Рецензии на книгу «Доктор Фаустус» Томас Манн
История еще одного Фауста.
Буквально с первых страниц я поняла, что эта книга будет даваться мне непросто, и я не ошиблась. Первые страниц 100 сто шли у меня очень медленно, тягуче, ведь в произведении практически не было событий и диалогов, сам сюжет был пресыщен сплошными описаниями, размышлениями, воспитириятие также затрудняло наличие обилия музыкальных терминов. С каждым днем мне хотелось прекратить чтение, но я давала книге шанс снова и снова, о чем в конечном итоге не пожалела. Книга непростая, интеллектуально и эмоционально, потому она совсем не подойдёт для знакомства с творчеством Томаса Манна (и хорошо, что я уже была знакома, иначе маловероятно, что рвалась бы дальше читать романы автора). В ней переплетаются размышления писателя о своей стране и нации в самый расцвет нацизма (что писатель откровенно презирал), философские рассуждения о свободе, выборе, вере, любви, человечности. В самой основе сюжета - история, рассказанная неким Серенусом Цейтбломом о своем друге, гениальном музыканте и композиторе Андриане Леверкюне, который продал душу дьяволу. Человек отказался от любви во имя искусства, во благо собственного гения и его признания. Томас Манн показывает нам жизнь композитора, вынужденного из раза в раз расставаться и прощаться со всеми теми, к кому он привязывался, испытывал чувства сильнее простой симпатии. Так красочно и открыто Манн показывает нам, что нет места искусству там, где царит диктатура и нацизм, и судьба главного героя произведения - это, в сущности, судьба Германии во времена фашизма, жизнь, лишённая любви, счастья и будущего.
Все книги, которые мы не читали, не о том, о чём нам кажется. Некоторые по итогам разочаровывают, некоторые становятся приятным открытием, но впервые в жизни я закрыл книгу с чувством, будто это я разочаровал её.
Человеку, музыкальное образование которого сводится к урокам музыки в обычной общеобразовательной школе, на которых в лучшем случае вы распевали военные песни, придётся тяжело с «Доктором Фаустусом». По какой-то фантастической случайности у меня был период, когда я пытался восполнить этот пробел, поэтому мне кое-что всё же говорят имена вроде «Перотинус Магнус», но это мало меня спасло, потому что от обилия музыкальных терминов порой хотелось капитулировать. Пожалуй, ощущение беспомощной глухоты – самое тяжёлое в моих отношениях с этим произведением. Читать о гениальном композиторе, читать страстные описания его музыки, но не слышать ничего, лишь смутно догадываясь по сочетаниям слов, что это всё, должно быть, безумно красиво, – это читательский мазохизм.
Под его руками зазвучал аккорд, сплошь чёрные клавиши фа-диез, ля-диез, до-диез, он прибавил к ним ми и этим демаскировал аккорд, поначалу казавшийся фа-диез-мажором, в качестве си-мажора, а именно – в виде его пятой или доминантной ступени.
– Такое созвучие, – заметил он, – само по себе не имеет тональности. Здесь всё взаимосвязь, и взаимосвязь образует круг.
Звук ля, который стремится к разрешению в соль-диез, то есть переводит тональность из си-мажора в ми-мажор, повёл его дальше, и вот он через ля, ре и соль пришёл к до-мажору, и Адриан тут же мне показал, как, прибегая к бемолям, можно на каждой из двадцати звуков хроматической гаммы построить мажорную и минорную тональность.
Если во время чтения этого фрагмента вы смогли хоть что-то услышать, читайте «Доктора Фаустуса», не сомневаясь, если же нет – подумайте ещё раз, потому что такой фрагмент там далеко не один.
И всё-таки музыка – не всё, чем прекрасна и ужасна эта книга. Манн остаётся Манном: это писатель с восхитительным стилем, глубоким чувством прекрасного, умеющий забраться в человеческую душу и вынуть её из вас. «Доктора Фаустуса» стоит читать. Быть может, не так рано, предварительно восполнив пробелы в образовании, но, несомненно, стоит. Почему-то хочется отдельно сказать о том, какое сильное впечатление оставила история с маленьким эльфоподобным Эхо. Даже судьба главного героя за все 500 страниц не смогла тронуть настолько, насколько эти несколько глав.
Есть и ещё одна вещь, за которую я безгранично благодарен Томасу Манну. Это возможность увидеть Первую и Вторую мировые войны глазами немца. Мы привыкли рассматривать все военные события с точки зрения победителей, людей, чувствовавших моральное превосходство над соперником, развязавшим войну. Каково же было тем, кому нечем было оправдывать жестокость своей страны? Горечь по разрушенным городам, уничтоженным фактически собственными руками, по тысячам тысяч, погибших за идею, которая обратилась монстром, поглотившим половину мира. Это тяжело передать, здесь можно только слушать того, кто всё это прочувствовал на себе.
Пусть то, что сейчас обнаружилось, зовется мрачными сторонами общечеловеческой природы, немцы, десятки, сотни тысяч немцев совершили преступления, от которых содрогается весь мир, и все, что жило на немецкой земле, отныне вызывает дрожь отвращения, служит примером беспросветного зла. Каково будет принадлежать к народу, история которого несла в себе этот гнусный самообман, к народу, запутавшемуся в собственных тенетах, духовно сожженному, откровенно отчаявшемуся в умении управлять собой, к народу, которому кажется, что стать колонией других держав для него еще наилучший исход, к народу, который будет жить отрешенно от других народов, как евреи в гетто, ибо ярая ненависть, им пробужденная, не даст ему выйти из своей берлоги, к народу, который не смеет поднять глаза перед другими.
Романы позднего Томаса Манна можно читать в двух случаях: либо если вы очень умный, всесторонне образованный человек, либо если вы безумно любите автора. Пожалуй, это единственное, что меня спасло, потому что там, где не хватало первого, вытягивало лишь упрямство и огромное желание не просто читать буквы, а понимать писателя. Я читал, перечитывал, гуглил (очень много гуглил), рассматривал гравюры Дюрера, слушал Брамса, Баха и компанию, я даже просил знакомую пианистку наигрывать мне фрагменты из книги, но после всего перечисленного у меня всё равно осталось чувство досадного разочарования. Собой, но не книгой. С одним из лайвлибовцев мы как-то раз говорили о том, в каком возрасте стоит читать «Доктора Фаустуса». Если вы сейчас это читаете, то знайте, что, пожалуй, вы всё-таки выиграли.
____♪_______|___Т_о_________________НН____|_____♫________________|____________________________|___________________
____________|________м____________А_______|___________-_э_т_о_____|_______________В_Ь_____♫____|__________________
________♪___|___________а_с_____М_________|_____♪_________________|__________Б_О_______________|______♫___________
____________|______♫______________________|___________♪___________|_____Л_Ю___________________|___________________
____________|___________________♫_________|_______________________|_________♪__________________|___________________
В 1943 году, когда, словно барабаны, звучали взрывы бомб, когда немецкие солдаты, движимые безумным дирижером, уходили завоевывать мир, маэстро Томас Манн присоединяется к хору предшественников, которые воспели вечный дуэт Фауста и Мефистофеля. Его цель – исполнить Реквием и одновременно Осанну погибающе-воскресающей Германии.
Свое сочинение немецкий классик начинает в аллегро и не сбавляет темпа до последнего такта; богатая инструментовка: философские, религиозные и музыкальные термины, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, обилие определений, - тем не менее, не затрудняет восприятие прекрасного труда.
Несмотря на то, что произведение посвящено отдельному человеку, изменению его характера под влиянием обстоятельств, окружающих людей, и скорее напоминает роман воспитания, просматриваются и эпические мотивы. В оркестре звучат контрабасы (степенный хозяин дома Ионатан Леверкюн), лютни (беспечные крестьянские голоса – те, что типичны для сельской местности начала XX века), трубы и гитары (студенты, рассуждающие о том, что представляет собой немецкий дух), флейты, арфы и виолончели (светские дамы вроде сестер Инесы и Клариссы). И настолько гармонично все ноты слигованы, так плавно перетекают одна в другую, что у вас не появится и тени сомнений, а нужно ли их было добавлять в данную композицию. И что самое важное, они не заглушают главное действующее лицо – Адриана Леверкюна.
Хотя стоит оговориться: настоящего композитора мы так ни разу и не увидим, поскольку его личность преломляется под взглядами страдающего, скорбящего о нем друга – Серенуса Цейтблома. И, конечно, рассказчик, познавший к тому же ужасы мира, объятого войной, смягчает демонические, сумасшедшие черты и настроения мастера. А ведь их у него немало! С самого начала это инфернальный, пугающий смех; далее – тяга к богословию (одной из веток Древа Познания и его плодам); стремление превзойти, преступить все мыслимые и немыслимые границы в искусстве.
При этом схожие особенности просматриваются не только с чертом, но и с легендарным, гетевским Фаустом, особенно ближе к финалу, к последним аккордам песни. Скрипач Рудольф Швердтфегер – это своеобразная Елена Прекрасная, Непомук – то ли Гомункул, созданный Вагнером, то ли погибший сын Фауста. Я больше склоняюсь к первой версии, поскольку и внешне, и по настроению смешной человечек в колбе и маленький "эльф" Эхо повторяют друг друга. И, естественно, исповедь, которая роднит Леверкюна со средневековым героем.
Возникает только вопрос: почему Фаустус? Зачем понадобился этот знак альтерации – латинизированный суффикс –ус? Мне видятся в том несколько причин. Во-первых, Фауст «уже не тот». Прежде от простого пойдем: средневековый мыслитель --- композитор 20-х годов XX века. Во-вторых, данный словообразовательный элемент подчеркивает архаичность героя, который в своем творчестве возрождал первобытное синкретичное начало («Апокалипсис») и музыкальные темы XVII столетия («Плач доктора Фаустуса»). В-третьих, если, по мнению И. В. Гете, Фауст и Мефистофель воплощают две стороны его собственного «Я», то в образе Адриана Леверкюна нам представлен портрет всего поколения, подкошенного страшной болезнью – нацизмом, который толкает страну в пропасть. И этой, с одной стороны, разлагающей силой, а с другой стороны, гармонично проистекающей из немецкого характера, является новый Дьявол.
Итaк, сaтaнa верен был своему слову двaдцaть четыре годa; ныне все зaвершено, убийцa и рaспутник, я зaкончил свое творение, и, может быть, из милосердия будет хорошим сотворенное во зле, не знaю, - .
Теперь мы знаем, что родившаяся из мыслей о благе идея безумного дирижера провалилась в 1945 году, а история Адриана Леверкюна, продавшегося злу, вечна до сих пор.
____♪_______|_____В_С_Е_М________________|_____♫_________________|____________________________|___________________
____________|_____________________________|_____Ч___И_____________|_______________________♫____|__m___u___s____t__
________♪___|_____________________________|_____♪_________________|_______Т__А_________________|______♫___________
____________|______♫______________________|___________♪___________|________________Т__Ь!_______|__r_e___a_d________
____________|___________________♫_________|_______________________|_________♪__________________|___________________
Читая данный роман, у меня постоянно крутился один вопрос в голове: неужели один и тот-же автор написал это и Будденброков ? Совершенно разная тематика и абсолютно диаметральные впечатления.
В центре сюжета - история композитора Адриана Леверкюна, продавшего душу дьяволу, рассказанная его другом и обожателем философом Серенусом Цейтбломом.
Через призму происходящего с главным героем проводятся параллели с тем, что случилось с Родиной автора в XX веке. Темы, волновавшие не только Томаса Манна , но и большинство интеллектуальной элиты страны, а именно войны прошедшей и предстоящей, самоопределения, национального самосознания и прочее, здесь получают воплощение, превращаясь в многостраничные и вязкие диалоги-размышления, когда суть, способная уместиться в одно предложение разрастается до невероятных размеров.
При этом стоит упомянуть, что прежде чем читатель доберется до сути, а именно до пресловутой сделки с Дьяволом, ему предстоит преодолеть отвлеченный рассказ о детстве и юности Адриана, перенасыщенный музыкальными терминами, теоретическими познаниями Серенуса в области музыки и прочей лишней информацией подобного рода, не имеющей кардинального значения для сюжета, а значит и для читателя.
Да и сама сделка выглядит скорее искусственно, когда автор намеренно ведет героя к пропасти, не заботясь о том, насколько это выглядит натурально и естественно, заставляя всеми силами и читателя поверить в это, а в итоге получается наоборот. По крайней мере со мной случилось именно так.
В итоге, интересная тема оказалась для меня поданной в той форме, которую сложно читать и сложно воспринимать, сложно поверить и сложно включить эмпатию. Занудство, помноженное на философское умствование, способно практически любого отвратить от чтения в данном случае.
Мания приличия
Дружба - фройндшафт! Всегда мы вместе, всегда мы вместе, ГДР и Советский Союз!
- Я знал в Москве одного немца — он производил очень хорошее впечатление, — виновато сказал Александр.
- Да? Впрочем, я тоже знал двух. Отличные парни! Один, правда, был французом, а второй — скорее всего эфиопец…
Музыкант - представитель сомнительной профессии , таковы современные реалии и это как-то характеризует музыку в общем. Конечно, времена меняются, так, например, клеймо артисток 19 века, причисляемых к лицам древнейшей профессии, постепенно стерлось. Как у миледи. Нынешние родители, стремящиеся всеми правдами и неправдами засунуть свою доченьку куда-нибудь поближе к пожизненному перепиливанию деревянного инструмента, в последнюю очередь думают о том, что музыка прекрасна и вечна. Больше им хочется как максимум (практически никогда) вырастить гениального ребенка и как минимум (в 99, 999 процентах случаев) - подтолкнуть свою деточку поближе к золотой молодежной тусовке, чтобы кто-нибудь там на нее поудобнее настроился. Поэтому любой худлит, если не является биографией великого музыканта, пишется с единственной целью - самого себя причислить к лику Бахов и Гайднов. В данном случае Томас Манн взял еще выше - обожествлял не только себя, но и весь немецкий народ. Если бы не существовало "Доктора Фаустуса", то его все равно кто-нибудь бы написал, ибо свято место всегда усеяно нефтяными вышками. Трудно судить - выиграл ли читатель при авторстве престарелого уже Томаса Манна. Но когда какая-нибудь летняя фуражка верещит на тему "Доктор Фаустус! Ах, это мое любимое произведение!", то ничего кроме заведомой фальши во всем этом нет.
По существу, книга является очень объемной аннотацией к самой себе. Восхваление главного героя, продолжающееся на протяжении всего толстенького повествования, перемежающееся с вехами всего немецкого, никак не подтверждено текстом. Дифференцированная версия Тартарена из Тараскона не только реально скучна и вязнет на зубах - у главного героя вообще сложно найти какие-либо достоинства, кроме скрытого высокомерия, свойственного любому наследственному буржуа. По некоторым чертам характера Ганса Касторпа ("Волшебная гора") можно было и так догадаться, что Томас Манн изрядный подхалим, но только "Доктор Фаустус" дает тому полное подтверждение. Это то качество, которое всегда приветствуется в молодых, но, истинное, въевшееся со временем в поры кожи, оно может вызывать лишь брезгливую усмешку. В итоге книга вообще написана с единственной целью - покрасивее оправдать самого себя, а попутно и весь немецкий народ после гитлеровских бесчинств. Место кающегося арийца в литературе было еще свободно и Томас Манн, подобно хорошему менеджеру, попытался занять его основательно и надолго. Доходит до того, что он очень надуманно облизывает большевиков, уверяя, что они, например, никогда не уничтожали произведений искусства. А я не мочился со статуи свободы тоже ни разу. Одно из самых идиотских оправданий фашизму, придуманное автором, звучит как "немцы слишком теоретизирующая нация". То есть, виноват, конечно, господь бог, что наделил фашиста двумя ногами, ибо был шанс, что на одной он бы не доковылял до средней полосы России. Судя по всему, убеждение Томаса Манна о необязательном делении текста на главы и есть проявление этой самой борьбы с теоретизированием. Эдакий бунт против самого себя, заговор против Гитлера.
Произведение так и не вызвало желания что-то для себя обозначить, процитировать. Произведение титаническое, скучное, чуждое моему мировосприятию. Все эти проблемы немецкого народа в подобном виде настолько параллельны, что поражение сборной Германии выглядит на их фоне концом света. Автор беззастенчиво пользуется ранее завоеванным авторитетом. Если бы "Доктор Фаустус" был его первенцем, то он бы им так и остался, потому что о Томасе Манне мы бы так ничего и не услышали. Мало ли амбициозных журналистов пишут по живому. Кроме того, что писатель очень удачно и очень вовремя совпал со структурой собственного народа, мышлением выразил "настоящего немца", он, безусловно, уважаем как пахарь, трудяга, молотобоец (много - много синонимов). Вся сущность автора выражается его же собственными словами "внутренне пережил гестаповские застенки". О, как он страдал! Как его следует за это чтить! Потому как все мужчины на земле тоже внутренне пережили общение с каждой понравившейся им девушкой, представив ее голой, но при этом почему-то забыли пострадать.
p.s. "Художник - брат преступника и сумасшедшего". В каком из определений больше лести?
И никого уже не удивит искусство без страдания, духовно здоровое, непатетическое, беспечально-доверчивое, побратавшееся с человечеством…
«Доктор Фаустус» - один из последних романов Томаса Манна, лауреата Нобелевской премии по литературе. Книга, входящая в список классики, которую должен прочитать каждый. Как любой уважающий себя читатель и эксперт, периодически знакомлюсь с этим списком, чтобы торжественно заявить, что это не так, кругом все врут. Но шутки в сторону, «Доктор Фаустус» вещь самая серьезная.
Видя аннотацию, в голову приходит куда более известный роман другого немецкого писателя - Гете «Фауст». Прочитав оба, скажу, что сходство равняется нулю. Главное отличие в том, что «Фауст» более личностный, чем «Доктор Фаустус». Роман Гете – история о человеке, подписавшем сделку с дьяволом. Роман Манна - история целой страны, которая пыталась совершить такую сделку.
В основе сюжета биография композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом детства, доктором философии, Серенусом Цейтблом.
Отличительная черта – манера написания. Неимоверно трудная. Читая этот слог, я каждый раз чувствовала свою косноязычность. Вот, например, простое наблюдение автора о Леверкюне:
В отличие от меня он очень заботился о том, чтобы в самой насмешке оставить за собой свободу признания, право на дистанцию, дающую возможность сочетать благосклонное попустительство, условное приятие, даже восхищение, с издевкой, с язвительным хохотком.
Прибавьте к этому рассуждения о философии и музыке, где превалируют свои термины, и читать станет затруднительно. Признаюсь, только со второй попытки мне удалось прочитать полностью этот роман.
Возможно, я так бы и не дочитала творчество Манна, если бы не нашла тему, которая меня заинтересовала. Такой темой стала жизнь Серенуса Цейтблома. Меня поразили чувства героя к Леверкюну. Сам рассказчик признается в том, что своя жизнь для него ничто по сравнению с жизнью Леверкюна. Хоть Манн и пишет о трагедии Леверкюна, но, на мой взгляд, эта трагедия Цейтблома, играть роль стороннего свидетеля в жизни дорогого тебе человека.
Но прежде всего это трагедия человека, который любит свою Родину и осознает, что она идет к гибели.
Итак, с надеждой и гордостью, которые внушает нам демонстрация немецкой мощи, встретили мы начало новых атак наших войск на русские полчища, зачищающие свою негостеприимную, но явно горячо любимую страну…
Манн, как гуманист и патриот, страшится одновременно победы и поражения Германии. Его роман – это удивительная возможность посмотреть на военную Германию, на ее народ с другой стороны. Это будет правдивая, полная отчаяния и боли исповедь.
Не стоит забывать и про искусство. Вот что пишет в 1947 году писатель об искусстве будущего:
Грядущие поколения будут смотреть на музыку, да и она на себя, как на служанку общества, далеко выходящего за рамки «образованности», не обладающего культурой, но, возможно, ею являющегося.
Не мне судить о нынешней культуре, но в чем-то Манн был безусловно прав.
Классический роман в самом «классическом» понимании. Требующей внимания и думающей головы, вряд ли такие книги читаются за чашечкой чая за один день. «Доктор Фаустус» как классическая музыка – слушаешь не часто, а по особенным случаям, когда душе хочется благородного искусства.
Искусство – это дух, а дух вовсе не должен чувствовать себя в долгу перед обществом или сообществом, - на мой взгляд, он обязан этого избежать ради своей свободы, своего благородства.
Сенсация: Томас Манн и Лион Фейхтвангер - один и тот же человек!
Те же невероятно долгие рассуждения на тему войны, нацизма, немецкой народной идеи и самоопределения немцев, как расы. И все пережевывается и туда и сюда и обратно, перетирается в мельчайших подробностях, и книга кажется такой длинной и нудной, хотя она на самом-то деле даже совсем не длинная (по количеству страниц).
Ах да, чуть не забыла сказать: так как это очередная трактовка биографии легендарного доктора Фауста, то автор еще иногда вставляет между самоопределением и войной куски мучительно подробнейшего жизнеописания известного композитора, которого считает аналогом доктора Фауста.
Сколько же страниц занимают описания детских музыкальных занятий, представить страшно, а невероятный объем главы про визит дьявола к главному герою и их разговор я вообще молчу.
#хваланебесам, как и в классической истории, дьявол дал главному герою ограниченное количество времени до того момента, как он заберет его жизнь/дущу, и автор почти уверен, что главный герой умрет, из чего следует, что книга когда-нибудь все-таки закончится (если читатель не умрет раньше).
А вообще шучу. Книга серьезная, хорошая, в ней много описания и объяснения музыки (если вы музыкант, то будет интересно) и куча-куча всяких мудрых мыслей в блокнотик цитат. Ну и ключ к пониманию немцев как расы.
#советую
Прочитано в рамках Борьбы с долгостроем
Бледная трепонема (лат. Treponema pallidum) — грамотрицательная спирохета, T. pallidum подвид pallidum является возбудителем сифилиса.
Википедия
Итак...сифилис с осложнением на мозг.
А можно сказать и по-другому:
Итак - триумф.
Итак - безумие.
И то, и другое было обещано и свершилось...
Маленькие бледные помощники дьявола заштриховали совсем крошечный участок мозга Ливеркюна и он получил то, чего так жаждал - свободу. Пали все оковы, раздвинулись все границы, разжали свои челюсти все правила - ах, какая упоительная, какая первобытная, какая стихийная свобода. Пусть импотенты от искусства восхищаются ею, а он ее получил. И триумф! Его он тоже получил.
Да, это как раз то, что предложил ему Старый Ник, дьявол. Неплохая сделка, верно? Условие - никакой любви.
Смешное условие, честно сказать. Разве Адриан любил хоть кого-то всю свою жизнь? Да этот ребенок с детства был отмечен печатью для будущей сделки. Он смеялся, всегда смеялся, как в древних словах покаянной молитвы "без ума смеяхся". Над отцом, над учителем, над учением, над богословием в конце концов. Его ледяные, математически выверенные творения всегда отдавали пародийностью. Да, Старый Ник знал где делать ставки...
Демоническое в жизни людей прорастает так естественно и постепенно... Не звучит тревожная музыка, не начерчено роковой границы, не снятся вещие сны. Но, глядишь, а твое жизненное пространство уже запачкано, заражено, заштриховано. В окружении не лица - личины, маски, тихое сопение и яростное толкание локтями у твоих ног. Ну вот тебе твой триумф. Думаешь, не видят твоего почти-безумия? Видят, и это им нравится, как и было обещано. Все во славу немецкой нации!
Но вот вопрос: что дала тебе эта сделка? Дала ли она тебе превосходство над другими творцами? Над Бетховеном, гений которого все не дает тебе покоя? Или твой триумф, тяжкое дитя твоего безумия, лишь следствие такого же безумия окружающих? Они, безумцы, как и ты, радуются предельной свободе твоего цинизма. Ура? Но ведь это не то, не то... ты не стал гением. А никто и не обещал.
Зато свою цену ты заплатил сполна. Ты думал одиночество, это когда никто тебя не полюбит, а тебе и не надо. А потом твоего друга убивает похотливая баба, да если бы еще физически похотливая. Отвратительно то, что морально, умственно похотливая. Эмма Бовари немецкого разлива в твоем любимом парадийном жанре.
А потом в страшных мучениях на твоих руках умирает самый прекрасный, самый любимый, самый родной ребенок на свете, а ведь ты даже боялся погладить его по голове - лишь бы не допустить расплаты. Ты надеялся на жалость безжалостного?
Ну и как? Оно того стоило?
Страшный роман о судьбе Германии, параллели с нацизмом, с Гитлером, да. Но и не только. Параллель с каждым творцом. Что хочешь ты, художник? Занимает ли тебя вопрос Адриана Леверкюна:
Как прорваться? Как выйти на волю? Как разорвать куколку и стать бабочкой?
Или у тебя в душе есть Любовь?
Гений и...
Злодейство, безумие, человечество...
Кто вы, доктор Фаустус? Герой «очередной» интерпретации классического мифа о соблазнении художника тёмными силами? Предмет романа-размышления об искусстве и творчестве? Или результат постмодернистской игры, несмолкающее эхо литературы прошедших веков?
Многозначительность, символичность, политональность создают различные узоры в калейдоскопе смыслов романа, в зависимости от взгляда читателя. Какие-то элементы выходят на первый план, что-то остаётся незамеченным. Но «чудовищный диалог» не пропустит никто. Апейрон, центр и сердце романа, в котором выкристаллизовывается Идея произведения. Но сначала примета времени: Великий Данте в «Божественной комедии» не решался описать словами Рай («о, если б слово мысль мою вмещало»), Томас Манн несколько веков спустя не берётся «облечь в слова» видения Ада. Но в «Романе одного романа» неожиданно указывает, что неописуемый ад… уже существует на земле.
И всё же, почему роковая сделка стала возможна? Почему Адриан Леверкюн готов отдать бессмертную душу за двадцать четыре гениальных года, за мучительное сверхъестественное вдохновение и «адов огонь под котлом»? При всей уникальности и неповторимости творческого процесса, самих художников, с определённой долей условности, конечно, можно разделить на две группы: первые создают свои творения потом, а вторые – кровью. Если первые - сильные и цельные личности, способные к самоорганизации, например, ежедневной работе с 9 до 12, то вторые проводят жизнь в «вечном стремлении», созидательный процесс – как это видится со стороны – даётся им несравнимо тяжелее: за возможность творить они «расплачиваются» семейным счастьем, физическим здоровьем, а иногда и рассудком. И главное, они явственно ощущают угрозу бесплодия. Среди первых - Гёте, Моэм и сам Томас Манн, в числе вторых - Кафка, Рюноскэ, Фолкнер, Адриан Леверкюн. Поэтому насмешливый вопрос чёрта: «ну, а опасность бесплодия, как, по-твоему: это всё ещё опасность или уже совершившийся факт?» - попадает точно в цель. Но вот, что важно: результат, точнее ценность результата, от процесса не зависит: и тем и другим «способом» создаются шедевры, и в том и в другом случае возможны неудачи. Потому что цель одна. И вот в чём, кажется, укоряет автор своего несчастного героя: честолюбивый композитор, по всей видимости, забыл, что в Культуре участие, это всегда со-участие, а творчество всегда со-творчество. Искусство, «священный трепет и слёзы блаженства», не бывает для себя, оно всегда для кого-то.
Можно по-разному относиться к другу немецкого композитора, рассказавшему его жизнь, с его навязчивой любовь-ревностью, мелким тщеславием «быть причастным» к творчеству гения, с его наивно-поверхностными суждениями о новаторской музыке друга. Серенус Цейтблом – верящий в прогресс гуманитарий «патрицианского» толка (когда декларируемая любовь к людям не распространяется на толпу и чернь, чем существенно отличается от сострадательной любви Франциска Ассизского - впрочем, не стоит путать гуманизм со святостью) – может вызывать насмешку, но озвучить главную идею своего романа – без всяких аллегорический ухищрений и иносказаний – автор доверяет именно ему: «Благочестие, пиетет, душевное благородство, религиозность возможны только относительно человека и через человека, только в пределах земного и человеческого». Осталось только отметить, что в действии эту великую Идею Человека воплощает матушка Швейгештиль.
«Но звенящая нота, что повисла среди молчания...» Оптимистическая нота в трагедии Леверкюна? Безусловно! Ведь герой Томаса Манна верит в чёрта. А если веришь в чёрта, то по определению предполагается и Бог. Куда страшнее полное отрицание метафизического и трансцендентного, когда и возникает абсолютная свобода, неизменно ведущая к вседозволенности. Вторая примета времени: художники XXI века уже не соглашаются с немецким писателем-гуманистом в интерпретации искушения Фауста: «сегодня не чёрт соблазняет человека, а человек соблазняет чёрта, причем к чёрту стоит длинная очередь. В итоге, чёрт стал какой-то пылинкой, несущественным персонажем по сравнению со злом, воплощённым в человеке». Но именно поэтому такие романы, как «Доктор Фаустус» жизненно важны: пусть иллюзорная, но это всё же константа художественной веры в возможность Воскресения. Последнее убежище от одичания и зверства.
Книга прочитана в рамках "Игры в классики". Тур №3
Apokalypsis cum figuris
Если грандиозное произведение и в самом деле в некотором роде уничтожает своих предшественников, то этот роман стал, наверное, самым массовым убийцей за всю мою жизнь. Что после него читать, остается загадкой. Куда подниматься, совершив восхождение на Эверест? Да еще если это восхождение вывернуло тебя наизнанку. Много уже дней не могу я прийти в себя.
Композитор Адриан Леверкюн променял естественное для человека желание любви на жажду творческого величия, согласился на 24 года обратить свою жизнь в ледяную страну, сделав единственным источником тепла костер вдохновения, а затем отправиться в ад. Но жизнь так просто не убьешь, то здесь, то там пробиваются ее ростки, и Адриан, связанный дьявольской сделкой, обрекает их на гибель, затем садится за инструмент («Feurich», подсказывает нам деликатный режиссер экранизации Франц Зайц) и записывает шаг за шагом, год за годом - звуки души, погибающей в пламени ада. Новому времени – новое искусство. Нервически-цинический хохот юношества не может звучать долго, вскоре его сменит долгое, мучительное молчание, «монашество сатаны», а затем – долгий, долгий плач. Потом оборвется и он.
Личиной дьявола нас больше не обманешь: на дворе XX, XXI век, нет никаких демонов, кроме тех, что мы носим в себе, но это отнюдь не облегчение, не упрощение; все демоны, что когда-либо существовали, скрываются в нас. Иногда Адриан это понимает, иногда нет. Он называет себя больной тварью, клеймит убийцей, хотя руки его «чисты»; Манн любит Достоевского и психоанализ, угадайте, где спрятались Иван Карамазов и его подсознание-черт. Спрятались, не загримировались, утонули в бездне души, обрекшей на уничтожение как себя, так и все любимое, поскольку не любить она не может, а любить ей нельзя. Роман – что пресловутая hetaera esmeralda: сорви с него прозрачное облачение идей, логики, витиеватых подробностей, словом, всего, от чего скрипят порой зубами читатели Манна, - останется голая, кровавая рана. Манн – та самая музыка, наказывающая себя аскетизмом за излишнюю чувственность, за коровье тепло. Перед нами – самый современный «Фауст»: речь впервые, хоть и окольным еще образом заходит о том, что человек по собственной воле, не по наущению посторонней демонической силы (которая только конфирмует сделку) сбивается с пути и обрекает свою душу на гибель. Ибо сказано: бди и бодрствуй.
В XX веке это наконец прозвучало открыто: «Гордость и ненависть к себе неразделимы. В своем стремлении к безграничному и невероятному человек начинает разрушать себя». Между тем произведений, выполненных по этому канону, за века накопилось масса, это своего рода сатанинский архетип, вечная тема искушения гордыней, ангелом яда; перед нами – возможно, лучшее, самое страшное из них. «Что можно сказать о человеке, сознательно заразившемся сифилисом?» (с) Да многое на самом деле можно сказать об Адриане Леверкюне, но главное говорит автор, дважды – в начале и в конце, устами Ионатана Леверкюна и Эльзы Швейгештиль: не смейте презирать. Человеческого понятия хватит на всё. И если поначалу Адриан что в книге, что в замечательной экранизации вызывает мало положительных эмоций, будучи высокомерным циником, то по прошествии лет, а в особенности приобщившись к миру чувств, он волшебным образом превращается в человека – человека, обнаженного собственной мукой. Заодно оттаивает и повествование. В конце концов, независимое циническое одиночество смотрится неплохо и даже стильно, когда тебе двадцать, но после тридцати это мучительно больно – покуда не омертвела душа.
Нет, душа Адриана не умрет так быстро, но умрет; я не открою здесь тайны, это не «Воскресение» Толстого. Именно попытки Адриана трепыхаться на крючке – любить, биться с чудовищем, пожирающим его изнутри, составляют основной трагизм романа. Почему это так берет за живое? Адриан – человек далеко не заурядный, его душа темна, печальна, глубока - и странным образом невинна; после прочтения романа было стыдно за наш измельчавший век. Самое разнузданное описание плотской сцены не вызовет и толики таких эмоций, какие пробуждает простое упоминание Манном того, что нашелся человек, приучивший Адриана на исходе четвертого десятка говорить «ты» кому-то, кроме Сатаны. Проникаясь тоном повествования, постепенно начинаешь вздрагивать каждый раз, когда к герою вообще кто-то осмеливается обращаться по имени: возникает ощущение, что это какое-то предельное обнажение. Noli me tangere – не трогай меня… Удивительно, что книга была написана не в XVIII или XIX веке, а в середине (!) XX века.
И все могло бы, как говорится, кончиться иначе, если бы не въевшийся в душу Адриана запрет на любовь, заставляющий его бессознательно, но оттого не менее жестоко мстить за унижение близостью. Глубина психологии здесь не уступит романам Достоевского с сакраментальным «не убивал, но хотел убить – я виноват», пусть слов на эту тему будет гораздо меньше, а общий тон – куда сдержаннее и суше. (Что только на пользу, как по мне). Всех, кого любит Адриан, «настигает кара», так что под конец герой убеждается в том, что он – ядовитое и порочное существо, и это подстегивает его прогрессирующее сумасшествие - окончательную расплату за странствия по стране льда и пламени, безмерные творческие экстазы, гениальные прозрения и новаторство музыкального строя. И здесь fortissimo звучит выстраданная уже самим Манном тема: творец безмерно одинок и отчужден от мира. Звучит отнюдь не грубовато-прямолинейно, но, скорее, является первым голосом контрапункта; недаром же не кто иной, как Адриан и в ранней юности, и в зрелом возрасте рассуждает о том, что однажды настанет век, когда музыка станет всего лишь благодарной служительницей общества и не будет оплачиваться муками художника. Пока же дела обстоят иначе - и не столько адрианова гордыня, к сожалению, сколько его гениальность, ревниво оберегая самое себя, образует вокруг хозяина ледяной вакуум, изгоняя оттуда всех людей. Недаром Швердтфегер пророчески, хоть и не совсем корректно говорит: "Что же, доныне твоя музыка не была человечной? В таком случае она своей гениальностью обязана бесчеловечности. Извини меня за вздорное замечание! Но я не хочу слышать твоё творение, инспирированное человечностью".
Бедный Руди как в воду глядел. Да, не все желания одинаково полезны.
Годы психологического коллапса становятся для Адриана годами последнего, трагического творческого взлета. По сути, только в музыке он еще живет (но КАК живет!), а человек очень хочет жить, даже если ему приходится рисовать собственной кровью и ходить по ножам. Сделка «волшебным образом» работает. Адриан лишается любви и надежды на семейное счастье, но пишет ораторию «Apokalypsis cum figuris». Его душа мертвеет и гибнет, но оживает и вздымается ввысь в последней вспышке - грандиозном «Плаче доктора Фаустуса». Здесь стоит отметить, что многословные, порой многостраничные описания произведений Адриана, зачастую обескураживающие не столь музыкально подкованных читателей, крайне важны - по сути, это единственный способ прямого контакта с душой героя, в чем я вижу еще одно великолепное новаторство Манна. Скучно? Непонятно? Да вы что. Ну пропустите музыкальные термины, если тяжко, не в них же дело. Дело в том, что музыка имеет дело непосредственно с душой, тогда как литература должна пробиться через мозг, а другой человек - через наслоения личности. И в каком-то жутком смысле понимаешь Леверкюна, отныне и присно выбравшего этот разговор в ущерб любому разговору земному, хоть и холодно ему было, очень холодно и одиноко. Не слушая музыку, этого не понять, все слова здесь прах. Послушайте Бенджамина Бриттена - Манн говорил о том, что если б к "Фаустусу" существовала музыка, написал бы ее именно этот композитор. Его "This little babe", в частности, напоминает мне описание детского хора из леверкюновского "Апокалипсиса".
А как заканчивается "Плач доктора Фаустуса"?
«И все: только ночь и молчание. Но звенящая нота, что повисла среди молчания, уже исчезнувшая, которой внемлет еще только душа, нота, некогда бывшая отголоском печали, изменила свой смысл и сияет, как светоч в ночи» - и по сей день от одного воспоминания о той странице меня пробирает дрожь. Но впереди еще финал с эпилогом...
Да, пока смотришь на Адриана Леверкюна со стороны (первая половина романа), впечатления довольно ровные, но дальнейший ход повествования затягивает в его душу, так что финал производит незабываемое впечатление выстрела в висок и оставляет лежать посреди дымящихся развалин. И это никак не манипуляция чувствами читателя, но mere способность представить героя так, что понять и почувствовать его можно. Он далеко не идиот. Если вам покажется, что он идиот, спуститесь с рациональной лесенки и погрузитесь с г-ном Кейперкейлзи в мрачные глубины океана. Здесь описана одна из величайших трагедий человеческого сознания.
Поразительно, но в этом творении нет ничего лишнего: даже не сомневайтесь, осмотические цветочки папаши Леверкюна, в малейших подробностях описанные в первой части романа (если б не эта рецензия, там бы мое чтение и закончилось), взойдут в самом его конце. Мертвое, умирающее тянется к живому, к солнцу… Это жуткое произведение приобретает особую мощь благодаря практически совершенной композиции, за что и удостоилось прозвища «a cathedral of a book», оплетено сетями грандиозной символики, полно отсылками к музыковедению, истории культуры, религии, философии, Средневековью, которых даже касаться в кратком отзыве не буду, кроме одной: соотнесение фашизма, воцаряющегося в душе человека и в его стране, - одно из гениальнейших прозрений худлита ever.
Наконец, хоть рецензия и приобретает неприличный уже размер, не могу обойти вниманием параллели с "Игрой в бисер". Романы, написанные фактически одновременно в годы Второй мировой войны, действительно очень близки - во всяком случае, Манна по прочтении книги Гессе это сходство ужаснуло - но при том по настроению и вектору развития главного героя абсолютно противоположны. "Фаустус" - twisted sister, дьявольский близнец "Игры...", черный лебедь из "Лебединого озера" - цвет разный, а балет все-таки один. Декорацией этому балету - раскалывающаяся башня европейской культуры. "Фаустус" на этом фоне - откровенный danse macabre с открытыми глазами, тогда как в "Игре..." исследуется феномен эскапизма - "знаете, зато мы медитируем, а в XV веке все было хорошо" - и этическое право на него.
Наверняка непреднамеренное, но оттого не менее жуткое и показательное сходство-и-различие - в эпилоге обоих романов речь идет о герое, озере и смерти. При этом гибель одного героя вызывает самые светлые чувства и гармонизирует душу, а спасение другого - одна из самых страшных сцен в мировой литературе. Бывает и так.
Что еще сказать... смешно пытаться вычерпать ложкой Атлантику. Здесь был сделан акцент на эмоциональной и частно-психологической составляющих романа. На самом деле у меня есть еще 3 варианта рецензии, но будем держать себя в руках.
Ну, и немного о себе - в лучших традициях Серенуса Цейтблома.
После прочтения этой книги у меня в голове щелкнуло так, что мир вокруг изменился уже навсегда. Поменялось отношение к людям, к жизни, ко времени, к душе. Словно со стороны показали блеск и нищету нашего века, вместе с тем возобновив «веков связующую цепь» с глубоким Средневековьем и его антропоцентризмом. Ибо роман предельно антропоцентричен и вследствие этого непередаваемо гуманистичен, о чем заботится уже бесконечно симпатизирующий Адриану герой-рассказчик, чьим способностям - или потребности? - взгляда в глубину можно только позавидовать.
Читатели «Игры в бисер», возможно, помнят, как после студенческой поры Йозеф Кнехт решил посвятить несколько лет тому, чтобы полностью расшифровать одну из партий игры в бисер, для чего ему потребовалось, в частности, изучить китайский язык. Странная идея, казалось бы, но – lo and behold - в последнее время занимаюсь примерно тем же: «распутываю» для себя «Фаустуса», читая сам текст, заметки писателя, источники, пересматривая фильм, слушая любимых композиторов Манна, играя на piano, занимаясь композицией - и даже изучение немецкого обрело какой-то высший смысл. Иными словами, этот роман сделал то, чего не смогли сделать годы моих университетов и музыкального образования, – пробудил практически неутолимый интерес к культуре, поскольку здесь – да, именно здесь – удалось мне увидеть то, что за ней стоит, а также что стоит за моей личностью, с такой легкостью разбрасывающей здесь поверхностные фразы в пошлой попытке зацепить читателя за эмоции. И это, надеюсь, будет гипнотизировать меня вечно, поскольку без этого жизнь, строго говоря, бессмысленна. Amen.