Московская экскурсия

Глазами ироничного очевидца...

Сложно судить однозначно об этой книге. В 1932 году, о котором повествует писательница, меня еще и в проекте не было. Поэтому оценить, насколько нарисованная картина соответствовала действительности, я не могу.
Стилистически текст несколько напоминает прозу Ильфа и Петрова. Только они изначально стремились преувеличить, подчеркнуть, высмеять часто доведенные до абсурда недостатки и нелепости, присущие первым десятилетиям советского строя в придуманных ими историях. Памела Л. Трэверс же вроде бы как пишет нехудожественное произведение, претендующее на документальность, а чуть ли не за каждой строчкой скрывается едкая ирония и ёрничанье.
Вряд ли можно заподозрить автора в намеренном искажении фактов с целью очернить или оболгать явно чуждую ей страну и идеологию. Да и доступные на сегодня документальные свидетельства подтверждают многие нелицеприятные зарисовки из этой книги: серость, фанатизм, бардак и оголтелая пропаганда.
И все же некоторые моменты наводят на мысль, что не стоит относится к написанному как к истине в последней инстанции. Сложилось впечатление, что госпожа Трэверс изначально была настроена сильно скептически и заранее была готова воспринимать увиденное именно вот в таком, гротескно-абсурдном, виде. Иронично, откровенно и детально автор подмечает многочисленные нелицеприятные стороны повседневности победившего большевистского строя. И тут не поспоришь: СССР образца 30х годов – совсем не эталон процветающего общества.
Но почему же тогда про «поразительно красивый город» (Ленинград) так вскользь, мельком? Вроде бы похвалила и опять подробно про серость и убожество. Зато вот в тюрьме ей понравилось…
Опять же Храм Василия Блаженного «нагромождение одного архитектурного кошмара на другой», а русские женщины «коренастые и коротконогие, в большинстве своем красотой не блещут», это уж, извините, чистой воды субъективизм.
Да и в поездку в «колхоз», где с гордостью рассказывают о «произфодить тридцать три капусты ф год», верится как-то слабо. Не в смысле, что такого колхоза не могло быть, а в то, что туда бы повезли на экскурсию иностранцев, которым старались показывать самое лучшее и передовое (по меркам того времени).
В общем, говорить о полной непредвзятости автора я бы не стала. Да и в комментариях переводчик сообщает, что будущая мама Мэри Поппинс была той еще фантазеркой, даже биографию свою превратила в

...полуправду-полувымысел. Она оставила исследователям множество загадок, недостоверных фактов и противоречивых воспоминаний.

Что уж говорить о заметках на такую благодатную тему, как несовершенство непонятного государства большевиков. Посмотрела, чуть-чуть съутрировала, преувеличила или приукрасила и как забавно получилось. Как говорится, ради красного словца…
Нет, я не обвиняю писательницу во лжи, в советской России всякое бывало, но какими-то уж совсем карикатурными часто выглядят ее впечатления, а главное – она почти не пишет ничего позитивного (а если и пишет, то опять же с иронией). Наверное, про хорошее не так интересно потенциальным читателям… Короче, за державу обидно…
Но, в любом случае, было любопытно взглянуть на исторические картинки своей страны глазами человека, хоть и не слишком доброжелательно настроенного, но и не откровенно политизированного, не враждебного, и как минимум, не очерняющего огульно всё и вся.
Кое-что стало для меня новостью. Например, даже не предполагала, что экскурсии водили не только в музеи и театры, а и на судебные заседания, в ясли и даже в тюрьмы.

Значительную часть книги занимают комментарии переводчика Ольги Мяэотс, где она подробно и обстоятельно раскрывает многие эпизоды из записок П.Т.: с кем она могла действительно встречаться, по каким адресам ходить, какие фильмы и спектакли смотреть.
Комментарии эти к тому же в некоторой степени примиряют с малорадостными зарисовками П.Т. Вроде бы это она так пыталась узнать и понять… Ну что ж, мне показалось, что узнала она немного, а поняла еще меньше, но критиковать всегда было интересней, чем хвалить, поэтому особой симпатии Советская Россия образца 1932 года в изложении Памелы Л.Трэверс не вызывает. Хотя это и правда была далеко не поляна с лебедями, но толики добрых слов все же заслуживала, ну хотя бы для контраста что ли.
В целом: почитать можно, есть любопытные моменты, да и исторический фон в общем-то сохранен. Но особого позитива ждать не стоит. Эта книга из тех, которые обличают и насмехаются.

Дежавю, дежавю)

Книга вызывала двойное веселье. С одной стороны язвительные наблюдения женщины, чья едкость уже гарантирует будущее стародевчество (меня это с ней роднит), с другой - у меня в голове рисовались картинки реакции на несносную англичанку в нашей стране, которые меня смешили даже сильнее, чем любые её издёвки. Это до безумия смешно, когда человек описывает тот абсурд, который видит снаружи, а ты знаешь, что происходит внутри и там абсурд ещё почище. До того я представляла иностранцев в СССР тридцатых только по фильму "Дежавю", но книга мало чем уступает.

32-й год, Памела Трэверс ещё не известная писательница, а журналистка, впрочем, с ворохом очень полезных связей (а вы как думаете люди становятся известными писателями?), покупает туристическую путёвку у Интуриста. Молодой МБ-шник Стёпа смотрит на неё пустыми глазами человека, который выучил английский язык, а следовательно требовать от такого человека чего-то сверх - негуманно. Глупая англичанка пытается купить индивидуальный тур. "Не положено!, - отвечает Стёпа, но гадкий английский язык искажает смысл и получается что-то вроде "Так не принято". Вот на родине сразу понимают, что раз "не положено", лучше разговор перевести, пометаться для виду, а эта тупая клуша всё квохчет, что хочет индивидуальную поездку. Стёпа продолжает смотреть на неё пустыми, стеклянными глазами, понимая, что в конечном счёте, не получив ответа, она уймётся. "Будет Чека так штаты ради тебя раздувать", - за стеклянным взглядом Стёпы не запоздришь, как мстительно звучит его внутренний монолог, - "восьмичасовой рабочий день, а значит в сутки за тобой трое следить должны. Ишь ты, накладная какая, бери групповой тур, по три сопровождающих на двадцать человек, хоть экономия какая, а так бюджету на вас всех не напасёшься". Англичанка тушуется, но всё ещё пытается хорохориться и собирается поехать в Казань. "Нету такого тура", - индифферентным тоном отвечает Стёпа. Англичанка всё ещё не знает слов "не положено", но, кажется, общая их экзистенциальность начинает доходить до неё.

На корабле группа под пристальными и укоряющими взглядами матросов день изо дня хвалит возможности социализма. С одной стороны, конечно, коммунизм (да, в книге постоянно коммунизм, но, пардоньте, даже большевики понимали, что надо быть скромнее в раздаче названий) противостоит фашизму, но... но для того, чтобы сказать, чем социализм лучше капитализма, нужно побольше лозунгов и рассказов о прекрасном будущем. Коммунизм - это нечто, что всегда в прекрасном отдалении, на него надо смотреть только через телескоп, причём предварительно его перевернув, если рассматривать вблизи, то явно не хватает перспективы, коммунизм как некоторые картины, красив только на дистанции - чем дальше, тем гармоничней.

В стране интуристы едут в жёстких вагонах второго класса, их селят в холодную гостиницу, где нет горячей воды, а холодная, если договоришься с дежурной по этажу. Для меня, чьё детство пришлось на 80-е, где для иностранцев находились (за чужой счёт само собой) лучшие номера в лучших гостиницах, читать такое непривычно. Либо это реально была лучшая гостиница ("не баре горячую им воду, я сам с 1907-го не мылся"), либо конец сезона и девять десятых группы - зарубежные комми, эти потерпят ради идеи. Трэверс отмечает (как и Бернард Шоу, которого, как сказано в послесловии, принимали с большей тратой народных средств), что в стране не идеология, не атеизм, а просто новая форма религии. Вернее, форма-то как раз старая, просто вместо Иисуса теперь труп с бородкой посреди площади. С какого-то перепугу (я бы предположила, что не хочет подставлять, но дальше будет подстава размером с Дворец Советов) Трэверс видит фанатизм ранних христиан в визгливо-идеологических лозунгах тех, кто видел как только что свернули НЭП и витающее в воздухе апокалиптическое "будут сажать" даже вполовину не отражает будущую хтоническую действительность. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить - символ нового атеистического воскрешения. Дело Ленина истинно, потому что оно верно - логика даже не веры, а непрекращающихся боевых действий, где постоянно могут заподозрить в пособничестве "врагу". После экскурсий интуристы норовят отблагодрить гидшу. "Суки", - тоскливо думает она, - "прямо на глазах у этого". Этот с широкой плоской мордой и отсутствующим взглядом, всегда в плохо пошитом костюме и с плохим знанием языка, в это время сосредоточенно рассматривает современную портьеру - единственный доступный в любом музее для него вид искусства. "Чаевые оскорбляют советского рабочего человека", - с гордостью отвечает она отвергая шерстяные чулки и в душе желая, чтобы на тупых англичан упал жестяной ленинский бюст, стоящий над входом.

Из Ленинграда в Москву, где Трэверс с лёгкостью английской буржуйки подставляет парочку интеллигентов-камикадзе. "О да, Т. живёт у З., а З. - это русский антикоммунист". Да, англичане... вряд ли они думали, что их книги кто-то читает в СССР. Трэверс всерьёз поражена, что, наверное (!!!), за ней следят. "К кому, к кому, эта курица пошла?". "Ходила" сверяется с блокнотом: "Ирландский журналист, который у эмигранта бывшего живёт. Ещё поэт заходил, сосед докладывает, что про какую-то азпазию стихи читали". "Мужики вместе живут? 3,14доры?", - одним голосом начальник даёт понять, как тяжело ему произносить это слово под недремлющим оком Ленина на стене, благо новая религия переняла от старой патриархат, но сознаваться в этом нельзя, равно как и отогнять при каждом случае подозрения от себя - дело каждого. Начальник вызывает подкачанного "особого сотрудника" (из очень особого отдела для обслуживания особенных иностранцев), который назавтра присоединяется к компании (поэт истерично орёт, что будет писать исключительно стихи о Стране Советов), постепенно прощупывая англичанку на предмет не является ли она агентом контрреволюционного гейства. Трэверс в недоумении, поэт в истерике. Тоска в глазах ирландца не может просигнализировать остальным, с какой целью Особый интересуется личной жизнью иностранных писателей, потому все спокойно прогуливаются по коммунистическому кладбищу в офигее и ожидании 37-го.

Трэверс идёт на постановку "Гамлета", по ходу сдав ещё кое-кого, кого почему-то не смогла просчитать переводчик в послесловии, а ведь Трэверс точно писала, что ей посоветовали обратиться к режиссёру пьесы. И её хорошее понимание происходящего на сцене свидетельствует о том, что в ложе с ней кто-то сидел, кто отлично сёк в обоих языках. В принципе, у человека не может быть столько случайных знакомых в закрытой стране, а значит девица выполняет поручение английских знакомых - передай на словах, что, звиняйте, пока вытащить вас из страны не можем))) Пьеса ей нравится, потому что по крайней мере в кои-то веки СССР делает то, что было заявлено, а именно отвешивает хороший пинок академический традиции. Я вовсе не против академического искусства, но всему должно быть протипоставление, только конкуренция и баланс - вот двигатели прогресса. Мне бы спектакль тоже понравился, там Офелия не влюблённая в Гамлета и сошедшая с ума, а пытавшаяся пробиться в качестве жены к власти, а потом с горя напившаяся и утопшая под весом насевшей на неё мухи. В принципе, точно моя версия. Правда, я ещё верю, что Гамми был в интимных отношениях с Клавдием (да, с родным дядей), идея не моя, кому надо, кину ссыль на теоретическое обоснование, но не стоило бы ждать от спектакля так много свободы. Даже пьяная Офелия порвала шаблоны ("работай, готовь еду, молись Ленину") советского истеблишмента. "Это чё это такое, на втором году нашей пятилетки, да на святыню-то нашенькую, да Шекспирушку своими руками классово грязными!". Но, и тут соглашусь с Трэверс, Шекспиру бы понравилось))))

Трэверс идёт к писателю А. Писатель А. живёт в доме литераторов, у него есть двухкомнатная квартира и домработница. Так как миссия Трэверс может вызывать вопросы только у людей нашего наивного времени, а А. вспоминает про грозящую хтонь и проклинает мысленно, как в последней заграничной поездке дал какому-то литератору сдуру свою визитку, то сажает Трэверс напротив и начинает затирать ей про Ленина. Временами с кухни доносится стук, это стучащая домработница даёт понять - "помедленней, краснобай, я записывать не успеваю, магнитофоны-то нам не выдают покамест". Чтобы прекратить закидываться экзальтированным красноречием, Трэверс упоминает, что привезла лимоны. "Лимоны?", - спрашивает А., сбившись. Глаза жены зажигаются. Из кухни слышится звук отложенного блокнота и голодное сглоть. Хтонь далеко, а лимоны близко. В гостинице, после того, как нужды А. удовлетворены почти десятком лимонов, последние шесть лимонов Трэверс кидает в толпу. Вместо того, чтобы жадно расхватывать их, служащие перекидывают друг другу по холлу. И служащая, которая всё отвечала, что позвонить Т. в Ленинград не может, так как телефон у него сломан (чем поселяла в сердце Трэверс невыразимый ужас), и которая явно пошла служить в Чека, чтобы удачно выйти замуж за всего такого перспективного в кожанке, а на самом деле вот оно как. И хапуга консьерж. И коридорные, которые по вечерам поют на комсомольских спевках и смотрят на тугие юбочки юных комсомолок. Лимоны - вот объединение, вот коммунизм.

Добавлю, что вряд ли Трэверс ошиблась, когда хотела побывать в украинском Новгороде, у неё были очень чёткие рекомендательные письма, скорее всего, имелся в виду Новгород-Северский. А её не пустили, помимо того, что не такая уж она тогда была важная птица, чтобы ради неё гонять несколько агентов, но и в Украине на тот момент был Голодомор.

Каждый текст надо как-то заканчивать. Книга Трэверс заканчивается на том, как один из английских комми-профессоров на обратном пути читает не агитки, а простой английский детектив. Я закончу рецу сценкой, которая представилась лично мне. Думается, в 60-х, когда сказку о Мэри Поппинс стали печатать в СССР, Трэверс могли бы пригласить в страну. В очередной версии Конторы начальник диктует секретарше "И пару транспарантов "Памела Трэверс - друг советских детей". Издатель, чуть сгорбив плечи, скорбно выкладывает на стол английское издание "Московского дневника". Начальнику достаточно взглянуть на слово Moscow и на выражение лица издателя, чтобы быстро сделать выводы: "Клевещет?". "Клевещет, падла", - вздыхает издатель. Секретарша глубоко вздыхает, девочка Леночка (отличница и ябеда) спрыгивает со стула, прижимая к себе тетрадку, куда крупным и твёрдым маминым почерком выписаны "любимые" отрывки из "самой любимой книжки". Почему-то она посчитала, что сейчас самое время зачитать речь о благодарности советских детей английской сказочнице, но начальник даёт отмашку и Леночка снова садится на краешек стула. "Ладно, решим что-нибудь. Наше дело - пригласить, забьём Диснею наши домино по самые гланды". Начальник снова делает взмах рукой, секретарша вносит пару чашек кубинского кофе и три железные вазочки с мороженным. Леночке разрешается подсесть поближе. Начальник пробует мороженное и морщится: "Вот жеж дрянь изготавливают. Поговорим с Мосфильмом, сделаем свою Мэри Поппинс, правильную, бюджета не обещаем, но эстрада будет". Леночка, которая смутно понимает, что зарубежного мороженного ей не попробовать много-много лет, доедает свою порцию, смотрит в окно и не думает ни о Трэверс, ни о правильном Джанни Родари (ещё одна исписанная тетрадка), а смутно представляет, чтобы вот на улице бы много пальм, а ещё бы ей красный автомобиль без крыши, как на журналах в кабинете Начальника.

"Все вокруг незнакомое — даже люди, серые и едва различимые в сером северном свете, кажутся пришельцами с другой планеты. Глаз, единственный из всех органов чувств, иногда развеивает наши страхи. Дворцы восемнадцатого века уносят нас мыслями в прошлое, такое знакомое и любимое"

Не умею я выходить «из зоны комфорта» убеждаюсь уже в этом сотый раз. И если бы не «Дайте две» я бы никогда и не взглянула в сторону этой книги. Памела Трэверс и её «Мэри Поппинс» мне в юности очень нравились, но вот публицистическая литература, всякие заметки, очерки это явно не моя тема. Мне понравилось то, как писательница описала Советскую Россию 1930 х годов, ярко, интересно, но были моменты, с которыми я не могу согласиться.

Также все заметки Памелы Трэверс от силы занимают страниц сто, остальная же половина книги это комментарий переводчика, который пересказывает содержание ранее описанного. Так и хочется спросить: для чего это было сделано? Зачем по сто раз пересказывать одно и тоже? Не понимаю.

Мне не понравилось. И дело не в том, что мою страну как-то опустили.
На самом деле, я очень люблю читать путевые заметки глазами иностранцев. И не важно, насколько это правдиво и достоверно. Ведь на самом деле, каждый видит то, что может и хочет.
Памела Трэверс, автор любимейшей Мэри Поппинс, неожиданно для меня была с СССР в далекие тридцатые. И это просто не могло заинтересовать.
Серость, мерзость, враньё и какбытожизнь. Наверное, всё это неприятно.
Но вот есть в этой книге какая-то искусственность.
Я поняла, что была там цензура, что записки зашифрованы, что до сих пор в них много загадок и домыслов.
Кем были эти люди, с кем встречалась Памела? Что за места она посещала?
Много шифровок и тайных знаков. Но вот положительного нет совсем.
Меня в тридцатые годы ещё не было. Не было даже моих родителей. Я это к тому, что судить про те годы не могу.
Значит, будет субъективизм. Не понравилось!

Путешествие по России 1930-х

"Московскую экскурсию" я приобрела совершенно спонтанно, в один из тех зимних послерабочих вечеров, когда неудержимо хочется чем-то себя порадовать. Чем же еще, если не новой книжкой? А пройти мимо этой было практически невозможно - прекрасное издание с огромным количеством больших ч/б фотографий на целые развороты, рассказывающее о том, как некая Памела Л. Трэверс (пока еще журналистка, а в будущем - автор известнейшей "Мэри Поппинс") путешествует по России 1930-х.

Одумайся, возьми с собой револьвер, прихвати дюжину лимонов - эти и еще много странных советов слышала Трэверс перед тем, как отправиться в "новую Россию", пугающую, таинственную и манящую. Что она увидела там? С кем встретилась? В каких домах Ленинграда и Москвы побывала? О чем записала в своем блокноте? Ее недлинные путевые заметки не привлекли особого внимания читателей и остались почти не замечены ее биографами, и мне искренне не понятно, почему.

Смотреть на Советскую Россию глазами западного человека, который при этом не занимает никакой политической позиции, не привязан к каким-либо партиям и в принципе не имеет никаких фанатичных взглядов, ужасно интересно и, кроме того, полезно - позволяет увидеть многое из того, что раньше не замечалось. Какова была наша страна снаружи и что было у нее внутри? Трэверс изучает ее, посещая музеи и театры, ясли и тюрьмы, образцовые колхозы и обыкновенные жилища своих знакомых.

По понятным причинам писательница не называет имен, использует инициалы, запутывает следы (иногда просто-напросто ошибается), так что сейчас уже невозможно с точностью определить, что за люди были ее друзьями и поддерживали ее во время путешествия по России. Примерно треть книги занимают примечания переводчика - целое исследование (или даже расследование) записей Трэверс, в результате которого удается расшифровать лишь немногие из оставленных ею загадок.

И знаете, что мне всё это напомнило? Северную Корею, да. Туристические туры по четко прописанному маршруту, от которого нельзя отклониться. Пропаганда вместо экскурсий. Круглосуточное наблюдение гида, постоянная слежка. Голод и холод, лишения, к которым, кажется, все привыкли. Странные люди, променявшие одну религию на другую. Волосы на голове начинают медленно шевелиться от осознания того, что в общем-то так всё и было на самом деле.

Трэверс не только критикует - она восхищается красотой Ленинграда и московскими театральными постановками. Однако, лично для меня стали открытием ее замечания о соборе Василия Блаженного (оказывается, его можно счесть безвкусным) и о русских женщинах (которые, по мнению Трэверс, коротконогие тумбочки, а вовсе не самые красивые в мире). Взглянув со стороны, вдруг понимаешь, что наша страна - это не совсем то, что мы привыкли о ней думать. Или даже совсем не то.

М.

Дополнительно:
Моя рецензия на книгу Русский дневник