раньше, не как нечто изжившее себя и негодное, но как нечто живое и современное. Я это понимаю. И все равно порой я чувствую, что мне этого не вынести. Быть может, нашу историю я изложил все же потому, что хочу избавиться от нее, даже если мне это никогда не удастся {{ Schlink. The Reader. Р. 217–18.
Но мы и наша история – это не одно и то же; в конечном счете мы – это то, что хочет войти в мир через нас.
Однажды, когда мне было двенадцать лет, я выучил стихотворение Уильяма Эрнеста Хенли под названием «Непокоренный», которое затрагивало нечто важное внутри меня. Я прочитал его вслух своим родителям, и они в один голос призвали меня забыть это стихотворение как можно скорее, потому что «жизнь совсем не такая, лучше от нее ничего не ждать». И потом в университете, общаясь с ребятами, которые не боялись ждать чего-то от жизни, я испытал культурный шок.
В первой половине жизни многие принятые мной решения были определены чувством стыда и самопринижением. Образование, которое было единственным выходом из этого убогого мирка, стало для меня и спасением, и новой тюрьмой, так как чрезмерный уклон в интеллектуальность всегда приводит к недоразвитию функции чувства. Этот внутренний разлад достиг пика в середине жизни и выразился в депрессии и психологическом кризисе. И именно в этот период я впервые обратился к психоаналитику. Первым же моим целителем стал психотерапевт, который умел лечить только с помощью препаратов. И (за это я ему очень благодарен) однажды он сказал мне, что я должен обратиться к юнгианскому аналитику, потому что сам он не способен дать ответы на мои вопросы. Я с радостью последовал совету, так как в то время уже интересовался Юнгом (правда, исключительно академически). Но тогда я еще не понимал, что это было началом второй половины жизни и вторым раундом в моем бессознательном противостоянии чувству стыда.
Как-то я сказал одному из своих знакомых: «Ты не веришь в ад, но ты знаешь, что направляешься туда».
Но Луиза начала осознавать, что, помимо матери, отца, мужей, в ее жизни постоянно присутствует еще одна фигура – она сама. Это на первый взгляд простое признание очень важно, так как является первым шагом, первой попыткой выбраться из ада. Как писал Юнг, мы «так же одержимы патологическими состояниям, как любая средневековая ведьма… Тогда они говорили о Дьяволе, мы же называем его неврозом» Jung C. G. The Meaning of Psychology for Modern Man (1934)
Каждый из нас проигрывает своего внутреннего Гамлета: мы вроде бы знаем, что делать, но по какой-то причине делаем вид, что не знаем, не можем, и мы дрожим в нерешительности, пока сильная рука не заставит нас. Все мы – пленники внутреннего Лира, этой неуверенной, нарциссичной нашей части, которая то и дело изображает льва, пытаясь скрыть блеющего ягненка. Подобно Офелии каждый из нас желает невозможного и в итоге разрушает то, что есть. Все мы терзаемся, томимся, а это томление становится нашим спасением или приговором.
тогда еще не было ток-шоу и других мероприятий для политиков и знаменитостей, позволяющих им получать большие деньги за пустую болтовню
Что одухотворяет материю при рождении, что течет через нее, пронизывает наши чувства, наши соматические и энергетические системы, а затем со смертью уходит? Что заставляет представителей нашего вида проживать жизнь символически? Похожа ли она на праздник или на концлагерь? О чем жизнь нас спрашивает и как мы держим ответ? Есть ли в конце концов в жизни смысл и если да, то в чем он заключается? В детстве все мы задавали, буквально переживали эти вопросы, и лишь потом барабанный бой повседневной жизни с его вечно повторяющимися проблемами заглушил их.
Юнг говорил, что если уничтожить все человечество, кроме двух особей, вся культура и цивилизация восстановится точно таким же образом: сначала воспроизведутся генетически обусловленные истории, архетипические энергии, лежащие в каждом из нас, а затем – все модели, динамические структуры, персоны и развязки старых как мир сюжетов, разыгрывающихся снова и снова и ныне, и присно, и во веки веков.
отец вряд ли сможет исполнить свою архетипическую роль, если у него самого не было отца. Ведь невозможно передать детям то, чего ты сам был лишен.