Жан-Жак Руссо (1712–1778) – выдающийся мыслитель и писатель эпохи Просвещения. «Исповедь» Руссо до сих пор не перестает привлекать читателей. Внутренняя свобода автора по отношению к условностям его времени определила ту глубину и точность самооценки, с которой написана эта книга. Описывая события и свои переживания, Руссо обнажает «всю правду своей природы», включая и «самые интимные и грязные лабиринты». Эта неповторимая книга вызывает глубокий интерес не только своим автобиографическим...
Честолюбие обыкновенно овладевало мною лишь в те короткие промежутки, когда меня покидали все остальные страсти.
Любовь к воображаемым предметам и легкость, с которой я заполнял ими свой внутренний мир, окончательно отвратили меня от всего окружающего и определили мою склонность к одиночеству, оставшуюся у меня с этих пор навсегда.
В уединении особенно чувствуешь, какое преимущество жить с человеком, умеющим мыслить.
Я чувствовал, что если буду писать для хлеба, то скоро погублю своё дарование, ибо оно заключается у меня не столько в искусном пере, сколько в сердце, порождено возвышенным и благородным образом мыслей, который только один и мог его питать. Ничего могучего, ничего великого не может выйти из-под продажного пера.
Мужество в несчастье бесит низкие сердца, но нравится сердцам великодушным.
Незначительность моего успеха у женщин всегда объяснялась тем, что я слишком их любил.
Жажда счастья никогда не иссякает в сердце человека.
Если б люди могли читать в сердцах друг друга, было бы больше желающих спуститься, чем жаждущих возвыситься.
Трудней всего признаваться не в том, что преступно, а в том, что смешно и постыдно.
Моё рождение было первым из моих несчастий.
Праздность, любимая мной,— не праздность лентяя, который остается неподвижным, скрестив руки в полном бездействии, и размышляет не больше, чем он действует. Нет, это одновременно праздность ребенка, находящегося в постоянном движении, хотя ничего не делающего, и праздность пустомели, несущего всякий вздор, в то время как руки его отдыхают. Я люблю заниматься пустяками, браться за сто дел и ни одного не кончать; идти куда глаза глядят, ежеминутно изменяя направление; следить за полетом мухи; стараться передвинуть каменную глыбу, чтоб посмотреть, что под ней; горячо приняться за работу, требующую десятилетнего труда, и через десять минут без сожаления бросить ее; наконец — целый день бездельничать и во всем следовать лишь минутному капризу.
То, что один человек пишет другому, не предназначается для публики.
Деньги, которыми обладаешь, - орудие свободы; деньги, за которыми гонишься, - орудие рабства.
Я любил слишком искренне, смею сказать слишком глубоко, для того чтобы мне было легко стать счастливым.
...у меня хватило благоразумия выбирать скорее по состоянию своего кошелька, чем по своему вкусу.
Доброта, с которой человек относится к нам, привлекает нас к нему; ему уступают не для того, чтоб обмануть, а чтобы не огорчить, не отплатить злом за добро.
...угрызения совести дремлют в дни благополучия и пробуждаются в несчастье.
Деньги для меня - имущество настолько неудобное, что мне даже в голову никогда не приходит желать их, раз их у меня нет, но когда они у меня имеются, я долго берегу их, не тратя, так как не знаю, на что их употребить, но только подвернется удобный и приятный случай, я так хорошо пользуюсь ими, что кошелек мой опустеет, прежде чем я это замечу.
Недостаток памяти всегда удерживал меня на той счастливой ступени, когда знаешь достаточно мало для того, чтобы все тебе было ново, и достаточно много, чтобы все было внятно.
Религию люди осквернили, прикрываясь желанием её очистить, и превратили своими формулами в какую-то религию слов, - потому что нетрудно предписывать невозможное, когда не даёшь себе труда исполнять предписания.
Величайшим моим несчастьем было неумение противостоять ласке: я уступал ей, и это всегда кончалось для меня плохо.
Я глотаю попеременно то кусок, то страницу, словно книга моя обедает вместе со мной.